Глава 12. Друг

Я вернулась домой, ничего не соображая, вне себя от радости. Я то подпрыгивала на месте, то целовала тонкое колечко… В голове моей кружилось только одно имя — Саджит, я повторяла его про себя по несколько раз в минуту, мечтая оказаться рядом с ним в чудесном «завтра».

Боже! Боже милостивый! Какая странная, странная жизнь! Мои друзья, уехавшие в Москву, смеялись, бывало, что в огромном городе общаются только с земляками. Я не верила им или посмеивалась, я ведь не знала, кого встречу здесь!

Сапна уже собиралась уходить; подруга потеряла всякую надежду на то, что я вновь стану гулять вместе с ними. Но она, на моё счастье, совсем не обижалась: гость в доме — как Бог; и я пользовалась всеми привилегиями своего положения. Сегодня я помогла ей подобрать украшения к одежде. Сапна нарядилась в прекрасный ленга чоли. В своём наряде она была просто красавицей, что и говорить — я завидовала ей безбожно. У Сапны очень красивый изгиб носика, она украсила его крохотной сережкой-колечком и теперь казалась ожившей картинкой.

Видимо, вид у меня был более чем возбуждённым: это заметили не только мои родители, но и Ритеш, пришедший первым. Он уже до вопроса Сапны пошёл к раковине, а я, вспомнив слова Саджита, обратилась к Сапне.

— Неужели ты действительно думаешь, что они — грязные, Сапна?

— Они копаются в мусоре. Естественно, они грязные.

— А если не копаются?

— Тогда — конечно, нет, — уверенно ответила Сапна, и мне полегчало, но лишь на мгновение. — Они не грязные, а просто… другие. Ведь у вас есть же… как это… маргиналы?

— Да, но у нас это алкоголики, опустившиеся люди. А далит может быть богатым, и отношение к нему не изменится!

— Это религиозный вопрос, ты не поймёшь. Я вовсе не за то, чтобы их в храмы не пускали или продукты в магазинах отдавали через порог. Просто это их карма, их путь. А ведь сколько было среди них политиков: почти все плохо кончили. По крайней мере, те, о ком я знаю. Это закон жизни!

— Ну, Сапна, ты даёшь! Значит, если бы ты увидела далита, то руки ему не подашь?

— Глупый вопрос. Это он мне руки не подаст!

Я ничего не стала сейчас говорить Сапне, но множество вещей, на которые раньше я бы не обратила внимания, теперь выстраивались в ровный ряд, как цепочка ДНК. Сапна была доброй, милой, образованной… но ещё она оставалась дочерью своего воспитания. Нельзя винить её в этом, как нельзя винить меня в том, что я действительно никогда не подам руки бомжу. Десятки, да что там, сотни раз, приходя мимо нищих у церкви, молодых довольно-таки мужчин и женщин, я с презрением поджимала губы. Я ни разу не задавалась вопросом, как и чем живут эти люди, что толкнуло их на этот путь. В моих глазах они были виноваты: своей слабостью, пристрастием к выпивке, тем, что они совершенно иные от меня… Я играла с тем ребёнком на улице, в душе осуждая Сапну… а ведь далеко не ушла.

У жестокости много лиц, много имён. И я, осуждавшая, забыла, что и сама поступала точно так же. Смотрела на них сверху вниз, вынося свой молчаливый приговор без суда и следствия, и чувствовала себя от этого выше, лучше…

Видимо, таков закон паршивого человеческого разума. Мы всегда стремимся возвыситься в своих глазах за чужой счёт. Как бы низко мы сами не пали, стоит только найти того, кто, по нашему мнению, ещё ниже — и мы вновь на высоте.

У этого явления нет истоков, и нет границ. Чувство превосходства, удовлетворения от своего сознания в равной степени присутствуют в каждом. И самый низкий и бедный далит-кожевник будет чувствовать себя много выше далита-уборщика. И я, в которой так много неудовлетворённости, гордыни, жестокости, буду чувствовать себя выше, чем те, кто смотрит на меня.

