Глава 12. Над Тарреком

Между тем молодой горец поставил поднос на пол и собрался уходить.

— Постой, парень, — окликнул его Бартоломе. — Как там тебя? Джуго? — И, подойдя к тому вплотную, вполголоса проговорил: — Как они себя чувствуют? Им-то поесть отнёс?

— Атнёс, — спокойно ответил горец — и вышел прочь, не удостоив пленников лишнего взгляда. Тяжёлая дверь за ним закрылась; глухо стукнул засов.

Бартоломе тяжело сел на тюфяк.

— Дубина эльдагская! — выругался он сквозь зубы.

«Интересно, о ком это он беспокоится? — с любопытством подумал Гарвел. — Странный всё-таки человек. Кажется, бандит законченный, а ведь вон тревожится за кого-то...»

— Кто это — «они»? — не удержался он от вопроса. — О ком ты сейчас спрашивал?

В ответ разбойник нехорошо прищурился.

— Уши у тебя слишком длинные, парень. Укоротить бы не худо! Забыл уже, как Кэн Ренмор на тебя обозлился?

— Кэн Ренмор? — не понял тот.

— Маг с постоялого двора. Ты о нём уж и думать забыл? — ехидно усмехнулся Бартоломе. — А уж он-то о тебе помнит, будь спокоен. И скажу честно: лучше ему в руки не попадаться! Второго такого изверга поискать надо… Да ты ешь, чего на меня уставился? Нутром чую: эльдаги нас сейчас к Тарреку поволокут. Князь Джервад слов на ветер не бросает.

Гарвелу показалось, что он ослышался.

— Князь… как ты сказал? Джервад?

— Ну, да. Небось, тоже слыхал о нём? — проговорил тот, заворачивая в лепёшку свой кусок сыра. — Вот посуди, кто из нас больший разбойник: я с моей ватагой — или он с этими горцами-головорезами? Его набегов на равнине страшатся, как урагана. Слышно, сам король — король, ты понимаешь? — ездил к нему на переговоры, словно к какому соседнему правителю! А ведь эльдаги такие же королевские подданные, как и мы. Вот что значит сила и наглость! Здесь, в горах, этот князек — как в крепости, не приструнить, не выкурить. Самому королю диктует условия — вот до чего дошло!

«Неужели тот самый, о ком говорил эн Джеб? — поразился про себя Гарвел. — Да не может быть! Тот не был князем, да и власти большой не имел. И всё же… Спросить у князя не мешает. Может, это та соломинка, которая вытянет меня отсюда?»

— Уж, во всяком случае, князь благородней тебя, — ответил он, тоже устроившись на полу. Взял из стопки лепёшку, понюхал — пахнет вкусно. Сыр, правда, пресноват, но в плену разборчивым не будешь. — Тот не пляшет под дудку магов и напраслину на добрых людей не возводит.

Бартоломе поперхнулся лепёшкой и закашлялся. На вмиг побагровевшем лице заходили желваки.

— Т-ты… да как ты смеешь… щенок! — Дотянулся до кувшина — и сделал несколько больших глотков. И вновь смерил Гарвела угрожающим взглядом. — Чтоб Кайер тебя побрал!.. Чтоб я — да стал служить какому-то беловолосому пакостнику! Я, Бартоломе Корранго?!

Гарвел пожал плечами, в очередной раз впиваясь зубами в лепёшку. Однако глаз с разбойника не сводил. Мало ли, что удумает!

— Ты сам сказал, Беловолосый вам заплатил, чтобы меня… убрали.

— Всё верно, — согласился тот, — Вот только я ему, этому, прохиндею, не слуга.

— А кто же?

Бартоломе поморщился, словно ему было неприятно говорить об этом.

— Было дело… Вытащил меня этот кайеров маг из городской тюрьмы. Ручками своими нежными — крак! — разогнул прутья решётки — и я, представь, на свободе! — Он подмигнул Гарвелу, щелкнув пальцами, но тут же снова помрачнел. — Взялся он тогда ниоткуда, спас, Кайер бы его в глотку… Потребовал с меня слово, что исполню любую его просьбу, когда понадобится — и опять провалился куда-то на несколько лет.

Он замолчал, снова припав к кувшину.

— Эх, ну до чего горцы скареды, — вздохнул, — нет, чтобы хорошего вина перед смертью дать. Простой водой поят!

Гарвел забрал у него кувшин — и в свою очередь отпил холодной, ломившей зубы воды.

