Глава 23. Прогулка по городу

Правду молвит старое присловье, бытующее в Соколанской марке: «Голодному волкизу и кости — пир». Может, дома Гарвел и отказался бы от нелюбимой капусты, но у чужих людей привередничать не станешь. Да и живот подвело так, словно бы со вчерашнего вечера ничего не ел.

Миска опустела быстро, и Гарвел пододвинул к себе хлеб и кружку с водой. Заботливая хозяйка хотела было налить ему вина, но он отказался — из опасения получить выговор от Верховного магистра за винный запах. По словам эн Аннибала, старик был весьма суров; мало ли, к чему придерётся?

Случайно подняв глаза, он встретил неулыбчивый, изучающий взгляд Ирагоса. В россанце чувствовалось скрытое напряжение, как у… Вот именно: как у недовольного кота.

Они были за столом одни. Васко, Поль и Альберто ушли отдыхать в отведённую им комнату, и лишь этот рыжий остался сидеть на месте.

— Что так смотришь? — не выдержал Гарвел. Спросил он, конечно, на россанском, памятуя, что парень ещё плохо разумеет по-басмарски. — Или я чем тебя обидел?

Россанец ответил не сразу, не отводя от него странных зеленоватых глаз.

— Зачем ты спррашиваль про Аррана Хива? — произнёс он наконец. — Ты с ним знаком? Где его встрречаль?

Гарвел немного растерялся под этим потоком вопросов. К тому же непривычное произношение Ирагоса искажало знакомые россанские слова до неузнаваемости. И требовалось некоторое время, чтобы сообразить, о чём речь.

— Я слышал это имя однажды… в разговоре. И… думал у тебя спросить, кто он и кому служит.

На лице Ирагоса отразилось недоверие. Но всё же взгляд стал не таким колючим.

— А мне показальось, что ты ррад быль о нём ушлышать.

Гарвел пожал плечами, стараясь не показать, как его раздражает неправильное произношение парня.

— Конечно, рад. Видишь ли … тот разговор меня очень заинтересовал… Я его нечаянно подслушал в по дороге, в гостинице. Один человек жаловался, якобы Аран Хив помешал ему наняться магом в замке у какого-то Леопольда. И я так понял, что тот Леопольд — знатный и богатый господин...

— Ты мог бы сказать — самый знатный из ррошанцев, — фыркнул в ответ Ирагос. — Не льги, будто не знаешь, кто такой Льеопольд!

— Но я и вправду не знаю, — возразил Гарвел. — Тот человек не называл его фамилии, лишь упомянул, что у Леопольда есть сын.

— Нашколько я слышал, даже два сына. Но тррон, понятное дельо, достанется старршему.

— Трон?.. — Гарвел замолчал, пытаясь осознать услышанное. — Ты хочешь сказать… Этот Леопольд — король?

— Да. Корроль Ррошаны.

— Король Россаны?! Да как это может быть?

Ирагос недобро сверкнул в ответ зеленью глаз.

— Очень прросто. Только не думай, я ему не служу. Я и прри дворре никогда не быль. Но всё рравно знаю — ешть только один чельовек, которрого прризнаёт гошпадином кольдун Арран Хив. Это Льеопольд Айюрр.

— Так Аран Хив тоже маг?

Ирагос фыркнул.

— И откуда ты такой взялься, что ни о чём не знаешь? — Он взъерошил пятернёй свои рыжие лохмы и шумно вздохнул. — Давай я ррашкажу, что этот кольдун со мной сделаль. Тогда и поймёшь, кто он такой. И чего стоит.

— А расскажи, если не жалко, — улыбнулся Гарвел.

Тот немного помолчал, обхватив ладонью подбородок.

— Только сначала я рашкажу о себе. Думаешь, я ррошанец? — Он на мгновение замолчал, внимательно вглядываясь в лицо Гарвела. — Нет. Я ильэрр. Мы ишпокон веков жильи в той стрране, которрую теперрь зовут Ррошаной. Это быльа наша землья, наша стррана!..

