Глава 11. Разговоры по душам

Сидя высоко на сосне, Васко поминал всех бэнгов разом, ибо понимал: отбить друга у горцев в одиночку не получится. Как бы ловок и сноровист ни был он в драках, а всё же нельзя одному победить многих.

— Чешуйчатый хвост праматери демонов!.. Чтоб этим эльдагам приснился бэнг о семи головах!

Однако же, пока язык бранился, голова лихорадочно соображала. И как ни хотелось Васко броситься следом за отрядом, гордясь своим умением незаметно красться, он не позволил себе этого безрассудства. Ибо в горах легко потерять дорогу и сбиться с пути; что он станет делать один посреди незнакомых ущелий? И чем поможет это спасти Гарви? Да и верный Каурко, того и гляди, не пойдёт в горы...

Кому-то нужно оставить коня, хотя от этой мысли становилось не по себе. Разлучаться с Кауркой Васко не привык. Однако оставить друга в лапах жестоких горцев он тоже не мог.

«Гарви мне всё равно, что брат, — рассуждал он, спускаясь с сосны, — Альзим помоги, я должен его выручить!»

Внизу он свистнул Каурке, а когда верный конь подбежал, принялся гладить его морду, продолжая говорить сам с собой.

«Найти бы надёжного проводника, не понаслышке знающего горные тропки. Но кто, кроме эльдагов, это сможет?»

Каурко ласково фыркал, шутя прихватывал зубами плечо.

— Ну, полно баловать! — сказал ему Васко — и, ухватившись за холку, вскочил на коня верхом.

«Придётся всё-таки разыскать этого плута, слугу Гарви, — решил он, — Хоть полагаться на него — как на волю ветра, да не приходится выбирать...»

Проскакать обратной дорогой до рва много времени не заняло. Поля он увидел сразу; сын булочника ковылял навстречу, опираясь на кривоватую палку.

Васко стегнул коня — и, вихрем перемахнув ров, вмиг оказался рядом.

— Чего плетёшься, где Марко потерял?

Поль жалобно простонал в ответ.

— Ох!.. Кабы этот Марко подпустил меня! Я — к нему, а он — от меня. Отбежит — и встанет, будто смеётся! А я ж человек раненый, за конём бегать не могу...

Васко фыркнул, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех; но не сумел — и захохотал во всё горло.

— Ну, и растяпа же ты! Коня приманить не умеешь!

— Тебе смешно, — обиделся тот, — а я тут столько пережил!.. В норе волкиза прятался, ногу вот подвернул… Да ещё и плечо прострелили! Нет, точно потребую у Гарви двойную плату. О ранах и подвернутых ногах уговора не было!

Васко невозмутимо пожал плечами.

— Вряд ли получишь теперь своё жалованье. Гарви эльдаги забрали, и один Альзим знает, как его теперь вызволить.

Лицо у Поля вытянулось.

— Упаси Владычица… А кто они такие, эти эльдаги?

— Горцы они. Как налетели, так разбойникам тошно стало. А Гарви с коня упал, и его в полон взяли.

— Надо же, — почесал затылок Поль, — и как мы теперь без него будем?

— Ясно как — выручать пойдём, — бросил Васко. И, не обращая больше на него внимания, засвистел, подзывая Марко.

Конёк подбежал и ткнулся мягким носом в руку, выпрашивая хлеб.

Похлопав его по холке, Васко поймал повод и протянул сыну булочника:

— Держи. Вот как надо ладить с конём, а не как ты… Теперь давай посмотрю, чего там у тебя с ногой.

У Поля оказался вывих; он истошно заорал, когда Васко, схватив его за ступню, резко дёрнул.

— Ай, пусти… Ногу оторвешь!

— Не ори во всю глотку, эльдаги сбегутся. Как от них улепетывать станешь?

— Тьфу на тебя, — возмутился Поль, баюкая в руках ступню. — И как с тобой Гарви дружит?!

Васко пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Давай показывай, где там тебя прострелили. — И достал из ножен у пояса острый блестящий нож.

Тот отшатнулся.

— Ты чего?! Зарезать хочешь?

