Глава 8. Бартоломе Корранго

Бартоломе Корранго был зол; вот уже битых два часа он сидел за столом, как условлено, покручивая в пальцах серебряную монету, и всё больше чувствовал себя дураком. А этого он крепко не любил. И теперь молча костерил себя за то, что припёрся на встречу с треклятым магом, который даже не соизволит подойти, заставляя старого человека рисковать быть схваченным. Правду сказать, он прибеднялся, называя себя старым; в его крепком, жилистом теле хранилось порядочно сил, и несмотря на годы, оно ещё не скоро утратит быстроту и боевую сноровку. А голова, за которую герцогом Насинте давно объявлена награда, по-прежнему способна по смекалке переплюнуть иных молодых.

И всё же годы неумолимы. Не за горами день, когда придётся передать ватагу более сильному, а самому уйти под чужим именем в обитель. Да… А на могильной плите не выбьют честного рыцарского имени, и плащ с заслуженными звёздами не покроет гроб...

А всё из-за проклятого эн Аннибала и его дружка!.. Сколько лет пролетело, а до сих пор нет-нет, да и приснится тот бой. И пока сидишь вот так за столом в безделье, память подсовывает образы прошлого, словно гадалка — карты.

… Тогда, после смерти эн Руэрта, Северный замок начали сотрясать нешуточные споры: кому быть следующим командором Замка?

Эн Бартоломе заявил своё право на этот пост, но в пику ему этой чести потребовал и его недруг, нарвекландец эн Харальд. Белокурый, длинноволосый, он раздражал самым своим изысканным видом. А ещё — дружбой с маркизом де Морнибандом, которого эн Бартоломе тоже на дух не переносил. Слишком тот был знатен и уверен в себе.

Чтобы избежать повальных драк между сторонниками, Совет магистров решил выбрать лучшего из двоих путём поединка.

Эн Бартоломе и нарвекландец эн Харальд сошлись на крыше Башни Совета; без мечей, ибо уставом запрещалось обнажать оружие против своих.

Однако и без того схватка закипела яростная.

Эн Бартоломе использовал всё своё умение и известные приёмы альсидорской школы борьбы, но, к его досаде, эн Харальд неизменно отвечал ударом на удар, даже не думая сдаваться.

Текли минуты… Лица обоих были разбиты в кровь, и тот, и другой хрипели и рычали, подобно диким зверям, но смотрящие снизу не решались прервать неистовую схватку, переходящую в безумие.

Наконец, и этот миг запомнился навсегда, ему удалось сбить нарвекландца с ног. Схватив эн Харальда поперёк тела, он с силой, от которой застонали мышцы, перебросил своего противника через парапет…

Несчастный испустил отчаянный крик, а через несколько мгновений его изломанное тело окрасило кровью древние плиты двора.

 — Я победил!.. Я ваш командор! — закричал эн Бартоломе, и его крик отдался слабым эхом на Белом кряже.

Конноры и магистры смотрели на него снизу. А некоторые опустили головы, но в опьянении победы он принял это за почтительность и признание его власти. Лишь спустившись на площадь, увидел на многих лицах ужас и отвращение. Иные отворачивались.

— Я — ваш командор! — крикнул он, вскинув к небу кулак.

Но только друзья поддержали его нестройными выкриками. Между ними и теми, кто держал сторону эн Харальда, едва не вспыхнула драка.

Несмотря на совершённое убийство, в душе тогда теплилась надежда, что командорство не уплывёт из рук. Должна же быть какая-то справедливость на свете!

Но тут на помост, с которого произносились речи, вскочил проклятый эн Аннибал, воскликнув властным голосом:

— Стойте!.. Разойдитесь!.. Рыцарям не пристало убивать друг друга! Эн Бартоломе — убийца и подлежит Суду Ордена. А мы должны избрать другого командора, не запятнавшего себя кровью!

— Вот наш командор!.. — крикнул кто-то из магистров, указывая на него.