— Ну, а теперь этот Беловолосый вернулся?

— Вернулся, — мрачно подтвердил разбойник, — И потребовал, чтобы я исполнил его просьбу. Ха, просьбу! Такие, как он, не просят, а приказывают. И знаешь, что скажу тебе, парень? Держись от этого мага подальше. Человек он, нет ли — Кайер его знает, но надо с ним держать ухо востро. Если захочет — из-под земли достанет. И растопчет. Люди для него — что твои тараканы.

Гарвел припомнил холеное, красивое лицо в обрамлении белоснежных волос — и злые, холодные глаза мага. Вспомнил свои рассуждения, мол, убьет и не задумается. Оказалось, они не так уж далеки от истины.

— А то, что оговорил тебя перед князем, — спокойно продолжал Бартоломе, — так каждый спасается, как может. Я от себя и ватажников беду отводил. Кто же знал, что и ты с нами в плену окажешься? Жеребец под тобой был резвый, мог шутя уйти от погони...

В первую минуту Гарвел не мог найти слов от возмущения.

— А мечом меня полоснул тоже из лучших чувств?! — Он встал, сжимая от гнева кулаки. Видят боги, он и так слишком долго терпел выходки этого мерзавца. — Или ты скажешь князю всю правду, или… я за себя не отвечаю!

Бартоломе усмехнулся. И тоже поднялся — с нарочитой ленцой, скрывающей немалую силу.

— У меня только один язык, если хочешь знать, — смерил он его насмешливым взглядом. — И губить людей из-за одного сопляка мне неохота.

— Но-но, полегче! — вспыхнул Гарвел, — На мечах мы с тобой равны, это ты сам признал. Так что не такой я и сопляк. — Он шагнул к разбойнику ближе. — Ты сам знаешь, что тебе не выкрутиться, князь верит тебе не больше, чем мне! Так может, перед смертью хоть совершишь доброе дело?

— Да кто ты такой, чтоб я за тебя расшибался? — презрительно сплюнул тот. Однако нечто в глубине его светлых глаз подсказывало: Бартоломе колеблется.

Нельзя было упустить эту зыбкую возможность… Но вот чем его подтолкнуть, какие слова найти?

— Послушай, — решился Гарвел, — ты можешь помочь не только мне, но и Замку, если скажешь князю Джерваду, что я вашей шайке никто. Я везу пакет с замковым отчётом в столицу. Если я погибну, пропадёт и он...

— Туда и дорога! — каркающе хохотнул Бартоломе. — Думаешь, стану тебя спасать из-за каких-то бумажек?

Однако выжидающе посмотрел, словно ждал, что будет дальше.

— Неужели для тебя нет ничего святого?.. Да, конечно! — бросил Гарвел с горечью. — Думаешь только о себе. Любишь только себя. Потому и не служишь никому, ведь служить — значит отдавать.

— Мальчишка! — фыркнул чёрный рыцарь. — Ты хоть подумай, кому и зачем служить?

— Затем, что все связаны друг с другом, и мы, и Высшие, — ответил он, повторяя слова Леониты. — И боги, если хочешь знать, гораздо ближе к нам, чем порой кажется!

— Даже так? — поднял тёмные брови Бартоломе. — Сказки для детей!

— Не сказки! — упрямо возразил Гарвел и, помедлив, выдал главное, ради чего затеял весь этот разговор: — Или призыв Скачущего тоже считаешь сказкой? А он вот… — показал на грудь. — Вот здесь… Я слышу Зов. Эн Аннибал запретил говорить, но тут вряд ли есть лишние уши… Там, в Орлисте, кто-то ждёт помощи. Быть может, женщина. И я должен остаться живым, потому что… Потому что не принадлежу себе!

Закончив, он тяжело перевел дух; оказалось, подобрать нужные слова бывает не так-то легко. Теперь оставалось понять, какое действие произвела его речь на Бартоломе.

Повисло молчание.

Чёрный рыцарь, прищурясь, неторопливо вглядывался в его лицо, наверно, ища фальши и притворства.

— Призыв Скачущего… — хрипло проговорил он. — Давненько я не слыхал этих слов. И ты веришь, что тебя призывает именно Он? И не боишься Ему довериться?

Гарвел покачал головой, чувствуя: ещё немного — и старый рыцарь сдастся.

«Кем бы он ни был, какие бы потери ни пережил — однажды посвящённый частью себя все равно принадлежит Скачущему. По крайней мере, мне очень хочется в это верить!»