«Иллер? Так вот оно что...»

Гарвелу не раз приходилось слышать об исконных обитателях Россаны, полудиких горцах, по имени которых названы Иллерские горы. Но он и думать не мог, что однажды будет беседовать с одним из них.

Всё вставало на свои места: и странноватый акцент парня, и его нелюдимость, и диковинное имя, так не похожее на россанские имена...

— Но прришльи ррошанцы — и стальи теснить нас пррочь, — продолжал между тем Ирагос. — Наши кльаны пытались дать им доштойный отпорр. Но прроиграли… Мы бежальи, но не сдальись!.. Ррошанцы ненавидят нас, хотят подчинить и уничтожить. Мы могльи бы их победить, — Ирагос поглядел исподлобья, в голосе его, вначале ровном, послышалась злость. — Но между нашими кльанами вечно врражда! А некоторрые из них теперрь сльужат ррошанскому королью...

Гарвел нахмурился, пытаясь уследить за потоком исковерканных слов.

— Вражда? Между своими? — переспросил, не уверенный, что правильно понял.

— Да, — кивнул тот. — Если бы хоть рраз кльаны встальи все вместе!.. Мы погнальи бы ррошанцев обрратно за морре! Но наши вожди не льюбят дрруг дрруга… а некоторрые сльишком падки на зольото ррошанского королья.

Парень яростно сжал кулаки, на лице его заходили желваки, а иллерский акцент в речи ещё больше усилился.

— Дешять льет назад мы пытальись поднять воштание. Мне быльо тогда шесть лет, и я помню, как ррошанцы… перребили нашу семью, почти весь кльан… у нас на глазах. Женщин, детей и старриков как будто отпустильи. А потом, когда они начали подниматься на Кррасную скалу, кто-то из корролевских стррелков переррезал стрелой веррёвочную лестницу… Наррочно, чтобы они рразбились!.. Оставшихся в живых прросто добили мечами и копьями. А мы, кто успельи спаштись, смотррели сверху, — и ничего не могльи подельать, ничем помочь! Ты понимаешь это?.. Мой дядя тогда поклялься отомштить. И я тоже...

Не зная, что на это сказать, Гарвел промолчал.

И уже почти жалел, что начал расспрашивать Ирагоса. Чужая вражда никоим образом не касалась его, Гарвела, но...

Но ведь и гайнан могут вот так преследовать. В той же Россане, как говорил Теодор, «за любую провинность — петля, за ворожбу да приворот — костёр».

И когда парень замолк, он осторожно спросил:

— Мне жаль. А Аран Хив… он тоже там был?

Иллер мотнул головой.

— Нет, но слушай дальше. С тех порр мы ушли в горры и льеса. Там у меня родились новые брратья и сёстрры. Я льюбил льовить птиц, меня так и прозвальи — Птицельов. Год назад, вешной быльо много дождей, и землья размокла...

Гарвел представил местность, подобную родной Соколанской марке, с её густыми лесами. Наверно, они похожи на тот, где обитал клан Ирагоса. Ведь до россанской границы от Кристэ и Соколана довольно близко: всего-то переплыть Сиверлан.

— В одно утрро, — рассказывал дальше Ирагос, — я сидель на дерреве и смотррель на доррогу. А там, на моё нешастье, как рраз прроезжала каррета. И, конечно, застрряла в топкой гррязи. Важный гошпадин вылез нарружу — и упаль на доррогу. На нём быльа такая кррасивая лильовая мантия с зольотом. Мне показальось очень смешно, как он баррахталься, и я грромко захохоталь. Гошпадин поднялься и погррозиль мне, но я всё смеялься и никак не мог оштановиться. И тогда он сделаль стррашную вещь: закольдоваль меня в кота.