— И верно, — поддержали другие. — Бери власть, Морнибанд, пока Замок в крови не потонул!

К досаде Бартоломе, Совет магистров и впрямь утвердил эн Аннибала в командорстве, а самого его, как преступника, посадили в Чёрную башню: ждать суда. Но вопреки всему, он надеялся на оправдание. Ведь поединок произошёл с позволения магистров!

Однако последняя надежда растаяла с оглашением приговора. Суд Ордена приговорил его к тяжкому наказанию: лишению рыцарства без права восстановления. Отныне ворота любого из Замков были для него закрыты. Свершилось страшное: он стал изгоем.

«Другой на моём месте ушёл бы в обитель, — мрачно подумал Бартоломе, так неистово сжимая в кулаке монету, что её ребро врезалось в кожу. — Молиться богам о прощении тяжкой вины… Да разве есть они, боги-то? — горькая усмешка искривила губы. — А если и есть, то почему не помогли нам потом, не спасли Леонтию? Почему?!»

… Не желая признавать решение Совета, он объявил непримиримую войну Замку и его новому командору. Но откуда взять деньги, оружие и людей? Только путём разбоя. Так он вышел на большую дорогу, став, по сути, обыкновенным грабителем. Но в сердце всякий вспыхивала мстительная радость, когда от меча или стрелы падал очередной несчастный из рыцарей, или когда удавалось переманить в свою ватагу молодых рыцарей или желторотых асаванов.

За соседними столиками стучали кружками пьянчуги, кто-то горланил песню, иные, основательно набравшись, валялись под столом.

Бартоломе не обращал внимания. В случае чего — на коленях верный меч. По-прежнему вертя в пальцах монету, он находил какое-то наслаждение в горьких воспоминаниях. Они — всё, что у него осталось. Единственное богатство.

.… Война с Замком требовала тогда от него всё больше и больше сил. Несмотря на всю свою ненависть к эн Аннибалу, он вынужден был признать: из того вышел хороший командор и неплохой стратег. Вооружённые и хорошо обученные рыцарские отряды разъезжали по всей марке, за головы ватажников герцог Соколана объявил награду. И как Бартоломе ни хитрил, как ни изловчался, всё же в один ненастный вечер его ватага попала в засаду.

«Ох, и резались же ребята, чуя свою погибель!.. Да только ни один не ушёл из железной хватки проклятых рыцарей».

Многие из парней полегли в стычке; остальных, и его вместе с ними, захватили в плен.

«Только в одном просчитались, — усмехнулся он про себя, — увезли не в Замок, а в городскую тюрьму. Из Замка не больно-то сбежишь, а тут — подвернись лишь счастливый случай!»

… Неделю он просидел в одиночной камере, ожидая суда; и уже не сомневался: жизнь кончена и впереди светит только виселица...

Его и правда приговорили к повешению, но в ночь накануне казни у зарешеченного окна камеры неведомо откуда взялся беловолосый парень. Да, этот прохиндей и тогда выглядел, как сейчас: ни одной морщинки, юнец юнцом с манерой аристократа, лишь в глубине глаз — холод презрения существа высшего порядка.

— Хочешь жизнь и свободу? — спросил Беловолосый низким, мурлыкающим голосом.

— Кто ж не хочет? — отозвался Бартоломе.

Незнакомец усмехнулся углом рта. Красивые брови выразительно приподнялись.

— Тогда поклянись служить мне.

— А кто ты такой, чтоб я тебе клялся?

— Сейчас узнаешь, — спокойно проговорил тот, и взялся тонкими, почти девичьими пальцами, за прутья решётки.

Не тонкие были прутья, не гнилые: самый дюжий силач навряд ли сломает. Но под руками незнакомца разломились, будто соломинки. По крайней мере, так показалось тогда. Три прута сломанных — и путь на волю свободен!

Не теряя времени, он ухватился за окно, подтянулся — и вылез наружу.

