Глава 16. Колыбельная Леониты

Девушка вернулась быстро, и не одна, а с невысоким, коротко стриженым малым. С жидкими тёмными волосами, падающими на лоб, с широко посаженными глазами на кротком глуповатом лице, тот напоминал телёнка на привязи.

— Эй, Даниэль, ванна готова! — сообщила деловито Ники. — Берите господина рыцаря под руки. Ты с одной стороны, Жан с другой… Да поосторожней на лестнице, а то знаю вас!

— Кто бы говорил про осторожность… — проворчал Даниэль, насмешливо поглядывая на девушку. — Не ты ли третьего дня полетела носом вперёд?.. Слава всем богам, что успел тебя подхватить!

Николетта подбоченилась, фыркнув в ответ.

— Не хвались, герой! Будешь славить богов… когда я возьмусь за тебя хорошенько!.. Давай-ко, подымай гостя, а то ванна остынет!

— Ещё как поглядеть, кто за кого возьмётся… — хмыкнул Даниэль, бережно приподнимая Гарвела и перекидывая его правую себе на плечо, — В доме мужчина хозяин, а жене приличней помалкивать.

— Ах ты… Ну, погоди же у меня! — И Николетта сверкнула на него тёмными глазами.

— Отчего не погодить? — спокойно отозвался парень, лукаво подмигнув. — До вечера уж недалёко, а там и до ночи рукой подать… Сочтёмся!

«Сколько же сейчас времени? — успел подумать Гарвел. — Вроде бы солнце вовсю светит, какой тут вечер… Ох! — внезапно дошло до него, когда он понял намёк, — Какой же я дурак...»

Вспыхнув, словно мак, девушка подскочила к Даниэлю и отвесила подзатыльник.

— Прикуси свой язык, болтун!.. — И ни с того, ни с сего набросилась на Жана: — А ты чего встал, разиня? Помогай живо!.. — И отвернулась, прижав ладони к щекам.

Глядя на это её смущение и ухмылку Даниэля, Гарвел ощутил себя неловко.

Словно в замочную скважину подсмотрел.

Чтобы принять ванну, нужно было спуститься по лестнице, чего Гарвел сейчас при всём желании сделать бы не сумел. И потому парни потащили его под руки. Почти как тогда, на празднике у графини Дианы, с той лишь разницей, что сейчас в этом не было ничего обидного. Просто обычная помощь одних людей другому, и случись ему быть на их месте, он точно так же постарался бы держаться ненавязчиво и по-дружески.

Гарвел поймал себя на том, что с любопытством оглядывается на пороге; покрутил головой, рассматривая убранство купальни, насколько позволял здоровый глаз.

Это оказалась довольно уютная комната: круглая, как башенка, с витражным потолком, где на синем фоне золотой краской были изображены все двенадцать небесных созвездий, от Единорога до Отшельника. И все они отражались в круглой каменной чаше из бледно-розового камня, до половины наполненной прозрачной водой. Стены украшали резные панели из морёного дуба, а плиты пола образовывали большой круг, гармонируя с таким же округлым потолком.

Справа от входа была устроена каменная ниша с разбросанными на полу шелковыми подушками — видимо, для отдыха и беседы. Чуть дальше располагался стол с зеркальцем на подставке и всякого размера сосудами и шкатулками из кости и дерева. Наверно, для душистых масел и притираний, решил Гарвел.

Слуги помогли ему снять одежду и залезть в ванну, а после — опуститься в тёплую, душисто пахнущую ромашкой и тимьяном воду.

Сначала боль в ранах и ссадинах усилилась, Гарвел даже зашипел сквозь стиснутые зубы. Но вскоре тепло подействовало приятно и успокаивающе, заставив на время позабыть всё пережитое.

Он позволил себе расслабиться и осторожно прислонился боком к каменному бортику. Так было не очень удобно сидеть, но спина после знакомства с арапником превратилась в сплошную рану, и любое резкое движение причиняло муку. Покрытые синяками бока тоже ныли, но здесь, в тёплой воде, эта боль казалась уже не такой сильной. Во всяком случае, можно было терпеть.