— Что сделал? — не понял Гарвел. У него уже начинала побаливать голова от ужасного акцента собеседника.

— Закольдоваль. То есть прревратиль в кота.

— Значит, это был Аран Хив?

— Да. Теперрь ты поняль, какой он гад?.. Я хотель бежать, но меня опутали верёвки. А гошпадин сказаль, что я имель наглость смеяться над вельиким мудррецом… Придворрным магом самого Льепольда. И за это льюди будут смеяться надо мной. И ушёль. То есть уехаль в своей каррете… Я прросидель на дерреве цельых два дня, пока по льесу не прроехальи какие-то льюди. Они сначальа стальи потешаться, но потом один из них зальез на деррево и переррезаль веррёвки.

— Его звали Тибарро? — догадался Гарвел, разом вспомнив рассказ Альберто.

— Да, он, — кивнул Ирагос. — Я уехаль вместе с ним, потому что не мог веррнуться в свой кльан. Мои мльадшие брратья могльи убить меня по ошибке.

— Как же тебе удалось расколдоваться?

— Не знаю. Я прросто понял вдрруг, что я снова чельовек.

— Значит, теперь ты вернёшься в Россану?

Парень ненадолго задумался. Потом утвердительно кивнул.

— Веррнусь. Я нужен моему кльану. Мы ещё отомстим ррошанским собакам!

Рассказ Ирагоса мало что прояснил для Гарвела. Возвращаясь мыслями к разговору. подслушанному в меррангской гостинице, он пытался связать его с новыми знаниями, и собственные выводы ему очень не нравились. Ведь если неведомый Леопольд и король Россаны одно лицо, то получалось, что тёмный маг замахнулся на...

«Да нет, такого быть не может! И всё же… Как он там сказал? «Лук натянут и стрела полетит… Верный мне человек получит все имущество и власть...» На всякий случай короля стоило бы предупредить. Но как?.. Скакать самому в Россану? А что, если… »

— Послушай, — он подался к Ирагосу, навалившись грудью на стол. — Ты мог бы отвезти письмо в Россану?

— Пишмо? В Рошану? — Парень насмешливо прищурился. — Поищи дрругого гонца. Я тебе не нанимался пишма возить.

— Прошу тебя! — проговорил Гарвел как можно проникновеннее. — Если я всё правильно понял, то Леопольду Айюру грозит опасность. Тёмный маг, чей разговор я нечаянно подслушал, хочет его погубить и отобрать трон...

Ирагос фыркнул, как кот, которым недавно был.

— Ну, а мне-то какое дельо? — сказал он, даже не дослушав до конца. — Пусть рошанцы сами рразбирраются. Я ильэр, и мне плевать на Льепольда и его тррон! Плевать!

Разочарованный Гарвел медленно сел обратно на место.

Впрочем, чего он ждал? Что иллер с готовностью бросится на помощь королю Россаны, которого считает врагом?

Он вновь ощущал себя бессильным, как в тот раз, когда пытался убедить Бартоломе Корранго в милости Скачущего.

У каждого своя правда и своё понимание справедливости. Но должно же быть в мире что-то святое и незыблемое, чтобы можно было противостоять неправде и злу?

Он ещё раз глянул в зелёные глаза Ирагоса. Тот опять смотрел невозмутимо и даже с ленцой, как большой и наглый рыжий котяра, давая понять, что не считает Гарвела ни другом, ни товарищем, ради которого стоило бы рисковать.

Наверно, надо было бросить эту затею с письмом, но Гарвел тоже умел быть упрямым. И потому проговорил, глядя на собеседника в упор:

— Выходит, у вас, иллеров, нет ни чести, ни совести?.. А то, что дети Леопольда останутся сиротами, тебя ничуть не волнует?

Ирагос вскочил так, словно его подбросило пружиной, и сжал кулаки.

— Не тебе судить, ешть льи у нас чешть и совешть! — прошипел он яростно. — И не тебе меня обвинять в чёррштвости.