— Да не дёргайся ты, — недовольно проворчал Васко, — нужно же наконечник вытащить. И терпи, не красная девица! — И, не слушая стонов Поля, продолжал обрабатывать рану, не переставая при этом говорить. — Эх, охота была возиться с тобой… Если б не Гарви в беде, так и вовсе не подошёл бы. Горожанин изнеженный!

— Ах, ты, тварь гайнанская! — вспыхнул сын булочника, извернув голову назад. — На себя погляди: на рубахе заплаты, а из себя прынца строишь!

Васко нехорошо усмехнулся.

— Мой род древнее иных королевских. Прадед Радзанай — из рода Рукмани; наши из-за моря пришли, когда вы, басмары, ещё нечёсанные за стадами ходили.

— Ах ты, хвастун несчастный! — вскочил Поль на ноги. — Сами вы как были дикарями, так и остались. Наши предки хотя бы скот пасли, а вы — воровством да разбоем промышляете!

Глаза Васко сверкнули. Он отступил на пару шагов.

— В рожу тебе дать, или сам заткнёшься? — поинтересовался он с угрозой, подбрасывая в руке нож. — А, может, железным пером пощекотать?

Поль тоже отхромал подальше, держа перед собой палку, на которую недавно опирался. Ему явно не хотелось быть прирезанным, и не сдавался он лишь из чистого упрямства.

— Драться хочешь? Так давай, наставлю синяков. Тебе они как раз к лицу будут!.. Чего ждёшь, боишься?

Васко не ответил на подначку. Лишь, подбросив нож в последний раз, снова спрятал в ножны.

— Вздуть бы тебя как следует, чтоб впредь язык не распускал… — Медленно процедил он, смерив Поля уничтожающим взглядом. — Да пока тут с тобой валандаешься, Гарви, того и гляди, горцы зарежут.

Эти слова обозначили временное перемирие; Поль бросил палку, а Васко закончил перевязку его раны. Оба молчали, словно опасаясь, что языки вновь доведут их до драки.

Так же, ни говоря ни слова, они сели на коней и рысью поехали в сторону гор.

Лишь когда миновали ров и часть дороги за ним, Поль нарушил молчание.

— Ты это, знаешь, куда увезли Гарвела?

Васко пожал плечами, не поворачивая головы.

— Коли знал бы — туда и ехал. Тут где-то пастухи бродят… Я у них о прошлой весне лошадей покупал. Они тоже эльдаги, только низинные, с горцами торгуют. Может, кто и согласится показать дорогу за плату.

***

Чтобы найти пастухов с их табунами, пришлось проехать довольно далеко по дороге, свернув по узкой тропе в уютную зелёную лощину. Тут росла высокая трава, сочная даже на вид, а рядом журчала, перекатываясь через гладкую гальку, прозрачная речка Арим. Где-то в горах она встретится с грозно ревущим в ущельях Тарреком, и сольёт с ним свои воды, словно жена — с мужем. А пока в её тихих волнах играли ласковые лучи солнца, и низкорослые, косматые лошади окунали в них свои добрые морды.

Пастухи — четверо крепких загорелых парней — расположились вокруг большого камня, должно быть, собираясь перекусить. Одежда их мало отличалась от горской, разве что была победнее, чем у людей князя. Шапки выглядели косматее, длиннополые кафтаны — скромнее; на иных же имелись лишь рубахи, заправленные в шаровары.

Завидев незнакомых всадников, они повскакали с мест, настороженно хватаясь за ножи. На большом камне осталась лежать разложенной нехитрая снедь: куски сыра, лепешки и мех с вином.

Дикие, суровые лица пастухов не сулили пришедшим ничего хорошего.

Поль немного замедлил шаг, делая вид, будто его всё ещё беспокоит нога. Кто их знает, этих эльдагов? Коли вдруг обозлятся, так хоть не первому погибать.

— Кто такавы и чего вам нада? — резко крикнул один из пастухов, высокий, плечистый, в красной рубахе с заплатой на груди.