Руки у Даниэля оказались на удивление ловкими; не причиняя лишних страданий, парень бережно тёр кожу Гарвела, едва касаясь мочалкой кровоподтёков, а там, где были ссадины и раны, промывал щедро намыленной рукой. И при этом, не переставая, рассказывал про обитателей замка:

— Тут в основном простые парни вроде него, — кивнул он на Жана, ожидавшего распоряжения подать мыло или ковш с водой. — Неотёсанные малость, да за столом прислуживать или дрова рубить для кухни — в самый раз… Заправляет всем старик Ансельмо, потому как дворецкий, ему положено. Правду сказать, кухарка Марсела и его на место поставит. Такая карга, не приведи Акерун с ней спорить!.. Ну и я, конечно, тут не последний человек, — добавил степенно. — Я конюший, а это важная должность.

— Так уж и важная? — хмыкнул Гарвел, забавляясь его болтовнёй. — А виночерпий там, камердинер, постельничий? Не важнее?

Даниэль фыркнул — и сделал Жану знак зачерпнуть воды.

— Эти — пфф, для господского гонору. Полотенце подать или бокал с вином любой дурак сумеет, нехитрая наука. А вот конями править, чтоб летели ровно, не тряско, да потом встали красиво — это тебе не шутки. А понесут если — так кто с них дурь собьёт, виночерпий твой?.. Это Марсела вечно ворчит: лентяй, бездельник… Хорошо ей на кухне рассуждать, кастрюли да горшки небось не лошади...

Гарвел хотел было возразить, мол, домашние слуги тоже не лентяи, а прислуживать за столом учатся с малолетства, но не стал. Сладкая истома охватила тело, и разговаривать не хотелось совершенно.

А вскоре он уже и не слушал Даниэля, а, убаюканный теплом и умелыми руками, расслабленно прикрыл глаза. Голос конюшего вдруг начал слышаться как-то издалека, слова сливались, становясь неразборчивыми. Как будто его, Гарвела, затягивала неведомая, но приятная глубина. Потом вдруг вырывалось отдельное, ясно сказанное слово — и тогда он как бы выныривал на поверхность, а чтобы в следующий миг вновь погрузиться в пучину.

Было так хорошо, что казалось: и раны на спине саднят уже не так, и кровоподтёки болеть вроде стали меньше. Нужно только ещё немножко потерпеть — и тело заживёт, а утраченные силы вернутся...

… — Даниэль! — ворвался в его сонные мысли громкий шёпот, — Он же спит совсем, ты что, не видишь?

— Вижу. Давай сюда простыни и полотенца, — спокойно, чуть насмешливо отозвался тот. — Одёжу ему нашла? Не младенец ведь, чтобы в тряпки пеленать.

— Нашла, конечно, — снова сердитый шёпот, — у господина в шкафу рубашку взяла, исподнее и штаны бархатные, с лентами. Камзол ему пока рано, всё одно в постели лежать...

Он встрепенулся, прогоняя сонную одурь. Встряхнул мокрыми волосами, которые надоедно липли к шее и плечам, — и обернулся на голос, краснея, что приходится предстать перед девушкой обнажённым. Счастье ещё, что вода скрывает его по пояс!

На всякий случай всё же нашарил возле себя мочалку и прикрылся. Угораздило же эту Ники войти так не вовремя!

Она остановилась в нескольких шагах, скромно поглядывая из-под ресниц. И… держала в руках малиновые бриджи и белоснежную, с кружевами, шёлковую рубашку.

В точности такие, как носил ненавистный маркиз де Лангвиль!

При взгляде на них немедленно улетучилось всякое смущение, а душа закипела от незаслуженной обиды.

Надеть на себя вещи врага, унизиться в собственных глазах?.. Да что он, нищий, в самом деле, или маргиэно?

Горло даже на мгновение перехватило.

— Это что, мне?! — воскликнул он сипло — и тут же закашлялся, проклиная пропавший голос.

— Тише, тише, господин рыцарь, — заговорила девушка, — нельзя вам сейчас кричать. Совсем горло надорвёте...

— Я это не надену! — упрямо просипел он, до боли вцепившись рукой в края каменной чаши. — Хоть что со мной делайте… Хоть снова под плеть!.. Лучше голым...

Даниэль весело хмыкнул:

— Ну, уж куда как лучше!.. Ты это, не пори горячку, хорошие вещи же...

Гарвел яростно мотнул головой, не обращая внимания на боль и слабость. Голос уже пропал совершенно, приходилось останавливаться на каждом слове, переглатывая в горле колючий комок.

— Чтоб я… Его одежду напялил… да не дождётесь… Любую давайте… хоть вот твою, — отчаянно глянул на Даниэля, надеясь, что тот поймёт, — последним… пастухом оденусь… только не эту… гадость!

Во взгляде парня появилось понимание.