Гарвел тоже встал, не спуская с него глаз: вдруг тот попытается кинуться в драку?

Так они и стояли, меряясь враждебными взглядами, когда позади раздались быстрые шаги и встревоженный голос Альберто:

— Что случилось, друг?.. Ирагос… — Паренёк растерянно оглядел обоих и добавил: — Вы что, поссорились?

— Я с ним не ссорился, — произнёс Гарвел, отходя прочь.

— Ты… не шориться?! — Это было всё, что иллер смог произнести по-басмарски, и от ярости и раздражения перешёл на свой родной язык, которого здесь никто из присутствующих не понимал. Раскатистые, чуть шипящие и протяжные слова лились сплошным потоком, и было неясно, брань ли это или яростные уверения в чём-то.

— Что у тебя с ним произошло? — тихо спросил Альберто.

Как мог, Гарвел пересказал ему суть разговора с Ирагосом,

Друг взглянул на него с упрёком.

— Ты мог бы доверить письмо мне. Хочешь, я поеду в Россану вместо него? Я сумею дойти до короля, менестрели и шуты везде нужны. Где твоё письмо?

Гарвел смутился. Впутывать во всё это Альберто в его планы не входило.

— Я ещё не написал его, — признался он тихо. — Вот вернусь из дворца, тогда...

— Так ступай скорее, друг, — поторопил его паренёк. — Сегодня храмовый день, и приёмные часы только до полудня. Не опоздай!

***

Гарвел собрался быстро: стянул волосы в хвост, перекинул через плечо кожаную сумку с эмблемой Замка, надел поверх рыцарский плащ, — и отправился в город.

Шум проезжающих карет и цокот копыт верховых, назойливые нищие и торговцы, громко зазывавшие покупателей в свои палатки, — столица за вторыми воротами оглушила Гарвела непривычной суетой. Широченные мощёные улицы, каких ещё ему видеть не доводилось, а по обеим сторонам их — всё роскошные особняки в несколько этажей: с коваными и каменными оградами, с башенками да с мраморной облицовкой. И не хочешь, а залюбуешься.

Впрочем, Гарвел помнил наставление Васко: на столичные диковины особо не зевать, а то мол, и оглянуться не успеешь, как без денег и без грамоты окажешься. Сам гайнанин, а с ним и остальные друзья остались в трактире. Да и что им оставалось делать? Ведь простых людей во дворец всё равно стража не пропустит, а перед воротами торчать радость невеликая.

Потому-то он и шагал один, озираясь на дорогие экипажи, запряжённые лоснящимися рысаками, на пёстрые навесы мелких торговцев, да на яркие вывески богатых лавок. Тут продавали ткани и готовое платье, там золотился крендель кондитерской, а вон через площадь завиднелся храм, над которым серебрились два соединённых полумесяца: символ Владычицы Дианиты.

По-хорошему надо бы зайти и испросить милости, но Гарвел решил отложить это на потом. Да и не дело теперь расхаживать по храмам, ещё не дай боги опять грамоту потеряет.

И признаться, чем ближе подходил он ко дворцу, тем беспокойнее становилось на душе. Что-то скажет Верховный на задержку в пути, непростительную для гонца?

Даже подумать стыдно: вместо одиннадцати дней потратил на дорогу шестнадцать!.. Узнай об этом командор, уж бы точно съязвил: только за смертью тебя и посылать...

«Если он жив теперь… А если нет, то выйдет, что это я виноват. И поделом мне!.. Вместо того чтобы спешить в Орлист, геройствовать принялся...»

Пуще всего ему не давала покоя мысль, что с нынешнего дня начнётся какая-то новая, неведомая пока, столичная жизнь. Впереди ожидает королевская служба, которую он до сих пор представлял не вполне ясно. Что его ждёт там, в королевском дворце? Новые знакомства, и может, новые враги… А друзья, с кем довелось пережить столько дорожных приключений, не смогут больше помочь. Не в их воле это.