Беловолосый схватил его за рукав.

— Клянись мне служить, — потребовал вновь, — не то упадёшь мёртвым.

Бартоломе стряхнул его руку.

— Кто бы ты ни был, человек или демон, я когда-то давал Клятву Скачущему. И тебе присягать на верность не стану! Можешь убить, но подчинить меня — руки коротки.

Незнакомец пошёл на попятный.

Видно, у него и вправду оставалось тогда кое-что от рыцаря. И пронизывающий взгляд Беловолосого не имел над ним силы.

— Хорошо, — сказал маг, — не клянись, но пообещай честью исполнить любую мою просьбу, когда мне придёт нужда.

Он пообещал. И Беловолосый тотчас скрылся во тьме ночи, словно и не было его никогда.

«Может, из-за этого обещания так мне потом аукнулось? — нахмурился Бартоломе. — Есть ли боги, нет ли их… Да только сговор с тёмными никому не проходит бесследно. Вот и меня судьба обыграла в кости».

… Долго носило его по разным маркам, пока однажды не нанялся на службу к герцогу д'Арсону. Не думал тогда ни о чём дурном, хотел лишь устроить жизнь свою неприкаянную.

Да говорят — от доли своей ни на коне, не пешком не убежишь. И как вековое дерево оплетает нежный вьюнок, так и под руку со старым герцогом неизменно выступала молодая герцогиня. Ясная улыбка её затмила рассудок Бартоломе, заставила ходить, словно во сне. И дивным подарком судьбы показалась ему ответная склонность прекрасной Леонтии. Вспыхнувшая страсть смела в сердце последние остатки чести, и он ночи напролет проводил у возлюбленной.

Но всему приходит конец.

В один из вечеров старый герцог д'Арсон в неурочный час возвратился с охоты и, конечно, застал влюбленных в своей опочивальне. Гневу его не было границ; в ярости он приказал схватить Бартоломе и бить плетьми, пока не пойдёт кровь, а потом бросить голого в грязь на дороге.

Он сжал кулаки, ненавидяще сощурив глаза. Даже спустя годы не мог забыть оскорбления. Что же творилось с ним тогда! Просто кровь кипела.

...Честь древнего рода и альсидорская гордость требовали покарать обидчика. Едва оправившись от нанесённых плетями ран, стал обдумывать месть.

Зная о бессоннице герцога и его привычке засиживаться при свечах за книгой, как-то ночью пробрался в сад. Дверь библиотеки выходила на одну из аллей. Луна то светила, то пряталась за облаками.

Держа наготове короткий альсидорский меч, Бартоломе постучал в окно библиотеки и насмешливо поклонился.

Старый герцог, увидав это, затрясся от злости и, схватив палаш, бросился в сад.

— Негодяй! Зарублю на месте!

Гнев — неважный советчик, особенно в бою, когда требуется ясная голова. Да и быстротой старик уже не отличался. Зато он сам словно оставил всю свою ярость за пределами сада. Душу наполняла лишь холодная решимость убийцы.

Он легко увернулся от тяжёлого палаша, словно танцуя, а потом возник сбоку — и точным взмахом полоснул острым лезвием герцога по горлу.

Тот, выронив, палаш, схватился руками за рану — и рухнул ничком, не издав ни звука.

Бартоломе пнул его носком сапога:

— Теперь твой черёд валяться в грязи!

Хладнокровно отряхнув меч, бросил его в ножны — и поспешил в опочивальню Леонтии.

— Твой тиран мёртв, я убил его. Бежим со мной в Альсидор! Там меня не достанет правосудие, там нас никто не знает. И мы заживём вместе, свободные и счастливые!