— Всего лишь мирные путники, — Васко поднял перед собой ладони, показывая, что у него нет оружия. — Доброго здоровья, друг Оттар. Сочны ли нынче травы, хороши ли лошади?

На лице эльдага отразилось облегчение. Он опустил руку с ножом, показав в усмешке ослепительно-белые зубы.

И ответил в тон, соблюдая вековой обычай, одинаковый почти у всех народов:

— Благодарю тибя, друг, всё спокойно! Арзун-охотник милостив ныне к эльдагам, да нэ услышат маи слава дэвы… Какая дарога привела тибя к нам? Или опять каня хочешь купить?

Васко подошёл ближе и обменялся с Оттаром рукопожатием. Движения его вновь стали неторопливо-плавными, а речь — витиеватой: ни дать ни взять церемонный посол, а не гайнанин.

— Не до коней мне нынче. Беда, Оттар, приключилась… На друга моего люди вашего князя напали: невинного в полон взяли, в горы за собой увезли. А мне друг мой пуще брата родного дорог. За ним в горы пойду, жизни своей не пожалею.

— Друг — что брат, это ты верно сказал, — кивнул с серьезным видом Оттар. — А дарогу, куда ехать, знаешь?

Поль приободрился и рискнул приблизиться. Как видно, эльдаги знали Васко хорошо; может, и на него нападать не станут.

— А эта кто с табой? — прищурился на него Оттар, — Белокожий, нэ пахож на ваших. И волосы как салома...

Васко оглянулся и махнул Полю рукой: мол, подходи, не бойся.

— Он басмар, слуга моего друга. Вот к тебе пришли. Поможешь ли, проведешь ли через горы?

Оттар пожал плечом; низко надвинутая косматая шапка почти скрывала глаза и было не понять, то ли отказывается человек, то ли раздумывает над просьбой. Он оглянулся на остальных, преспокойно усевшихся вокруг камня трапезничать.

— Коли твой друг в плену, ти иму ничем нэ поможешь. Князь иго только за выкуп атпустит. Эсли захочет. Есть у тибя, чем выкупить? Дэньги, кони, аружие?

Поль посмотрел на Васко. Тот озабоченно свёл соболиные брови, заглянув в поясной кошель.

— У меня две серебряные монеты… и горсть меди.

Поль лишь вздохнул, почесав затылок; свои деньги он пересчитывать не стал: четыре медяка в том не нуждались.

— Да… — протянул Васко удручённо, — с таким богатством к князю и соваться нечего.

— Можно дарить каня, — подсказал Оттар. — Ыли красивоэ аружиэ.

— Если б тут было, кого дарить! — в сердцах махнул рукой гайнанин. — Наши лошадки для князя — что овцы, с ними только позориться. Тут настоящую, горячую лошадь нужно… А доброго скакуна княжьи забрали.

И Васко горестно хлопнул себя по бедру, явно не в силах смириться с утратой Алмаза.

— Тагда даритэ аружиэ, — невозмутимо проронил пастух.

«Издевается!» — понял Поль. И обиделся:

— Откуда у нас, у простых людей, дорогое оружие? Мы-то не князья, сабель да мечей не имеем. — И посетовал горестно: — Эх, знал бы, где упасть, взял бы хоть кинжал хороший, с насечками! Оружейник Гиролт, верно, под заклад бы поверил… Ты чего так смотришь? Что я с оружейником знаком — уж эка невидаль...

Но Васко явно вытаращился не на него; истово хлопнув себя по лбу, он вновь помянул полосатых бэнгов. А потом опрометью кинулся к сумке, притороченной к седлу Каурого.

Полю оставалось только гадать о таком странном поведении гайнанина. Глаза его с нетерпеливым любопытством следили за каждым движением Васко.

А тот, достав из сумки продолговатый кожаный свёрток, чуть помедлил, словно борясь с собой. Наконец, решившись, вернулся к Оттару — и развернул перед ним тонкую телячью кожу. На темной замше засияли два ножа удивительно искусной работы; по блестящим лезвиям перетекал муаровый узор, гарды и рукояти украшены серебряными листьями и цветами.

— Такие на выкуп пойдут? — спросил он, почему-то отведя глаза в сторону.