— Нет, не боюсь. — сказал он. — И, если хочешь, я могу помочь тебе примириться с Ним.

— Как? — Бартоломе издал скептический смешок. — Затянешь эту свою молитву?

— Да.

— Ну, что же… Давай, пой, парень. Посмотрим, как Он тебя услышит.

«О, Керу, пусть у меня получится!» — взмолился Гарвел, садясь на пятки на свой тюфяк. Привычным жестом положил руки на колени ладонями вниз… И закрыл глаза, ибо предстояло не просто повторить заученные слова, но положить на старый мотив новые.

Когда же он вновь посмотрел перед собой, то увидел, что старый рыцарь сидит напротив него в той же позе.

Тихо и торжественно зазвучали слова молитвы; и древние камни стен, казалось, с удивлением прислушивались к незнакомым звукам:

— Меч, горящий в небесах,

Ты несёшь в руке своей.

И Тебе неведом страх,

Ибо Ты — не из людей…

Над челом Твоим звезда,

А в другой руке всегда —

Чаша, полная огня…

Я прошу: услышь меня!..

О Ты, Воитель! К Тебе взываю.

У смертной плоти предел бывает...

Так помоги же в моём Пути ,

Дай новой силы вперёд идти!

Что бы мне не привелось

В этом мире испытать,

Лишь бы веры среди гроз

Не отдать, не потерять...

Мчишься Ты средь серых туч

На крылатом скакуне.

Дай надежды светлый луч —

И прости ошибки мне!

О, Ты Воитель, к Тебе взываю.

У смертной плоти предел бывает...

Так помоги же в моём пути мне,

Дай новой силы вперёд идти!

Ночью и при свете дня,

И в несчастье, и в бою,

Люцис Кай, молю Тебя,

Одному Тебе пою!

Верю я, что Ты — могуч,

Милосерден и велик.

Так не мсти же и не мучь,

Покажи Свой светлый лик!

Когда последние звуки песни умолкли, наступила звенящая тишина.

— Это не та молитва… — проговорил Бартоломе. — Ты… Признайся, ты владеешь словом?.. Пока ты пел, я их увидел опять… Как сегодня ночью, во сне. — Он рванул на себе ворот камзола, словно вдруг стало душно. Губы искривились в усилии сдержать рыдание. — Они приходили… Леонтия и… мои мальчики… Родриго, Ансельмо. Должно быть, скоро свидимся, наконец.

И замолчал, видно, не в силах продолжать дальше.

***

Снаружи послышались шаги, заскрипел засов — и дверь распахнулась.

Всё тот же Джуго провозгласил с порога:

— Выхадите! Пара вас висти к князю.

— Вот она и свершилась, воля Скачущего! — криво усмехнулся Бартоломе, выходя первым на яркий дневной свет.

Гарвел последовал за ним, чувствуя опустошенность и разочарование. Он ожидал большего: просветления, чуда, может, даже явления божества разбойнику. Но — ничего не случилось. Всё вокруг оставалось обыденным, привычным, словно в этом мире не было места чудесам.

«Я, наверное, и вправду слишком наивный. Но почему всё-таки Скачущий не отозвался на мою молитву? Почему Он всегда молчит? Или… видение Бартоломе и есть ответ? Как же трудно понять смертным волю богов...»

От яркого солнечного света стало больно глазам; и Гарвел зажмурился, а когда снова обрёл способность видеть, не смог сдержать изумлённого восклицания.

«О, Великий Керу и милостивая Владычица!»

Гордый уттис, ещё недавно кивавший густыми зелёными ветками, теперь был повержен, подобно воину, павшему на поле брани. Чья-то могучая сила переломила ствол, словно тонкую тростинку, и острый обломок торчал в небо, как чудовищный зуб. Двое горских парней в рубахах и шароварах уже обрубали топорами сучья и ветки, и дерево на глазах теряло былое величие, превращаясь в обычное толстое бревно.

Под ноги попадались не только ветки и листья, но и сорванные с петель калитки, и обрушенные деревянные перила вместе с навесами. Однако каменные стены и зубчатые башни стояли незыблемо, суша под ласковым солнцем влажные бока.

«Теперь-то ясно, почему они предпочитают строить из камня, — думал Гарвел, обходя лужи и перешагивая узкие канавы для стока, по которым струился мутный поток. — Дерево тут достать трудно, а камень прочнее и долговечнее. Вот значит, что за звуки слышались ночью, а я-то решил, будто мне приснилось! Слава Керу, что буря разразилась потом, а не когда ехали по горам. Жутко представить… Если уж ветер играючи переломил уттис, то лошадей и нас смел бы в пропасть с дороги, как песчинки!»