И он, Гарвел, не вправе требовать, чтобы они оставались в Орлисте нянчиться с ним. Это его Путь, и нужно научиться рассчитывать лишь на себя. Сумел же он без чужой помощи вырваться из Маренвеля? Сумеет и в столице прожить один.

Миновав ещё несколько улиц, Гарвел прошёл через арку третьих ворот — и оказался перед широким и длинным каменным мостом, соединявшим берега Герланны. Перила его украшали фигуры двенадцати королей и двух королев Басмарии, причём одна изображала недоброй памяти Констансию Чёрную. Ту самую, чьим именем называлась теперь главная темница Орлиста. По легенде, статую деспотичной королевы сперва не хотели делать. И тогда каждую ночь стали рушиться части других фигур, — пока, наконец, какой-то маг не объявил, что это гневается её дух. Якобы при жизни Констансия Насинте была известна вспыльчивым нравом. Говорят, как только скульпторы вылепили её — в высокой короне и с мечом в руке, — шалости с разрушением статуй прекратились.

На той стороне вдоль реки виднелось длинное белое здание, крытое синей черепицей. Многочисленные круглые башни и башенки с острыми шпилями словно тянули его ввысь, а обилие полукруглых и стрельчатых окон, колонн и арок напоминало кружева. Дворец казался невесомым, а между тем в нём было три этажа, а над ними высилась центральная башня-донжон, на крыше которой устремлялись в небо ещё три маленькие башенки. В длину же здание тянулось в обе стороны, переходило в похожие на него малые дворцы и белую крепостную стену, так что поначалу казалось бесконечным.

Гарвел невольно засмотрелся, остановясь по эту сторону моста. Такой красоты ему ещё не доводилось видеть: строгие линии, единая выверенная композиция — в дворцовом ансамбле ощущалась некая торжественность, сродни храмовым песнопениям. Рядом с этим великолепием померк в памяти виденный в Ор-Айлере роскошный особняк герцога де Лангвиля.

«Если таков дворец короля снаружи, то какая же красота там, внутри?!» — поразила внезапная мысль.

И как, должно быть, там разодеты вельможи… А он, Гарвел, ни ступить, ни сказать по-придворному не умеет. Как бы не ляпнуть что-нибудь некстати, осрамясь на весь двор...

Сзади послышался сначала конский топот, а после и залихватский свист.

— Эй, разиня, посторонись, а то в реку сбросим!

Гарвел поспешно отскочил к перилам моста.

И вовремя: мимо с гиканьем пронеслись четверо всадников в зелёных плащах; смазанными пятнами мелькнули гербы — изображения раскинувшего крылья орла. Даже не успел понять, как были лихачи одеты, только и заметил, что длинные кудри да широкополые шляпы с пышными перьями.

Будь это в Соколане, пожалуй, молодцов остановила бы стража; герцог там шутить не любил и за порчу мостовой заставлял платить всякого ослушника, кроме собственных сыновей. Но здесь, в столице, то ли мостовую считали крепче, то ли на любителей быстрой езды не могли найти управу, но стражники по ту сторону моста даже бровью не повели, когда четверо молодых наглецов проскакали в ворота мостовой башни.

«Видно, во всяком городе свои порядки», — рассудил Гарвел, тоже вступая на мост.

Широкая, ровная дорога, вымощенная плитами и огороженная с двух сторон высокими парапетами, — вот каким предстал перед ним Королевский мост. Здесь могли, словно по улице, свободно проехать два больших экипажа или, как это произошло недавно, проскакать в ряд несколько всадников. Мост начинался аркой, соединявшей две невысокие изящные башенки, а завершала его настоящая грозная твердыня с бойницами и подъёмной решёткой, с коваными воротами, которые можно было захлопнуть в случае нападения врага. Эти ворота и решётка за прошедшие пятьсот лет дважды спасли королевский дворец: первый раз от войска неожиданно высадившихся альсидорцев, второй — от взбунтовавшихся горожан. И в обоих случаях осаждавшие Старую башню были вынуждены отступить под меткими стрелами защитников и заклинаниями королевских магов.