Пастух прицокнул языком, взял в руки один из ножей.

— Харошая работа! — похвалил он, рассматривая рукоять и осторожно пробуя лезвие на остроту. — О! Как заточен!

— У нас, гайнан, тупых ножей не бывает.

— Откуда у тебя такая красота? — не выдержал Поль. — И кто ковал? Ей-ей, сам оружейник Гиролт позеленел бы от зависти!

— Наши кузнецы вашим Гиролтам не чета, — усмехнулся Васко. — Мы сами себе мастера и искусники. Это я в подарок вез… в Табор Солнца. Да видно, не судьба.

И, тяжело вздохнув, отвернулся. Потом тряхнул кудрявой головой.

— Ин, ладно! За друга — как за брата, ничего не жаль. — И пристально посмотрел на Поля. — Я поеду с Оттаром Гарви выручать. А ты — здесь останешься, Каурку и Марко стеречь. И смотри у меня: коли что случится — тебя самого волкам скормлю!

У Поля перехватило дыхание от такой наглости.

«Да чего этот чернявый себе позволяет?! Ишь тут, раскомандовался!»

— Это ещё почему?! — возмутился он, отступая назад и упирая руки в бока. — Я, если хочешь знать, нанимался Гарви служить, а не тебе! И пойду ему помогать, вот мой сказ. А твой Каурый и так не пропадет. Да и Марко тоже.

Глаза Васко сверкнули гневом, на смуглом лице заходили желваки.

— Посмей мне только перечить! Останешься с лошадьми, как я сказал.

— А чего не перечить? Ты — не Гарвел, — дерзко ухмыльнулся Поль, — я тебя слушать не обязан. Коли так трясёшься за своего Каурого, сам и оставайся.

— Да ты, белобрысый, видно, драки хочешь?.. — недобро прищурился тот.

Поль в ответ одарил его самой наглой из своих ухмылок.

— Пастойте, дарагие. Зачэм кричать? Мужчинам балтовня нэ к лицу, — вмешался один из товарищей Оттара. — Мы можэм присмотрэть за лашадьми. Как за сваими присмотрим! А уйдём отсюда — Оттар знает, гдэ нас искать.

— Вэрно гаваришь, — поддержал Оттар. И обернулся к Васко. — Саглашайся, друг!

Тот взглянул, набычившись.

— А коли обманешь?

Пастух качнул головой, приложа ладонь к сердцу.

— Обижаэшь, друг, сроду никаго нэ обманывал.

Васко ещё немного посверлил его чёрными, блестящими глазами — и неожиданно махнул рукой:

— Ин, будь по-твоему! Едем вместе.

***

Однако Оттар, как оказалось, не собирался выезжать тотчас же. А на нетерпеливые вопросы Васко и Поля спокойно отвечал одно:

— Нэ таропись ехать.

— Как это? — опешил Поль.

— Нада ждать до завтра.

— Это ещё почему? — возмутился уже Васко.

— Орёл кричал. Кони храпят, пьют мало, всё валяются. Сабака траву ест. Дождь будэт. Буря идёт.

— Фью! — присвистнул сын булочника. — Демоны рогатые, вы что, так ветра боитесь?

— Нэ зави дэвов, услышать могут, — с усмешкой ответил Оттар. — Буря в горах — нэ в стэпи. Паедешь — абвал будэт. Лучше перэждать здэсь.

Васко нахмурился, тревога заскреблась в душу. Мало ли, что может случиться с Гарви, пока они сидят сложа руки? Убить человека легко, а воскресить — порой даже богам не под силу.

***

Месяц Единорога,

27 день, селение эльдагов

В эту ночь Гарвел спал крепко, и наверное, не проснулся бы ещё долго, если б чья-то рука не потрясла за плечо.

Первое, что представилось его заспанным глазам — каменная стена, край тюфяка и торчащая из прорехи солома. Память мгновенно напомнила: он здесь отнюдь не в качестве гостя, и подтолкнула сонное тело к пробуждению.

Он резко сел на ложе, стряхивая остатки сна — и увидел помятого со сна, зевающего Бартоломе.