— Эт, ладно, Ники. Господин рыцарь прав, убери-ка эту одёжу обратно. Я ему что попроще принесу, раз так хочет… Жан, чего пялишься, дубина, помоги вытащить господина рыцаря...

«Да какой я вам господин!» — хотел сказать Гарвел, но промолчал; говорить было больно, к тому же не было никакой уверенности, что эти двое его послушают.

***

Даниэль сдержал обещание и вскоре принёс серую холщовую рубаху, шерстяной жилет с деревянными пуговицами, грубый плащ и плотные широкие штаны. Такую одежду простолюдины носили каждый день, разве что толщина ткани в тёплое время года была меньшей.

— Вот, всё, как просил, господин рыцарь, — он бросил принесённое на стул у кровати, — не прогневайся. Пришлось в деревню к родне сходить, моя-то одёжа не годится. Я ведь повыше тебя буду. — Посмотрел искоса зеленоватыми глазами — и добавил: — Ещё башмаки принёс, кожаные. В деревянных тебя вряд ли сподручно будет.

— Спасибо тебе, — улыбнулся Гарвел, уже смирившись с болью в разбитых губах. Он лежал на кровати на боку, укрытый одеялом до пояса, длинные волосы были собраны на затылке в хвост. — А ко мне Марсела приходила. Зря ты её каргой обзываешь, очень милая старушка. И готовит вкусно. Овсянка с ягодами просто объедение! И омлет с сыром… А главное, молоко с мёдом. Видишь, я уже немного разговаривать могу.

— Ну, стряпать она мастерица, этого не отнимешь, и травы знает, — согласился Даниэль, осторожно присев на другой стул. Комната была всё-таки господская, и видно, он чувствовал себя здесь скованно. — Да языкаста не в меру, никакой человек не выдержит.

Гарвел устроился поудобнее, подперев кулаком голову. И вновь улыбнулся.

— У нас в Кристэ тоже есть такая… Марианна. Строгая бабушка. Старенькая уже, из своей комнаты почти не выходит. Но мальчишкой мне за озорство от неё попадало!.. То веником по спине огладит, то за ухо схватит… А готовила тоже преотлично. Теперь на кухне всё Мартина, её дочь… Марианне такие дела уже не под силу.

Парень глянул на него почти с испугом.

— Как же она могла поднять руку на господского сына?.. А если бы кто донёс?

— Донёс — кому? — удивился Гарвел. — У нас в Кристэ отродясь доносчиков не водилось. А Марианна и отца моего вырастила, и за мной несмышлёным приглядывала… Да он меня и сам грозился на конюшне выдрать. За дело, конечно.

В глазах Даниэля зажёгся интерес.

— А большая конюшня-то? — оживился он, — Какие лошади?

Гарвел пожал плечами.

— Да какие… обычные. Алмаз единственный иноходец был, его мне хороший человек подарил. А наши кони… Ну, что сказать про них? Простые лошадки, не породистые.

— У нас тоже простые, — вздохнул парень. — Только три полукровки да ещё Снежный… Знаешь ли, льюдский жеребец. Вот это конь! Грудь широченная, шея крутая… Как говорится: бежит — земля дрожит. А уж карету так везёт играючи. Вот встанешь на ноги — покатаю тебя по парку, господин рыцарь!

— Лучше уж в поле, — сказал Гарвел, — что толку в парке, одни деревья… а там простор!

Даниэль неожиданно насупился, поскучнел.

— Нет, господин рыцарь, — выдавил он, — тебя госпожа из замка выпускать не велела.

Гарвел нахмурился, помянув про себя бэнгов. Такого поворота он не ожидал.

— Так я, выходит, тут пленник?

— Выходит, что так, господин рыцарь, — сказал Даниэль, пряча взгляд. — Ты извини, но я человек подневольный, супротив хозяев пойти не могу. И мне, и Ники достанется, если тебя отпустим. А ведь мы только месяц как женаты.

Гарвел сжал кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не закричать. Не хотелось вновь остаться без голоса. Он даже подозревал, что старая нашептала что-то на молоко, если так сразу отпустило.

— Да зачем я сдался твоей госпоже?

— Не могу этого знать, — слуга встал, неловко одёрнув рубаху, а потом растерянно глянул ему в лицо. — А только выпускать тебя из замка не велено. Ты уж прости, господин рыцарь...

Гарвел молча отвернулся. Что тут скажешь?