Теперь на мосту давно не раздавались воинственные кличи, зато не смолкали зазывные возгласы торговцев, разложивших свой товар вдоль парапета. Да ещё звенели струны лютен и гитар уличных музыкантов и менестрелей.

Один из них привлёк внимание Гарвела необычайно чистым, летящим голосом; звук его, казалось, вплетался в древние плиты моста, в волны бурливой Герланны, даже в самую голубизну небес. Услышав первые такты песни, хотелось наслаждаться ею как можно дольше. Протяжный, замедленный мотив показался невероятно красивым, и не впервые пришлось пожалеть, что в Северном Замке не обучали альсидорскому. Музыкальность фраз тянула подпевать, хотя, не зная слов и языка, это было нелегко.

Менестрель, высокий чернокудрый мужчина в тёмном, слегка поношенном костюме по альсидорской моде, исполнял песню как бы между прочим, улыбаясь слушателям и сопровождая каждую фразу плавными жестами. Группа музыкантов у парапета извлекала из лютен и скрипок незатейливую мелодию, и лёгкий, чарующий мотив плыл и плыл над мостом и водой: «Ла-ле-ти-лана, Лалети-лана! О, ми амор пор ти эс мас фуэрте...»

Казалось, этим звукам внимали даже статуи над парапетом: и надменная королева Констансия, и кроткая принцесса Минвейна, и трубящий в рог Карл-охотник, и замерший с лютней в руках Карл-музыкант...

Рядом с певцом кружилась под музыку светловолосая красавица в персиковом платье; плавно поводя руками, изгибаясь и словно скользя по каменным плитам: ни дать ни взять сказочная фея. А когда песня закончилась, она принялась обходить публику со шляпой в руке. Почти каждый из слушателей бросал ей какую-нибудь мелочь, а девушка благодарила, чуть приседая, и переходила к следующему.

Отойдя от толпы, Гарвел пошарил в кошеле, надеясь найти мелкую монету, но безуспешно. Разбрасываться серебром командора, конечно, не дело, но и уходить, не вознаградив певца, было как-то не по-честному. Поколебавшись немного, он зажал в кулаке один орлан и, возвратясь к подруге менестреля, быстро кинул серебряный в подставленную шляпу.

Увидел удивлённые глаза девчонки — и в смущении отвернулся, чувствуя, как начинают полыхать уши под волосами. И тут же рассердился на себя за это.

В конце концов, не мальчик уже, чтобы так теряться от одного взгляда смазливой уличной танцовщицы!

«Да и вообще… Нечего стоять посреди моста, коли во дворец торопишься».

И он решительно зашагал к широкому проёму ворот мостовой башни.

Предъявив дорожную грамоту бдительной страже, Гарвел наконец-то оказался в самом сердце Орлиста. И немного растерялся, не зная, где искать вход в королевский дворец. Впрочем дворцов-то оказалось два. Они стояли по обе стороны широкой главной улицы, лишь слегка различаясь цветом и архитектурой. Левое здание было чуть поменьше и сложено из серого камня, а стены правого сияли яркой мраморной белизной. Это был определённо королевский дворец!

Его кованая ограда представляла собой настоящее произведение искусства: в ней причудливо переплетались листья и цветы, заморские звери и птицы. Гарвел углядел даже парочку единорогов и одного дракона с шипастым гребнем и с длинным изогнутым хвостом. За оградой высокой стеной зеленели аккуратно подстриженные деревья и кусты. Они заслоняли обзор, не давая рассмотреть, что делается внутри двора… или сада?