Пленников с обоих сторон сопровождали вооруженные молчаливые горцы. Кроме него и Бартоломе вели ещё двоих мальчишек из бывшего разбойничьего отряда.

Один из них, повыше и мускулистее, зыркал исподлобья, словно волчонок; вот только ни у одного волка не могло быть таких небесно-голубых глаз. Падавшая на лоб каштановая чёлка только усиливала сходство с диким зверёнышем: он смотрел сквозь неё, как через прутья решётки. Одежда на парне была разодрана, на щеке лиловел кровоподтёк.

«Наверняка отчаянно дрался, — Гарвел попробовал представить Волчонка в бою. — Только с его ли силами устоять против горцев?»

Чем-то мальчишка напомнил ему Микеля; такой же угловатый, с резкими движениями и задиристостью во взгляде. Когда один из эльдагов ткнул Волчонка в спину, торопя идти быстрее, тот огрызнулся, выплюнув несколько далеко не детских ругательств.

Второй паренёк шёл вслед за первым, опустив голову и натянув капюшон до самого носа. В отличие от своего товарища, он всю дорогу не проронил ни единого звука. Зато аккуратно обходил лужи и камни, стараясь держаться поближе к Бартоломе — и всё же никак не поспевая за его размашистым шагом. И всё кутался, будто никак не мог согреться. Гарвел обозначил его для себя Тихоней.

Один раз пареньку пришлось перепрыгивать ручей, и капюшон слегка слетел с головы. И хотя мальчик торопливо натянул его обратно, Гарвел успел заметить: лицо у Тихони миловидное, а длинные ресницы и тонкие брови — как у девушки.

«Похоже, это о них беспокоился Бартоломе, — размышлял он, чуть приотстав. — Может, даже его собственные дети… Хотя, нет, он вроде говорил, что они сироты».

Между тем пленников привели к высокой скале, под которой в окружении молчаливых эльдагов расположился князь Джервад — в красном кафтане, расшитом позументами. На этот раз под ним было обитое парчой кресло, явно припасённое для подобного случая. Уперев левую руку в бок, правой князь опёрся о рукоять сабли. Его синие холодные глаза смотрели пристально, словно хотели пронзить Гарвела насквозь. У ног князя, положив лобастую голову на лапы, лежал серый мохнатый пёс. Этот телохранитель мог устрашить кого угодно: немаленький рост, а особенно — жёлтый недремлющий взгляд у любого вызвали бы опасливое уважение.

«Такой руку шутя откусит и не заметит», — мелькнуло у Гарвела. Он оглянулся по сторонам. Бежать было по-прежнему некуда.

Справа, на расстоянии десяти шагов, каменная площадка круто обрывалась, и где-то там, внизу, раздавался яростный рёв Таррека. По ту сторону пропасти вздымались поросшие мхом и кустарником неприступные утёсы, а ещё дальше, полускрытые голубоватой дымкой, вставали снежные вершины, сливаясь с небом, точно подернутым тончайшей вуалью.

Слева стройным рядом возвышались уттисы; лёгкий ветер перебирал листья на густо-зелёных кронах. И сквозь ажурную сеть веток ослепительным оком глядело солнце, ещё не успевшее подняться в зенит. Щебет и посвист птиц выражал торжество мира над пронесшейся недавно стихией; сама жизнь, казалось, говорила в это утро о своей красоте и мимолетности.

И так не верилось, что сегодня, сейчас, придётся умирать! Расстаться с солнечным светом и звонкими голосами птиц, никогда больше не увидеть зелени листвы и пятен света и тени на коре деревьев. Не ощутить больше дуновения ветра на лице и запаха прелой, смоченной дождями земли… Разбиться о камни и быть унесённым бешеным потоком, чтобы предстать на Другом Берегу пред лицом самого Керу...

Князь Джервад усмехнулся, словно прочитав его мысли.

— Ви можете видеть, я умэю диржать сваё слово. После нашей биседы вас ждут объятия Таррека. Очень крэпкие объятия!

Гарвел сглотнул. И подумал, что все повторяется. Только теперь следовало переиграть князя эльдагов, а это потруднее, чем чёрных рыцарей.