Не убеждать же парня, что его, Гарвела, свобода важнее недавно созданной семьи? Да и подставлять хороших людей под удар, после всей их доброты к нему — значило совсем стыда не иметь.

И однако же в нём разом угасла вся радость, и тяжёлое молчание, повисшее между ним и Даниэлем, было хуже самой чёрной ссоры.

— Ладно, иди, — сквозь зубы проговорил Гарвел, — я отдохнуть хочу.

Слуга виновато вздохнул, потоптался немного — и пошёл к двери. Уже оттуда просительно донеслось:

— Ты не серчай… Мы люди подневольные. Ослушаться не можем...

Гарвел не ответил. Подождал, пока парень ушёл — и оглядел комнату взором охотника, идущего по следу зверя.

Скользнул глазами по картинам, изображавшим одна — женщину с детьми, а другая — сурового старика; верно, то были предки нынешних де Лангвилей. Большое зеркало в прямоугольной полированной раме походило на окно в другую комнату, полностью повторявшую эту. Недалеко от кровати, возле стены, он увидел стол красного дерева и два стула, обитые светлой кожей. А дальше… В сердце вдруг вспыхнула неясная надежда: пытливый взгляд обнаружил полускрытую портьерой вторую дверь!

— О, Керу, пусть там окажется путь к свободе! — в возбуждении прошептал Гарвел. — Что бы там Диана ни задумала, я ей больше не дамся. Дайте только подняться, а уж как-нибудь да отсюда выберусь!

Благодаря своему путешествию по лестнице с помощью слуг он примерно представлял, на какой высоте находилась комната. Третий этаж замка, окна достаточно широкие, чтобы мог пролезть гибкий и ловкий человек; вряд ли кому-нибудь придёт в голову с той стороны охранять. А для гайнанина высота не помеха. Даром, что ли, столько раз лазил с Васко по скалам вдоль Сиверлана?

«Эх, где-то теперь Васко? — взгрустнулось вдруг. — Наверно, ещё в таборе. Веселится… Будь здесь — стражу на воротах отвлёк бы, коня, хоть плохонького, раздобыл…»

Гарвел нахмурился, гоня недостойные мысли.

Рыцарь должен надеяться на себя, а не плакаться, как мальчишка, что никого нет рядом сопли утереть. По крайней мере, эн Аннибал бы выразился именно так.

При воспоминании о наставнике и командоре враз потеплело на душе. Он выберется, во что бы то ни стало! Подумаешь, вниз спуститься да перелезть через стены… Кстати, сколько их здесь? Две, три? Вряд ли больше.

«Ничего, справимся… — подбодрил он себя. — Самое главное — встать».

Но это оказалось не так-то просто: понадобилось несколько минут, чтобы сначала сесть, а после, ухватясь за резное изголовье кровати, привстать, перенеся вес на ноги. Потом — не спеша выпрямиться, превозмогая головокружение: всё-таки маркиз крепко приложил его лбом!

Сцепив зубы и стараясь не обращать внимания на боль и слабость, Гарвел отпустил изголовье — и сделал шаг на дрожавших ногах. Потом другой… И едва не упал — так резко его повело в сторону. Постоял, отдышавшись, — и шагнул снова, невольно вспомнив фамильную черту, которую граф Харл приписывал Кристонам: мол, упрямцы, каких поискать, и если что втемяшилось, не вышибешь ни плетью, ни обухом.

«Вот теперь и проверим, правда ли так, — усмехнулся он — и снова скривился: губы заживать не спешили, и это раздражало едва ли не сильнее всего остального. — Вот, кстати, и зеркало… Да уж, в этаком виде только поселян пугать. Небось, решат: разбойник из ватаги припёрся. Так и дубиной по голове схлопотать недолго...».

Что и сказать, маркиз Филипп разукрасил его на славу: на лоб страшно смотреть, под левым глазом багрово вспухло, губы вздулись и запеклись корками. А по бокам, животу и бёдрам — россыпь лиловых кровоподтёков. Даже на рёбрах кое-где синеет.

«Как ещё не сломал… небось, маркиз гад опытный, и до меня кого-то пинками угощал… Ну, что ж, будем одеваться, хватит уже красоту свою рассматривать. Не девица, от синяков не помру».

Натянуть одежду тоже получилось не сразу, проклятая слабость мешала держать равновесие, а ноги оступались, будто выпил хмельного. Но улечься обратно в постель значило сдаться. К тому же оставаться без одежды было нехорошо: вдруг опять Ники заглянет, а он голый?