Чувство стыда, презрения к себе, к своим прежним поступкам обрушились ледяным шквалом. Всё менялось вокруг, и имя этому было — Саджит.

***

Летит время, летит… и не остановишь его, и не уследишь; были вчера два разных человека: Яснолика Суханова и Саджит Оберой — и нет их больше.

Не прикоснулись мы друг к другу, и не тратили лишних слов. Но так вышло, что рассказывали о своём прошлом: ошибки и переживания, радости и успехи.

Индия… великая, загадочная страна — я не знала тебя прежде, но теперь, глядя на твою мощь и слабость глазами Саджита, я и сама изменилась, я почувствовала, что смогу полюбить Индию, как любит он сам.

Саджит очень много работает. Первые несколько дней он всё никак не мог привыкнуть к моей потрясающей способности находить себе занятие, вне зависимости от места и обстоятельств. Я откопала у него в столе несколько книг на русском; я их не читала, и теперь с удовольствием навёрстывала упущенное. Счастье просто быть рядом с ним, знать, что за крохотной перегородкой он исцеляет человеческое тело, лечит боль души. Он удивлял меня. Спрашивал, не росла ли я в монастыре, как в царевны в давние времена; я засмеялась в ответ и поинтересовалась: он что, ждал, что я буду топать ногами и громко вопить?

Саджит совершенно серьёзно ответил: «Я ждал, что ты захочешь чего-то другого… более пристального внимания, так сказать».

Я хмыгнула. Мы как раз шли по улице и облизывали мороженое.

— Мне странно это слышать. Ты же врач! А врач в первую очередь руководствуется долгом. Это нормально! Кстати… а ты не против вот так всюду брать меня с собой? — да, он уже успел протащить меня и во вторую клинику.

— Нет.

— Ну, просто… ты не боишься, что нас могут принять за родственников?

— А почему я должен бояться?

— Ну… ты такой… а я такая…

— Подумаешь! — фыркнул он и с самым серьёзным видом ответил: — Я, как и Дарвин, считаю, что человек произошёл от обезьяны, и мне незачем стыдиться своих предков.

Он стал — я это заметила — сам провожать пациентов до двери, когда я сидела на улице, и всякий раз посылал мне улыбку или махал рукой. А неделю спустя, придя в его крохотную клинику, я увидела, что он разобрал столик у окна, отделённый тонкой стеной — и сделал для меня маленькую комнату.

Но просто читать, как это ни интересно, в больнице было сложно. Мне хотелось помочь ему, а не только не мешать его работе. Он был отличным врачом, это видно невооружённым взглядом. Очень мягким, серьёзным, корректным. Люди любили его. Я не понимала ни слова, но видела любовь в их глазах, в тоне их речи. Они расцветали, как цветы под лучами Солнца. Да разве можно удивляться, что они любили его? Разве не эту любовь, только многократно увеличенную, я видела каждый день в зеркале?

Он был волшебником, веселившим меня, слушающим, печалившимся со мной. На следующий день после нашей встречи, когда я ещё думала, что не знаю его, он ждал там же, где мы расстались. Но если я выбежала на двадцать минут раньше, то как давно он ждал меня?..

Я сотни раз повторяла себе: странно, нелепо, неблагоразумно, опасно! Но я не чувствовала никакой опасности рядом с ним. Он и был самым безопасным местом на всём земном шаре, он был моей тихой гаванью. С ним всё плавилось и соединялось воедино: честность и прямота, жара города и русский прохладный ветер, долетавший с гор, одиночество и поиск, неуверенность — и дружба.

Дружба — самое чудесное на свете чувство, самое открытое и свободное, у неё много преимуществ перед остальными. Саджит протягивает мне руку и смеется: «Мой лучший друг! Подумать только, прожив двадцать лет в России, где я тебя нашёл!» Я притворно сердилась: «Не ты меня, а я тебя! Если бы не я, ты бы обо мне и не вспомнил!»