Рядом (поистине, улыбка богов!), опустив руки со сжатыми кулаками, стоял Бартоломе Корранго. Ещё вчера — хозяин положения, отдававший приказы соватажникам, а ныне — такой же бесправный пленник, как и сам Гарвел. За спиной сопели и топтались мальчишки. Им, небось, было пострашнее умирать. Впрочем, их-то как раз, может, и минует; если верить эн Джебу, эльдаги никогда не убивали детей и женщин.

Но бэнг его знает, этого князя, может, ему выгоднее разделаться с ними со всеми, чтобы и следа не осталось. Волны Таррека смоют кровь с камней, и хоть сам король дознавайся, ничего не докажешь.

Усилием воли Гарвел подавил в себе нарастающий панический страх. И шагнул вперёд, обращая на себя внимание князя.

Тот слегка наклонился и, опустив левую руку, зарылся пальцами в густую шерсть на холке лежавшего пса. Казалось, он принимает гостей, не допрашивает пленников — настолько непринужденными были эти движения. Но острый взгляд из-под чёрных бровей не давал обмануться.

— Зачэм ви оба пришли на землю эльдагов?

— Я уже имел честь объяснить, что ехал в столицу, а здесь оказался случайно. За мной погнались разбойники, и я вынужден был свернуть на другую дорогу...

Князь Джервад. Иллюстрация Василия Салихова

Князь бросил гладить собаку и выпрямился, поджав тонкие губы; брови слегка сошлись на переносье, выражая недовольство и досаду.

— Эта я ужэ слышал! Мнэ надоела твая ложь. Тваи люди, — он кивнул в сторону Бартоломе, — гаварят, что ти послан с заданиэм из Замка. Что тибэ паручили выведать? О маих саюзниках, вэрно?

«Нет, ну вот упрямый осёл! — подумал в сердцах Гарвел. — Сколько раз ему повторять, чтобы поверил?! И этот… Бартоломе. Тоже хорош, наплёл с три короба, а расхлёбывать мне!»

— Послушай, князь! — сказал он, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, — Да разве ты не видишь, что я недавно посвящён? Ну, какие поручения могут мне давать, ты подумай!

Князь нехорошо прищурился, перебирая пальцами по рукояти кинжала.

— Думаэшь мэня абмануть? — грозно поинтересовался он. — Мнэ извэстны ваши парядки. Аткуда у тибя звэзда, эсли ти нэдавно пасвящён?

Гарвел не знал, как ответить. Сказать, что звезда не его, а командора — какой же дурак поверит?

— Малчишь? — в голосе эльдага прозвучало злорадство. Он покивал головой. — Значит, тибэ нэчего сказать. Ти пришол выследить маего саюзника. Тваему каролю ахота знать, кто мнэ памогает? Так я скажу тибэ: нэбо! Так и пэрэдай, эсли Таррек тибя выпустит. — И он властно произнёс несколько слов по-горски.

Стоявшие возле него эльдаги шагнули к пленникам...

— Выходит, ты заранее всё решил, — усмехнулся рядом Бартоломе. — И допрос твой — для соблюдения обычая? Ну, если уж так боишься, что мы увидим или услышим недозволенное в твоём селении, — продолжал он, не обращая внимания на раздувающиеся крылья княжеского носа, — то я прошу у тебя небольшой милости перед смертью.

«Вот это вправду смелый человек! — восхитился Гарвел. — Не как я. И голос спокойный, и держится с достоинством… Когда-то ещё стану таким?»

— Чэго жэ ти просишь? — спросил князь Джервад, поглаживая подлокотник кресла.

Бартоломе скрестил руки на груди. Он не кланялся и обращался к князю эльдагов, как равный. У Гарвела мелькнула мысль, что этот человек и перед королём стоял бы точно так же.

— Немного, — отвечал хрипло чёрный рыцарь. — Смерти не боюсь. Там, в краю Акеруна, ждут жена и сыновья, и я рад буду сам шагнуть в Таррек, чтобы свидеться с ними. Но здесь, на земле, остаются дети моего побратима. Они сироты, и нет никого, кто бы заступился за них, кроме меня. Князь! — он возвысил голос, — Если мне суждено умереть, оставь жизнь им. Они не причинят тебе никакого зла.

— Эльдаги нэ обижают сирот, — надменно отозвался князь. — Эта всё?

— Есть и вторая просьба. Ты позволишь проститься с ними?

Князь молча кивнул.

Бывший рыцарь обернулся к мальчишкам.

— Подойдите сюда!