Штаны пришлись впору, а вот рубаха оказалась великовата в плечах.

Застегнув деревянные пуговицы на жилете, Гарвел вновь придирчиво глянул на себя в зеркало: если не будут слишком приглядываться, можно прикинуться поселянином. Грубый плащ сюда как раз подойдёт, а на голову бы шаперон надеть… не тот, конечно, что модники носят, а самый простой, с хвостом… Правда, Даниэля об этом просить нельзя, парень умный, догадается. Разве у слуг позаимствовать?

«А уж тогда — прощай, графиня Диана, бэнга лысого ты меня найдёшь!» — подумал он озорно.

До окна, из которого сквозь узорчатую решётку виднелись густые кроны деревьев, волнуемые ветром, пришлось добираться уже на одном упрямстве. Ноги то и дело оступались, его шатало, и по-хорошему лучше бы лечь, чем заставлять себя через силу куда-то брести. И всё же Гарвел, сцепив зубы и опираясь рукой о стену, снова и снова заставлял себя шагать. То ли доказывая кому-то, что может выдержать боль, то ли казня своё тело за все промахи разом… В том числе и за возможную гибель командора. Бледно-зеленоватая ткань с узором из листьев, покрывавшая стены в комнате, на ощупь была сухой и шероховатой, а яркий свет из окна бил по воспалённым глазам.

Последний шаг дался особенно трудно: Гарвел почти упал грудью на широкий подоконник, больно ударясь лбом о витую решётку.

Кого, интересно, здесь держали взаперти до него?

Он отдышался, упираясь ладонями, а потом заставил измученное тело выпрямиться.

Внизу сплошной светло-зелёной массой колыхались деревья: видно, ветер снаружи поднимался нешуточный. Даже сюда доносился слабый гул, а из щелей истекал холодный сквозняк.

Солнце стояло ещё высоко, и слепящая голубизна послеполуденного неба показалась пронзительно красивой. И тревожной, ибо из-за края неба лезло что-то несусветное, такое, что и обыкновенной тучей назвать язык не поворачивался. Тяжёлая чёрно-лиловая масса росла на глазах, принимая форму не то громадного зверя, не то уродливой руки с вытянутыми короткими пальцами.

При виде этой тучи пришло одновременно разочарование и облегчение — оттого, что спуск по стене приходилось отложить. Пожалуй, рисковать сорваться на таком ветру Гарвел бы не стал и здоровый, а уж сейчас и подавно нечего было и думать. К тому же, хотя он старался гнать от себя эту мысль, окно в соседней комнате могло быть тоже зарешечено...

Позади послышался дробный перестук башмаков, звук распахнувшейся двери. И почти сразу — возмущённый донельзя голос Николетты:

— Господин рыцарь!.. Вы что творите-то?!.. Вам лежать надо, а то лихорадка вернётся и опять бредить начнёте. — И строгая девушка, подойдя, решительно взяла его под руку.

Гарвел не стал сопротивляться, лишь постарался не наваливаться на хрупкое плечо. Он не хотел признаваться даже себе, насколько сильно вымотался от бесполезного путешествия к окну. И облегчённо вздохнул, когда Николетта помогла ему лечь и укрыла сверху одеялом.

— Вот так и лежите, — погрозила она ему пальцем. — А то занеможете, а врача у нас в замке нету.

— Скажи, Ники, а с чего ты мне выкаешь? — не удержался Гарвел от вопроса. — И почему Даниэль говорит по-простому, а ты — нет?

Девушка наморщила носик — и фыркнула.

— Потому что неотёсанный он! Кроме своей конюшни да деревни ничего в жизни не видал.

Ему стало смешно.

— А ты видела что-то другое?

Ники вздёрнула подбородок.

— Я жила в замке господина герцога, пока нас с матушкой сюда не перевели. Уж я-то насмотрелась, как графиню Диану учили всяким манерам. И знаю, что к господам завсегда на «вы» обращаться положено.

Она хотела ещё что-то добавить, но тут в дверь, лёгок на помине, заглянул её муж.

— Ники, ты здесь? Выйди-ка на минутку, а?

На длинном лице его читалась неприкрытая тревога.

Девушка вышла, тихо притворив за собой дверь,

— Ну что там у тебя случилось? — донёсся до Гарвела её приглушённый голос. Ответа Даниэля он не расслышал, и некоторое время молодые супруги шептались за дверью.