Видеть врага вот так: с задранными полами камзола, беспечно чешущим голый живот, — ещё не доводилось.

Впрочем, Гарвел сейчас же отвернулся, поправляя смявшийся за ночь камзол. Приглаживая ладонями всклокоченные волосы, он тоже неудержимо зевнул — и тем привлёк внимание разбойника.

— Ну, как, сладко спалось? — хрипло хохотнул тот, панибратски похлопав его по плечу. — Извиняй, что разбудил. Но ты вчера ужин проспал, вот я и подумал: надо растолкать бедолагу, а то так и завтрак проспит. А когда набивать живот, как не перед смертью? Кра-ха-ха...

Если он ожидал ответа, то просчитался.

Гарвел молча сбросил его руку с плеча и отодвинулся.

— Ишь, колючий какой! — рассмеялся разбойник. — Ты мне нравишься, парень. Но я старше тебя, так что изволь быть повежливей. Не то могу и поучить, кулак у меня тяжёлый.

«Вежливости захотел, гад! — вчерашний гнев помимо воли начал подниматься в нём снова. — А было вежливым возвести на меня напраслину перед князем?»

Однако заставил себя промолчать и с деланным равнодушием прошёл мимо Бартоломе — к кувшину у дальней стены. В плену он или нет, но утреннее умывание никто не отменял.

Разбойник между тем подошёл ближе и дождавшись, пока Гарвел умоется, снова заговорил.

— А ты неплохо дерёшься. Будь я на свободе, взял бы тебя в свой отряд. Хороших бойцов уважаю.

Гарвел отбросил со лба мокрые волосы и посмотрел, зло прищурясь.

— Я служу Скачущему и командору, тебе служить не с руки, — отчеканил он. Слова давались с трудом, хотелось уйти прочь и не видеть эту ненавистную рожу, отмеченную ветрами и временем.

Бартоломе понимающе усмехнулся.

— Скачущему, значит, вот оно что… И тебя тоже, как других, заставили в него верить и лизать сапоги командору...

— Я рыцарь, а не слуга, и никому не позволю себя унижать. И меня никто не заставлял, я служу командору по доброй воле!

Он постарался говорить спокойно, однако голос против воли зазвенел от возмущения.

Однако Бартоломе, словно ничего не заметив, продолжал, привалившись плечом к стене:

— Кто, кстати, сейчас правит в Замке? Конечно, старина де Морнибанд, кто же ещё. Разве он способен отдать кому-то власть?

Гарвел шагнул к нему и тоже упёрся рукой в стену.

— Ты не имеешь права чернить его передо мной! Я давал Клятву, и эн Аннибал — мой командор!

В ответ Бартоломе разразился скрипучим смехом. А отсмеявшись, сложил руки на груди и нехорошо прищурился.

— Клятву, да! Я тоже давал… Но видишь, кем я стал? А мог бы… Да, парень, повернись всё иначе, ты бы мне давал эту Клятву! Мне! Если б этот твой эн Аннибал тогда посидел смирно… Ведь командорство почти было у меня в руках!

Лицо разбойника исказилось; видно, воспоминания об упущенной власти до сих пор не давали покоя.

— Ты убил в поединке, — сказал Гарвел, невольно отодвинувшись.

Из груди Бартоломе вырвалось звериное рычание, а глаза бешено сверкнули. Схватив Гарвела за ворот, он с силой встряхнул его, словно набитое соломой чучело.

— Не тебе, желторотый, читать нравоучения! Что ты знаешь о власти, ты, который едва посвящён?! А если станешь разводить тут о грехе убийства и смирении, то лучше молчи. И слушай меня! Я не всегда был изгоем, когда-то и меня уважали… Да, я убил! Но это стоило власти. Знаешь, что за штука власть, парень?

— Не знаю, и знать не хочу! — отрезал тот, глядя разбойнику в глаза; в чёрных зрачках отражалось красноватое пламя светильников, придавая Бартоломе сходство с демоном.