Он сказал это так повелительно, будто сам был по меньшей мере герцог.

Мальчишки подошли. Волчонок кусал губы, во угрюмом взгляде застыло выражение упрямства. Тихоня поднял голову, в молитвенном жесте прижав руки к груди; у него оказались очень красивые серо-зелёные глаза, в которых блестели слёзы.

Бартоломе положил ладонь на плечо Волчонка.

— Прощай, Тьерри! Береги сестру. Кроме тебя, у неё больше никого нет. И не вздумай мстить за меня, слышишь?! Моя судьба должна закончиться здесь. Я дурно жил, но хочу умереть гордо, как подобает истинному альсидорцу. Лучше смерть в горной реке, чем в петле посреди улюлюкающей толпы! А ты — ты с сестрой вернёшься в Соколан, но не к ватаге, слышишь? Наймись подмастерьем к мастеру оружейнику, а вырастешь — иди в городскую стражу. А ты, Гилина… — Взъерошив волосы Тьерри, он повернулся к Тихоне и, сняв у того с головы капюшон, провёл ладонью по гладким каштановым волосам. Заплетённым на затылке в толстую косу!

«Девчонка! — ахнул про себя Гарвел. — Как же я сразу не догадался!»

—… Ты, Гилина… — повторил Бартоломе — и замолк, словно ему было тяжело говорить дальше. — Я обещал твоей матери оберегать тебя… и вот, ухожу, не сдержав обещания. Прощай, девочка, пусть судьба твоя сложится счастливо… если только есть милосердие у богов. Прощай!

Гилина несколько раз сглотнула; рот её искривился: вот-вот разревётся! Однако девушка лишь упрямо сжала губы, и только две слезинки медленно покатились по нежным щекам. Не смея обнять своего опекуна, она нервно теребила пушистый кончик косы. И вдруг проговорила жалобным голоском:

— Дядя Барти! Не уходи… Неужели никак нельзя тебя спасти?

По губам Бартоломе скользнула грустная усмешка. Он молча взял голову девушки руками — и поцеловал в чистый белый лоб. И быстрым шагом отошёл прочь.

— Прощай и ты, — сказал он, глядя в лицо Гарвелу. — Ты, верно, думаешь, что я позабыл твою молитву? Коли Скачущий вправду выбрал тебя, ты не погибнешь. Ты напомнил мне, кто я и зачем. Я — Бартоломе Корранго из Альсидора! Мой род древнее иных королевских династий. Моё время пришло. И я ухожу. Прощай!

Его окружили эльдаги с обнажёнными саблями.

— Нет, так не пойдёт! — сказал он, обращаясь к князю Джерваду, который наблюдал всю сцену с невозмутимостью, присущей горцу. И только приподнятые брови и чуть изогнутые уголки губ говорили о некотором изумлении. — Я прошу ещё об одной милости. Пусть никто из твоих людей не смеет ко мне прикасаться. Вы увидите, как умирают настоящие альсидорцы!

Князь подумал — и согласно кивнул. Бросил какую-то фразу своим — и те отступили от бывшего рыцаря.

А тот не спеша, спокойным шагом приблизился к краю каменной площадки.

— Я — Бартоломе Корранго из Альсидора! — донёсся его хриплый голос. — Ты, что мчишься по небесам, ведаешь мою жизнь не хуже меня. Теперь я скоро предстану пред Тобой и Владычицей. Каким бы ни был Ваш небесный приговор, прошу об одном: больше никогда не разлучайте нас! Пусть Леонтия и мальчики… пусть они навсегда останутся со мной!

Он сделал резкое движение локтем правой руки, будто заслоняя лицо от яркого света, покачнулся — и молча рухнул вниз. Ни вскрика, лишь глухой шум падения. Всплеск. И вновь наступила тяжёлая, давящая тишина, нарушаемая лишь шумом листвы на ветру и монотонным рёвом Таррека.

Гарвел смотрел на опустевший край площадки, не в силах поверить в произошедшее.

«Да полно ли, в самом ли деле это было? — с ужасом думал он, — Или может, я сплю, и это кошмарный сон, морок, который развеется на рассвете?»

Из оцепенения его вывел голос князя.

— Твой друг умер, как эльдаг. Типерь настал твой черёд.

«Он мне не друг», — чуть не ответил он, но тут же понял, что это больше не имеет никакого значения. Вся неправедная жизнь Бартоломе перечеркнулась достойной смертью, и говорить о нём плохое попросту не хотелось.