Глава 30. Закрытые двери

Но прошла неделя, за ней и другая, а Саджит так и не стал счастливым. Всё, что касалось маленькой девочки, преследовавшей нас, как призрак, заряжало его странной энергией. Он мог быть смелым и храбрым, выступая на предварительном слушании, он мог спокойно отвечать на вопросы журналистов… но дома он словно падал без сил.

Подкашивала его человеческая жестокость.

Был праздник. Маленькая девочка, одетая в шортики и майку, с мордашкой, липкой от мороженого, шла по краю улицы, когда услышала громкий стук барабанов и перезвон больших бубенцов. Её внимание привлёк ярко разукрашенный паланкин, который несли четверо мужчин, а на нём, среди ярко-розовых тканей, восседал мужчина. У него были густые брови, а бинти — больше, чем пальчик у девочки!

Привлеченная яркими цветами и громкими песнями, она побежала вслед за ними, таща за собой на веревочке игрушечного котёнка. Он громыхал, перескакивая с камня на камень, но она не обращала на это внимания — ей хотелось поглядеть в лицо того человека, перед кем все склоняли свои головы, даже взрослые. Она старательно перебирала своими ножками, чтобы успеть перехватить его на повороте — но в тот момент, когда она выскочила на дорогу, чья-то рука с силой отбросила её в сторону.

Мужчина был забыт — девочка попыталась вырваться на свободу, и стала звать свою маму, отмахиваясь слабой ручонкой от сильной руки мужчины, которому она едва доставала до пояса. Но что она могла поделать?..

Появились ещё три человека, ещё шесть взрослых ног, и начался кошмар, кошмаром и закончившийся.

Я терпеливо ждала, зная, что не имею права ни отвлекать Саджита, ни останавливать его. Он нашел все доказательства, которые только мог — генный материал, следы страшного насилия над ребёнком — но всё ещё органы власти отказывались проводить суд над своими сотрудниками.

Ритеш и Саджит бились, уже не просто сильно — на износ. Они целыми днями просиживали в полиции, разбирая, уверяя, доказывая и убеждая. Их выслушивали, понимали, сочувствовали… но не знали, как им помочь, поскольку девочка была из далитов.

Зверское убийство девочки стало всего лишь полосой в череде междоусобиц, которые неотрывно следуют за представителями различных каст.

Я долго не могла понять, почему, почему люди, мужчины, так сочувствующие горю матери этой девочки, никак не могут ничего сделать. Казалось бы, чего проще: пойти и арестовать виновных, ведь не так много полицейских охраняли шествие! А то, что насильниками были полицейские, Саджит и Ритеш не сомневались. Показания свидетельниц, нашедших девочку, были более чем понятными. И более чем понятным становилось желание правительства во что бы то ни стало скрыть этот факт…

Социальное устройство Индии, так долго сохранявшееся неизменным, претерпевшее над собой внешние влияния Европы, Англии, захватчиков и передельщиков, но выстоявшее, наложило печать на весь общественный уклад. Люди выбирают свой жизненный путь и получают свои гражданские права только на основании своего происхождения.

Я не знаю, как живут неприкасаемые за пределами нашего городка. Я не думаю, что повсюду в Индии, особенно в культурных центрах и крупных городах, так уж плохо с ними обращаются. Но факт остаётся фактом. Даже в нашем маленьком, таком любимом мною городе, есть дома, переполненные трупами, в которых возятся люди… И есть далиты, убирающие мусор и нечистоты. И есть мужчины, готовые платить деньги за то, чтобы им подсунули девочку. Маленькую и чистую. И не важно, к какой касте она будет принадлежать; или будет вне каст — неприкасаемой. Они не примут воды из рук далита, даже если будут лежать на смертном одре, но взять силой женщину не запрещается.

Или ребёнка. Ни в чём не повинного.

Говорят, пришла беда — открывай ворота. Я думала, всё позади. Я думала, теперь, когда на руках Саджита и Ритеша все козыри, у нас всё получится, и жизнь снова станет счастливой, как прежде — но нет. Счастье этих лет, безоблачное, как самое счастливое время жизни, медленно отступало перед темнотой бурь.