— Правильно, — усмехнулся чёрный рыцарь. — Тому, чья кишка тонка, лучше держаться от власти в стороне. Маменькин сынок вроде тебя не захочет пачкать чистые ручки убийством. А власть — она всегда шагает по головам.

Гарвел молча снял его руку со своего ворота и отступил назад, едва не опрокинув кувшин.

«Вот потому эн Аннибал и не допустил тебя до командорства, — вертелось у него на языке. — Такие, как ты и эн Гарет, думают только о себе и своей выгоде. А Замку нужен настоящий командор, который понимает служение Скачущему».

— Думаешь, небось: командора избирает сам Скачущий? — словно подслушав его мысли, заговорил Бартоломе более спокойным тоном. — А все рыцари — суть его верные слуги? Может, и так, парень. Но только не я!

Он отошёл от стены и, сев на свой тюфяк, показал Гарвелу место рядом с собой.

Тот понял: разбойник собирается поведать о себе. Гордость советовала отказаться слушать, но любопытство пересилило. Он опустился на тюфяк напротив, чтобы следить за выражением лица рассказчика.

— Мы оба здесь пленники, парень, — подавшись вперёд, проговорил Бартоломе, — И нам не след цапаться по пустякам. Так что извиняй уж, я вспыльчивый — страсть. — Он усмехнулся непонятно чему. — Хотя ты — северянин, и вряд ли поймёшь меня, но больше тут никого нет. А уходить, не излив душу, как-то не хочется. Все мы — себялюбцы, каждому надо, чтобы о нём вспоминал хоть кто-то.

Он провёл ладонью по лицу, словно стирая паутину.

— Ладно, не буду рассусоливать. Нагрешил я в своей жизни порядочно. Но и каяться, заметь, не собираюсь. — Светлые глаза под широкими бровями вновь сощурились, теперь уже задумчиво. Казалось, этот человек и вправду взвешивал свою прожитую жизнь. — И смерти не боюсь. Мне, знаешь ли, и казни ждать доводилось, и с лютой заразой встречаться. А уж с оружием в руках в лицо смерти глядеть — и не сочтешь, сколько раз выходил. А всё одно этот ваш Скачущий похуже врагом будет.

— Как это? — вырвалось у Гарвела. — Скачущий не может быть врагом. Он добрый бог! Он...

— Ещё как может, — оскалился Бартоломе. — Он, знаешь ли, мой враг с тех самых пор, как меня осудили за тот поединок. Ты, я вижу, слыхал про это дело, так что мне тут добавить нечего.

— Я тебе не верю, — упрямо возразил Гарвел. — Скачущий — светлый бог, Он справедлив и защищает всех от бед!

— Для кого Он светлый, а для кого — тёмный, это уж как повезёт, — проворчал разбойник, — А что до справедливости да защиты — послушай меня. Хотя… Ты очень молод, парень. Может, и не знаешь ещё, какова она, любовь-то?

— Отчего же… Знаю, — Щеки залил предательский румянец.

«А в самом деле, много ли я знаю о любви? — кольнула иголкой мысль, — разве только, что она приносит страдания?»

Бартоломе, казалось, не заметил его смущения. Наверное, спешил выговориться, пока за ними не пришли горцы.

— Ну что ж, хорошо, — усмехнулся он, — Но вряд ли тебе приходилось любить замужнюю. Любить безоглядно, пылко, бросая вызов и богам, и людям. Украсть, увезти своё сокровище — и наслаждаться семейным счастьем… Несколько лет. А потом в считанные дни лишиться всего — и жены, и детей, и самого смысла жизни! И всё это — по милости твоего Скачущего, по Его хваленой справедливости! Вот как Он защищает от бед, тот, кому ты молишься, чуть припрёт нужда!

«Вот как, — поразился Гарвел про себя. — Выходит, если б я увёз Элизу от графа Арчимбайта, меня бы тоже ждало наказание? Несколько лет счастья — и жестокая расплата… Воистину, слава Керу, что этого не случилось!»