Услышав эту весть, Леонтия лишь молча сложила руки и возвела глаза к небу. Она не стала плакать и причитать; с мужем её связывали лишь узы брака, но никак не любви. Суровость и чёрствость его натуры не могли возбудить в молодой женщине даже тени симпатии. Леонтию не пришлось долго упрашивать уехать. Неглупая, молодая вдова хорошо понимала: наследники мужа заберут и дом, и прочее имущество. Богатство должно оставаться в роду. А ей разве только уйти в обитель. К тому же через несколько месяцев должен был родиться ребёнок, которого вряд ли удалось бы выдать за сына герцога.

Молодая женщина быстро собрала необходимые вещи, еду, надела мужскую одежду — и уже через час по дороге к альсидорской границе скакали два всадника.

«Ещё и за это казнит меня судьба, — с горечью подумал он, — за увоз чужой жены, пусть и вдовы. Мне следовало отступиться раньше, признать священность чужого брака… Но где там! Даже боги, бывает, над своей любовью не властны, что уж говорить о простых смертных!»

… Поначалу приходилось трудно, но в одном из маленьких городков на побережье судьба неожиданно улыбнулась. Бартоломе устроился в городскую стражу. Сносное жалованье вскоре позволило снять за умеренную плату маленький домик, где вскоре родился их с Леонтией первенец, Родриго. А спустя четыре года появился и второй сын — Анзельмо.

В эти счастливые годы ему казалось — за спиной выросли крылья. Чёрное прошлое безвозвратно кануло во мрак, душа ожила и пела. А самого его частенько ставили в пример нерадивым мужьям: ведь каждый вечер спешил домой к жене и детям в утопающий в зелени белый домик, словно предчувствовал — счастье может исчезнуть в один день...

А время летело незаметно: не успели оглянуться, как старшему сыну исполнилось четырнадцать. Бартоломе уже прикидывал, устроить ли Родриго пажом у какого-нибудь знатного сеньора или подождать пару-тройку годков — и тогда уж похлопотать о принятии сына в королевскую гвардию?

И в это время случилась беда.

В небольшую гавань городка пришёл корабль с приспущенными флагами — из южных стран, где нередко хозяйничала лихорадка «дум-дум». И хотя власти объявили карантин, заразу остановить не удалось.

«И ведь я тогда как почуял, что она явилась по наши души! — беззвучно прошептал он, вновь переживая минувшую трагедию. — Почему я не схватил их в охапку, самых дорогих, и не бросился с ними вон из города? Мы могли успеть спастись. А я даже не попытался. Понадеялся — пронесёт. Дом-то стоял на отшибе, от гавани далеко...»

… Первой заболела Леонтия. Но объяснила свой жар обыкновенной простудой. Мол, развешивала бельё на сквозняке. А он поверил. Так хотелось верить: беда пройдет мимо, не задев их уютный дом...

Однако к вечеру жене стало хуже. Лицо горело огнём. Начался бред.

В минуту прояснения она с трудом произнесла:

— Барти… Посмотри… как дети?

Стояла глухая ночь, но он, охваченный тревогой, не ложился. Пройдя в комнату, где спали сыновья, он осторожно прикоснулся во лбу Родриго. Тот пылал. С отчаянием тронул лоб десятилетнего Анзельмо — то же!

Липкий страх охватил душу. Бартоломе понял: «посланница судьбы» всё-таки заглянула к ним в гости!

Дальше всё происходило как в жутком сне. Он метался от жены к сыновьям и обратно, не зная, чем помочь; то молился, давая нелепые обещания богам, то сыпал проклятиями, в исступлении грозя небу.

Зачем он только привёз Леонтию в Альсидор? Или не знал — у неё, рождённой в центре Басмарии, не может быть защиты от южной заразы? Проклиная свою беспечность, он желал, чтобы «дум-дум» забрала к Акеруну его самого. Но зловещая гостья, словно насмехаясь, обходила стороной. И это не было чудом богов.

В его родной области, намного южнее этой, «дум-дум» приходила часто, и жители за множество поколений привыкли к ней. Матери передавали защиту детям вместе с молоком, и болезнь не уносила их, а лишь испытывала на прочность. Умирали самые слабые, а сильные получали защиту на всю жизнь. Бартоломе выжил тогда, и теперь знал, что обречён жить, хотя предпочёл бы умереть вместе с теми, кто ему дорог.