Пройдя немного дальше вдоль ограды, Гарвел обнаружил за углом башню из белого камня, а в ней — распахнутые кованые ворота, на которых были изображены оленьи головы с ветвистыми рогами.

Стараясь унять сердцебиение, он вошёл внутрь. Взгляду его предстала широкая липовая аллея с дорогой, вымощеной розоватой и белой каменной плиткой. Подстриженные деревья по обеим сторонам казались живыми стенами, уходившими вдаль, где, белея сквозь просветы в зелени, виднелся дворец.

У самых ворот, под сенью могучих раскидистых елей, стояли с алебардами двое королевских стражей. Хотя и рослые, они не были Льюдами, но синие плащи с изображениеми золотых оленей внушили Гарвелу невольный трепет. Ведь это были люди короля!

Но грамота и в особенности сумка гонца через плечо послужили ему достаточным пропуском, и он, с любопытством озираясь, отправился дальше.

Длинная аллея была почти пуста, если не считать стражников, которые прохаживались там и тут, или играли в шахматы в беседке у моста через широкий канал. Наверное, в обычные дни здесь кипела своя, придворная жизнь, но сегодня, в храмовый день, дворец отдыхал от просителей и суеты. Спокойно плавали по каналу утки и лебеди, чистили перья, лениво наблюдая за Гарвелом, — единственным нарушителем здешней тишины. Каблуки его сапог громко стучали по плитам дорожки, вторя взволнованному сердцу, подстриженные липы медленно, словно бы нехотя, расступались, — и, сияющий в солнечном свете, приближался прекрасный дворец...

Аллея закончилась внезапно, и Гарвел как-то вдруг очутился посреди широкого мощёного двора, украшенного фонтанами и мраморными статуями. Теперь, вблизи, королевский дворец казался ещё прекраснее и внушительнее, чем когда он смотрел на него с Королевского моста. В стрельчатых окнах виднелись белоснежные шелковые занавески, почти к каждому окну лепились невесомые ажурные балконы, и стройные белые колонны подпирали свод портика над тремя высокими дверями. Белые ступени крыльца, обрамлённые лепными перилами, приглашающе поднимались вверх, и резные ручки богато украшенных дверей поблескивали узорами в тени портика.

Гарвел остановился в волнении.

Какая же дверь ему нужна? У кого бы спросить?

Он оглядел почти пустующий двор. Впереди, с двух сторон крыльца стояли и чего-то ждали две группы молодых людей.

Троих, что переминались справа, отличали длинные тёмно-фиолетовые мантии с широкими рукавами и шаперонами в тон. Эти модные головные уборы совершенно не походили на тот, который недавно носил Гарвел: бархатные, щегольски уложенные в виде аралисского тюрбана, со свисающими сбоку зубцами, они казались сродни коронам. На груди у каждого из юношей блестела золочёная цепь с круглым диском. Прищурив глаза, Гарвел прочёл на нём витиеватую надпись: «Королевский университет». Стало быть, эти трое были студентами. Спрашивать что-либо у студента — себе дороже, того и гляди, станешь жертвой розыгрыша. Это Гарвел помнил ещё по Соколану, поэтому остерёгся подходить.

Слева, чуть поодаль от фиолетовых, пересмеивались трое из тех лихачей, что едва не сбили Гарвела по дороге. Теперь он имел возможность рассмотреть их поближе. У всех троих были длинные завитые кудри, ниспадавшие на белые накрахмаленные воротники, а бархатные костюмы для верховой езды украшало золотое шитьё. Гордые позы, небрежно надвинутые на лоб широкополые шляпы с перьями, кружевные манжеты и щегольские прорези на рукавах и штанах, — всё это живо напомнило Гарвелу недавнее знакомство с маркизом де Лангвилем и графом Дюбуэном.

«Кайеровы аристократы! — молча выругался он. Связываться с представителями знати не хотелось, спина ещё помнила арапник графини Дианы, и потому он стал высматривать кого-нибудь попроще.