— Вот с того дня, как умерла моя Леонтия, — продолжал Бартоломе, — я разуверился в богах раз и навсегда. Нет в Их сердце справедливости и жалости к людям. Не пощадили Они моих сыновей, и я не стал больше склонять голову пред Скачущим! Тебе, конечно, не понять, но мной овладела жажда мести. И я вернулся сюда, раскрывать глаза желторотым асаванам и молодым коннорам, чтобы Он понял: у нас с Ним война не на жизнь, а на смерть!

Гарвел ощутил жалость к этому человеку.

«Не иначе, боги наслали на него безумие. Разве может кто-нибудь в здравом уме бросать вызов самому Воителю?»

— Скажешь, безумец? — вновь угадал его мысли чёрный рыцарь. — Ну что ж, понятно: тебе такого пережить не довелось… Поверь: я так же здоров разумом, как и ты. Однажды и сам узнаешь Скачущего на деле. И поймёшь, наконец: люди — всего лишь пешки у Его ног, и Он распоряжается их жизнями, как вздумается. Не веришь мне?

— Нет, — прошептал Гарвел. — Этого быть не может.

— Ещё как может. И рыцари-конноры, верные слуги Скачущего, страдают больше всех, уж поверь мне. Ты сам — коннор, и однажды Он прикажет тебе отречься во имя служения Ему от друзей и родных...

— Не может такого быть! — разум отказывался принимать слова разбойника; мир шатался и грозил опрокинуться вновь.

—… и ты это сделаешь, — невозмутимо продолжал Бартоломе, словно не слыша его восклицания. — ведь иначе… Как там… «Да будешь ты проклят всеми, а имя твоё забыто будет». Каково? Все вы, желторотые, боитесь забвения, все мечтаете о славе и подвигах. Но знаешь ли, как выглядят эти подвиги? Мальчишки на побегушках, вот кто такие конноры, тьфу!

И Бартоломе с отвращением сплюнул.

Гарвел помотал головой, не желая принимать услышанное. От слов Бартоломе веяло безнадежностью.

«Выходит, и молиться Воителю бесполезно? — ужаснулся он. — Мы служим Ему… а Он, получается, пользуется этим к своей выгоде?»

Гарвел нахмурился, соображая.

«Как жаль, что эн Аннибал сейчас далеко. Уж тот-то бы объяснил, он умеет говорить...»

Вспомнилось бледное, усталое лицо командора, его дрожащая рука. «Я знаю, что не вечен. Но, как жил, служа Скачущему, так и помру».

«Так неужели бы он стал отдавать и жизнь, и здоровье, если б узнал, будто это всё — напрасно?» — подумал Гарвел. И миг спустя понял: ещё как стал бы. Разом припомнилось изречение: «Рыцарь — суть вассал Скачущего».

«А коль я вассал, то не могу осуждать своего сеньора, — решил он, — И вообще, кому я должен верить: этому ошельмованному разбойнику, — или родному командору?»

— Не мне осуждать волю Скачущего, — произнёс Гарвел, с трудом подбирая слова, — И я надеюсь, Он не станет требовать от меня такой жертвы. Ну не настолько же Он жесток?.. А ты… Может, тебе лучше повиниться перед Ним, пока не поздно?

— Да ты, никак, ещё и обитель присоветуешь! Кра-ха-ха… — захохотал тот, и хриплый каркающий смех эхом заметался под каменным потолком. — Нет уж, взялся грешить, так уж идти до конца!.. Дороги мне обратно нет, — отсмеявшись, он покачал головой. — И я бы давно ушёл в край Акеруна. Там ждут Леонтия и сыновья… Но здесь, со мной, двое сирот, которых обещал защищать. И я не могу предать...

Снаружи послышались шаги, и Бартоломе замолчал.

Скрипнула дверь.

Гарвел обернулся — и увидел вчерашнего молодого горца, с деревянным подносом в руках, где стопкой лежали тонкие лепёшки и желтел большой кусок овечьего сыра. За спиной парня, в дверном проёме, маячили два плечистых эльдага в чёрных войлочных плащах; у обоих блестели в руках сабли.

«Жаль, не убежишь, — с досадой вздохнул Гарвел. — Нас двое безоружных против троих горцев. Зарубят — и не поморщатся.»