Ибо коры дерева хиан, из которой можно приготовить спасительную настойку, здесь достать было неоткуда.

Анзельмо, самый слабый из троих, умер на второй день; вслед за ним ушёл к Акеруну Родриго. Леонтия одна ещё держалась, и ей вроде даже стало полегче. Жар спал, и она пришла в себя. Начала говорить, улыбаться… Он не смог ей сказать, что сыновей больше нет, и впервые солгал.

А в сердце взыграла отчаянная надежда. Неужели боги сжалились и, отобрав детей, всё же оставили ему единственное сокровище? Жалкий глупец, разве не знал он, что боги безжалостны? Им безразличны людские чувства, и свою месть Они доводят до конца.

Леонтия угасла к вечеру четвёртого дня, на его глазах. Он долго не мог поверить этому; звал, тряс за плечи — и наконец, зарыдал, уткнувшись в неподвижное тело любимой.

«В тот вечер закончилась и моя жизнь. Вместе с Леонтией умер я. А из Альсидора уехал другой человек. Да. От меня осталось лишь имя».

… Похоронив жену, он решил никогда больше не возвращаться на родину. Долго бесцельно разъезжал по Басмарии, пока на одном постоялом дворе вновь не столкнулся с Беловолосым.

Глуша вином тоску и одиночество, во хмелю он рассказал тёмному магу свою историю. А тот...

«Дурень я, — вдруг озарила внезапная мысль. — Этот недоносок использовал меня для своих целей. И до сих пор заставляет плясать под свою дудку!»

—… У тебя не осталось ничего, кроме мести, — нашептывал Беловолосый. — Отомсти богам, которые отобрали у тебя близких.

Он усмехнулся.

— До богов не достать, они далеко.

Тёмный маг коснулся его плеча.

— Одного ты точно сможешь задеть. Разве не твой бог, Небесный предатель, первый поступил с тобой подло, лишив законного командорства? Он — не добр, Он — горд и мстителен, так ответь Ему тем же. Выйди вновь на большую дорогу, как прежде. Я дам амулет, который сделает тебя и твой отряд неуловимыми.

Речи мага лились, словно мёд, пристальный взгляд золотистых глаз завораживал.

— Зачем тебе это? — подозрительно спросил Бартоломе. — Какая тут твоя выгода?

Беловолосый картинно приподнял брови.

— Вот и помогай после этого людям. Я ведь просто помочь хочу, вижу, как твоя душа страдает...

— Мою душу оставь в покое, — отрезал он. — Забыл, что твои колдовские штучки на меня не действуют? Говори прямо, чего от меня хочешь!

— Хорошо, — тёмный маг весь подобрался, словно готовясь к прыжку. — Тогда вспомни свои слова. Ты обещал выполнить любую мою просьбу. Час пришёл. Ты мне нужен для одного дела...

Он резко очнулся от воспоминаний и бросил вокруг себя внимательный взгляд.

«А, вот и маг, наконец… Какая-то красотка с ним. Повёл наверх? Издевается надо мной? Ну, сам будет в дураках, коли я уйду. Нечего развлекаться с девчонкой, когда назначил деловую встречу!»

Он решил было и в самом деле уйти, как увидел Беловолосого снова. Тот спускался по лестнице, закутавшись в плащ по самые глаза.

Возле его столика маг остановился и чуть приоткрыл лицо.

— Можешь не прятать меч, всё равно ударить не успеешь, — проговорил он вместо приветствия.

Бартоломе нахмурился.

— Зачем я тебе понадобился? — сумрачно сказал он, поправив на голове капюшон. — Я устал бесконечно мстить Тому, кого нельзя задеть. Думаешь, для него что-то значат желторотые недоучки, каких переманивают мои люди? Или те неумехи, которым, может, на роду написано помереть от лихой руки? Мне опротивело убивать, хочу прожить старость в покое.