— Да говорила я ему, а всё без толку! — вдруг воскликнула громко Николетта, видно, в раздражении. — И не пойду я никуда. Что он, дитя малое?.. Хочет мокнуть — это его дело, нас не касаемо.

— Да вишь, он вроде как умом тронулся, — попытался возразить тот, но жена перебила:

— Вот и пусть сидит, может, хоть мозги ливнем промоет. Не пойду его уговаривать, сказано тебе!

Гарвела взяло любопытство: о ком же это спорят?

И он негромко позвал:

— Николетта!

— Я здесь, господин рыцарь, — вернулась в комнату девушка. — Подать воды?

— Нет. О ком вы говорили сейчас? Я ведь слышал.

Под его взглядом Николетта смутилась, теребя в руках передник.

— Да так, господин… один там сидит...

— Где — там? — В душе Гарвела внезапно загорелась глупая надежда, что каким-то чудесным образом его нашёл кто-то из друзей. Хотя как они могли бы догадаться искать в Маренвеле? Да и Поль вроде бы уже взял расчёт...

Но тем большим разочарованием стали для него слова Даниэля.

— Сущая ерунда, господин рыцарь! — объяснил тот, остановясь на пороге комнаты. — Граф Дюбуэн в парке живёт. И сказать тебе, совсем у него ум отшибло. В разрушенной башне устроился, на том конце парка, а там ни крыши, ни пола, — одни битые кирпичи. Вот и просим господина графа сюда, от дождя спрятаться. А он, вишь, упёрся и не идёт ни в какую!

Гарвела словно окатило холодной водой.

«Дюбуэн в замке! — поразился он. — Зачем его здесь оставили?.. Не для того ли, чтобы следить за мной? Неужели Диана всё предусмотрела и бежать невозможно?»

***

Ближе к ночи ветер усилился так, что его гул был слышен даже с кровати Гарвела. Небо плотно закрыло тучами, и в комнате сделалось тоскливо и неуютно. Дождь, который до той поры то начинался, то стихал, вдруг как-то сразу превратился в ливень и почти час шумел не переставая.

Под унылые звуки непогоды Гарвел задремал, и странный сон, посетивший его в ту ночь, настолько тесно переплёлся с явью, что нельзя было отличить, где начинается одно и заканчивается другое.

Комната была та же самая, но бури за окном не было, только в ясной ночи сверкали крупные, необыкновенно блестящие звёзды. И странное дело: он знал, что спит, и в то же время, не открывая глаз, видел всё, происходящее вокруг.

Из воздуха посреди комнаты вдруг распахнулось нечто вроде двери — и оттуда шагнула знакомая женская фигура в платке и цветастом платье. Он мог бы поклясться: это Леонита, но тут же заметил, что женщина прозрачна и сквозь неё виден свет звёзд. И сами глаза её сияли подобно ночным светилам, а в руках она несла такую же призрачную чашу.

Странная гостья омочила в чаше пальцы, а потом, склонясь над ним, осторожно коснулась лба, провела рукой по щекам… И негромким речитативом запела.

— Над землёю покой,

Ночь неслышной стопой

Бродит в замке, тиха и нежна.

И, склонясь над тобой,

Вдруг прохладной рукой

Заберёт боль и ужас она.

Услышав этот голос, Гарвел убедился, что ему снится именно мачеха. Он попытался открыть глаза — но почему-то не смог. А песня струилась, ласково убаюкивая и заставляя погружаться в дрёму всё глубже.

Поцелует тебя —

И укроет, любя,

Словно самая нежная мать.

И подарит вдруг сон,

Чтоб принёс тебе он

Новых сил дальний путь продолжать.

И уже не видно было самой женщины, только звучал её тихий, грудной напев да чувствовалось лёгкое прикасание рук к синякам и ранам.

Завтра солнца лучи

День начнут, горячи, —

И отступит всё тёмное прочь.

Ты с улыбкой опять

Будешь утро встречать,

А пока над землёй ещё ночь.

Засыпай же, родной,

Я незримо с тобой

Буду рядом твой сон охранять.

Сердцем, полным любви

Заклинаю: живи,

Тёмной силе тебя не отнять!

А потом не осталось ничего: исчезла комната, пропало всё, кроме знакомого с детства голоса. И возникло чувство покоя и защищённости, — точно такое, когда Гарвел ребёнком засыпал у груди Леониты, в неведении называя её мамой. Тогда он точно знал, что наутро всё будет хорошо: разбитая коленка заживёт, простуда пройдёт, а горести и мелкие обиды забудутся...