Однажды Саджит и Ритеш вернулись домой с белыми лицами. В тот день должно было состояться предварительное слушание, на котором выступали все свидетели… А две девушки, нашедшие девочку, так и не явились. Никто не знал, что с ними стало, и сколько не пытались Саджит и Ритеш убедить всех в том, что это было подстроено, ничего не вышло.

Помню, как-то в России отец сказал — нельзя бороться с системой. Системой, где одна рука кормит другую, где одни деньги рождают другие.

Они оба, любимые мои мужчины, и муж, и друг, понимали, что проиграют, но не могли сдаться без боя. А последствия этих боёв стали проявляться всё ясней и ясней…

Саджит выступил по телевидению ещё раз, но теперь уже — открыто обвиняя органы правосудия в несправедливости и бездействии. Как это возможно, говорил он, чтобы смерть ребёнка осталась безнаказанной при наличии всех нужных улик?.. Он сумел привлечь к себе некоторое внимание, и власти закопошились — к нему приходили за показаниями, дело якобы продвигалось… но, открывая одни двери, мы видели перед собой другие.

Я брела по дороге к клинике Саджита, за плечами — сумка с его обедом и термосом. С тех пор, как он ушёл в то утро из дома, давно мы не улыбались вместе — а моя радость, так тщательно скрываемая, всё ещё оставалась тайной для него. Я ждала, я так хотела, чтобы этот день — день, когда я скажу — стал самым счастливым в нашей жизни, что готова была ждать ещё. Боцман тёрся о мои ноги и смотрел на меня жалостливым, понимающим взглядом.

Я улыбнулась собаке и потрепала её за холку.

— Ты-то всё знаешь, а, Боцман?.. — поинтересовалась я, и он словно бы улыбнулся.

А вот и знакомый поворот. Сколько всего с ним связано! Я и незамужней девушкой прибегала сюда, и любящей женой. А пройдет пара лет — и наш малыш будет топать рядом со мной своими пухленькими ножками!

Будет взбегать по крылечку, на котором я когда-то читала «Ходячий замок», будет смеяться, выбегая навстречу Саджиту, которого назовёт: «Папа!»

Мечты были так прекрасны… И я заулыбалась вдвойне, увидев предмет моего обожания, снизу вверх разглядывающего свою клинику.

Приказав Боцману молчать, я налетела, как ураган, и повисла у мужа на шее, рискуя шокировать общественность. Но когда Саджит обернулся, улыбка стёрлась с моего лица.

— Саджу, что случилось?

Он криво ухмыльнулся.

— Меня попросили закрыть клинику. Временно… И срочно отозвали моих студентов.

Я опешила.

— Как?.. почему?..

— Ну, они аргументировали это тем, что здесь неподходящее здание… соседи жалуются… Здесь живёт много мусульман, они не хотят видеть подобное заведение у себя под боком… Но это всё слова, Лачи. Они просто хотят меня придавить.

Спазм сжал моё горло. Мне не было страшно, нет — Саджит всегда найдёт себе работу, но… эта клиника была так важна для него! Он так много сделал, чтобы она работала — как же можно, как же можно допустить, чтобы её закрыли???

На смену обиде, боли пришло желание действовать, помогать. Я подскочила к нему и сжала ладонью его ладонь.

— А ты запроси другое место! Пусть тебе выделяют другой дом, пусть ищут!

Он закачал головой.

— Конечно. Я так и сделаю.

К нашему всеобщему облегчению, дело, которое он продолжал протаскивать, и про которое даже Ритеш честно сказал, что это невыполнимо, не затронуло его основной работы. Саджит, лишившись своей клиники, с головой старался уйти в больницу, в её проблемы и заботы. Он казался спокойным, хотя я прекрасно понимала, что спокойным он быть просто не может. Всё в нём дрожало от гнева и несправедливости.

Его работу, его жизнь — а ведь именно этим была для Саджита клиника — дискредитировали. Её сломали и выбросили, как ненужную вещь, а ведь я знала, как много она приносила пользы!

Но чтобы он не делал, какие бы письма не писал — приходили странные, тихие, закрашенные множеством слов и непонятных терминов отказы.

Мы поняли, что двери захлопнулись. Клинику Саджиту не вернуть.