Так уж вышло, что он сразу стал родным человеком, родной душой. Саджит ещё долго смеялся над моей теорией, что я его узнала по запаху — но это чистая правда. Мне не было рядом с ним ни неловко, ни неуютно. Он мог сидеть и писать что-то в своём журнале, мог разговаривать на хинди и даже не смотреть на меня — это было не важно. Я читала, разбиралась на его полках, укладывала лекарства ровно и по алфавиту, собирала и выносила мусор, а когда спадала жара, то сидела на ступеньках с книгой… Мы всё равно были вместе. Два друга.

Дружба с Саджитом не долго оставалась в секрете. Уже через пару дней он совершенно серьезно заявил, что собирается представиться моим родителям. Его воззрения на то, что «правильно» и «неправильно» напоминали мышление средневекового рыцаря. Но что с того? Я была довольна.

Родители мои люди весьма своеобразные, но всегда весёлые и справедливые. Я даже удивлялась тому, как они ничего не замечают — ведь за неделю с момента происшествия на дороге я изменилась кардинально. Дома мама живо сообразила бы, что к чему: я убегала рано утром, пропадала где-то целый день и возвращалась прямо-таки неприлично счастливой. Раньше мама всегда переживала, звонила на сотовый, стоило мне на десять минут задержаться, волновалась. А здесь — нет. Может, это потому, что она впервые вырвалась из домашней рутины, осталась наедине с папой, без детей, и вновь почувствовала себя просто женщиной?

Ещё несколько дней назад её равнодушие меня обижало, я даже подумывала, а не пора ли закатить скандал… но теперь это было не нужно. Мне нужен был только Саджит. Дети, поняла я, страшные эгоисты. Их любовь к родителям так изменчива…

Так вот, вечером, закрыв клинику раньше обычного, мы с Саджитом направились «ко мне». Я видела, что его не радует перспектива знакомства в доме Сапны, но ради собственного спокойствия, и, как он считал, ради меня, готов был потерпеть. Мы превесело шагали по тротуару, пасуя друг другу небольшой камешек, и на каждый «забитый мяч» получали право задать любой вопрос. Так как Саджит, не смотря на длинный рост и большие ноги, оказался куда более ловким, то он всё время спрашивал, а я отвечала… отвечала… и отвечала. Я, конечно, поглядывала настороженно, но ему и в самом деле было интересно. Саджит вообще был шутником, так что мы всё время смеялись.

Мои расспросы были более осторожными и менее личными. Я заметила, что Саджит охотно рассказывает о последних классах школы, о проделках с братьями и поездках с родителями… но он уходил от ответа, когда речь заходила о его детстве.

Я понимала, что он был усыновлён своим папой в одной из поездок по Индии. Судя по восторгу, с которым Саджит говорил о семье, приняли его не просто хорошо, а как родного, но… раз проблема была не здесь, значит, в чём-то ещё!

Странной была любовь этого патриота к своему Отечеству. Он любил Индию, но он уже не был просто индусом. Жизнь в России, наши культура и нравы изменили его. Я с первой минуты видела эту двойственность, словно он пытался определить, кто же он: индус или русский? Но всё время балансировал на грани. Такие люди, как Саджит, обречены страдать от самих себя. Уверена, останься он в России, ничего бы не изменилось.

Первым, с кем познакомился Саджит, был мой индийский приятель Ритеш. Мы с Саджитом как раз подходили к дому, как он выскочил из-за угла: с привычной папкой в руках, в костюме и с Манишей в кармане. Надо отдать Ритешу должное — хотя брови его и соскочили со лба, откатившись в кусты, он сдержался и зашагал прямиком к нам.

— Ну и ну, Ясенька, — покачал Ритеш темнокудрой головой, — значит, ты всё-таки его нашла.

— Не говори глупостей, — выдавила я на английском, но тут Саджит заговорил с ним на хинди. Они обменялись несколькими репликами и заулыбались друг другу, как старые друзья.