— Не так скоро, — возразил Беловолосый. — Ты мне нужен. Послужи ещё года два, а потом можешь проваливать. И учти: если вздумаешь пойти против меня — ничего хорошего не жди. Издалека дотянусь — и упадёшь мёртвым.

Он хмыкнул.

— Не грози, я не из трусливых. Говори лучше, зачем звал.

Маг откинул полы плаща назад и сел на скамью спиной к залу. Облокотился об стол и загнул большой палец на правой руке.

— Во-первых, мне нужна одежда знатного человека, по басмарской моде...

— Наколдовать слабо?

Беловолосый сверкнул глазами.

— Не перебивай. От волшебной одежды никакой пользы, да и магией разит за лендер. Всё равно, что ходить по городу с барабаном и объявлять о своём приезде. А мне нужно быть незаметным.

— Ладно, будет тебе одежда, — проворчал Бартоломе. — Дальше?

Беловолосый загнул второй палец.

— Во-вторых, мне нужны люди. Два-три человека...

— Людей не дам! — перебил он мага снова. — Мне их самому не хватает. Знаешь, сколько их гибнет в стычках с рыцарями? Нас всего-то сорок осталось. Да и зачем тебе мои ребята?

— Для услужения. Понятливые слуги, держащие язык за зубами — вот чего мне не хватает.

— Вряд ли мои рыцари смогут унизиться до прислуги… Мой тебе совет: поищи в Орлисте, в Мясном переулке. Там есть лихие ребята, самого демона не боятся. Хоть зарезать, хоть обокрасть — всё за милую душу сделают, только заплати звонкой монетой.

— Буду иметь в виду, — процедил маг. — Но уж от третьей просьбы ты не отвертишься. Здесь есть человек, которого нужно убрать. Возьмёшься ли сделать это без лишнего шума?

Бартоломе побарабанил пальцами по столу и прищурился.

— Зависит от человека. Кто он такой и чем тебе насолил?

Беловолосый передёрнул плечами.

— Один мальчишка из рыцарей. Ты видел его в этом зале: темноволосый такой, невысокий. Но чересчур шустрый. Он услышал то, чего слышать не должен. Вот за это и поплатится.

Бартоломе скривился.

— Сам с мальчишкой справиться не можешь? А ещё мне грозишь. Стукни заклинанием посильнее — и все дела!

Маг поморщился.

— Не могу. Гильдия магов… Будь она проклята. Ставить под удар всю затею из-за одного сопляка… Лучше ты его пореши.

Бартоломе усмехнулся. Слабак этот маг всё же!

— Прямо здесь?

— Нет, — встрепенулся тот, — тут опасно. Убийство рыцаря всегда шум. Лучше подкараульте его по дороге. Больших хлопот не будет, парень совсем мальчишка. А с ним слуга такой же.

— Знаем мы этих мальчишек, — проворчал Бартоломе. — Давай плату вперёд. А то где потом тебя разыщу?

Беловолосый полез в кошель.

— Пятьдесят серебряных сойдёт?

— За такую плату только смерда придушить.

— Смерд и сорока не стоит… Ну, хорошо. Даю пять золотых.

— Рыцарь стоит дороже. Это тебе не бестолковый горожанин. Как пить дать заколет парочку моих ребят. Хоть и сопляк, а и ему плащ со звездой не за так достался. Давай десять золотых, мне каждому из моих ребят долю платить, за так они тоже работать не станут.

Маг смерил его недобрым взглядом.

— Хорошо, вот твои деньги, — прошипел, — Но чтоб и следа от мальчишки не осталось. Прирежь, а тело брось в яму поглубже...

Бартоломе ухмыльнулся, довольный своей победой, и сгрёб серебро со стола.

— Сделаем в лучшем виде, — заверил он мага, — этому нас учить не надо.