Мы пошли по дороге дальше — Ритеш объяснил, что моих родителей нет дома, они вместе с дядей Раджем куда-то уехали. Саджиту не нужно было идти в больницу, и он решил их дождаться, а Ритеш составил нам компанию.

Теперь, когда с нами был Саджит, предложивший выступить в роли переводчика, я почувствовала куда больше тепла и участия в словах Ритеша. Та преграда, которую формировал английский язык, исчезла.

Мама и папа вернулись поздно, и первое, что они увидели, это свою дочку, хохочущую у ворот дома с двумя парнями. Ритеш хотел было выйти навстречу первым (наверное, он решил уберечь нас с Саджитом от папиной порки…), но Саджит его опередил, и смело шагнул вперёд. Меня распирала гордость: надо же, какого парня я привела в дом. Пусть он просто здешний знакомый… но он МОЙ знакомый, так что смотрите и завидуйте! Подходя рядом с ним к родителям, для которых я всегда была синим чулком, я была так счастлива!

— Мама, папа, знакомьтесь — это Саджит Оберой, он работает здесь врачом! — интересно, а у меня с подбородка слюна не капает?.. Мне кажется, у меня какой-то хищно-довольный вид.

— Добрый вечер, — произнёс Саджит на русском, но он умышленно добавил английский акцент. Ну, надо же! Он и очки свои здоровые снять успел — вот почему мне в руку так вцепился! — Я очень рад с вами познакомиться. Мы с вашей дочкой столкнулись на дороге.

Мама таяла точно так же, как и я, попав в ловушку прямого тёплого взгляда. Но на папу впечатление произвести сложней. Я видела, как он оценивает взглядом мускулы, сильную спину, ноги и шею… но к уважению примешивалось ещё какое-то чувство, и я его не понимала. Саджит спрашивал, как им понравился город, что они видели, привыкли ли к жаре… Мама кивала, переглядываясь то со мной, то с отцом, а папа всё буравил Саджита взглядом. Ну, на то он и отец, что ж поделать…

У папы к врачам особое отношение. Он прекрасно понимает, как сильно мы от них зависим, считает своим долгом находить лучших… но людей, которые в России становились врачами, автоматически приписывает к категории придурков. Денег, мог, никаких, сплошная нервотрёпка… а о Саджите разве можно так подумать?

Я и оглянуться не успела, а Саджит уже сыпал фразами:

— …и если вы не против, я бы показал ей город. Она же, бедняжка, ничего, кроме жары и пыли не видела! Ни на одной экскурсии не была, в горы не поднималась…

На лицах родителей появился запоздалый стыд. Да, мои дорогие мама и папа, как бы вы не хорохорились, а правда глазки режет. Бросили дочку совсем одну, сами разъезжаете кругом… попробуйте теперь сказать нет! Их лица были очень неуверенными, но под натиском обаяния, искренности и серьезности пришлось дать согласие. Папа, правда, нахмурил брови.

— Надеюсь, у вас есть телефон? На тот случай, если нам нужно будет с ней связаться.

(Господи, что у папы за лицо??? Да я с Саджитом всю неделю провела, и вы знать не знали!)

Саджит спокойно вытащил из рюкзака блокнот с ручкой, накарябал свои телефоны, полный набор: сотовый, домашний, первая больница, вторая… я — и то ни одного не знаю! (надо будет потом позаимствовать у папы). Причём вид у Саджита был совершенно нормальным, словно нет ничего естественней, чем отчитываться перед незнакомым мужиком.

Но зато… аххх…. теперь я бегаю к нему вдвойне счастливая, поскольку ни врать, ни изворачиваться не нужно. А когда я счастлива, Саджит становится счастливым тоже.

Вечером, не успела я переступить порог, как наткнулась на Сапну. Она постукивала пальчиками по столешнице.

— Эээ… Сапна?..

— Ты мне ничего не рассказывала!!! Я. ТЕБЯ. УБЬЮ!!!!!!!!!