Глава 12. Планы мести

Месяц Влюблённых,

6 день.

Ор-Айлерская марка

Тисса неслась по лесу, как молодая лань, хохоча и придерживая руками юбку. Пушистые каштановые волосы растрепались, щёки разгорелись от быстрого бега. Как ни старался Поль, ему никак не удавалось настичь девушку. Перескакивая через коряги и ветки, он то и дело терял её из вида, но бежал на заливистый смех — и снова видел впереди светлое платье и надетую на загорелую крепкую руку пустую корзинку.

Вообще-то им полагалось собирать травы для её деда, лечившего настоями и отварами всю деревню, но разве можно не подурачиться, да ещё в такой солнечный день? Дед, правда, ворчал, что погода вот-вот испортится, что у него ноют кости, да и вообще, где это видано, чтобы в переменчивый Месяц Влюблённых так долго стояло вёдро? И в общем-то, старый пень был прав. Сразу две луны вот-вот сменят фазу: Охотник вступает в полную силу, а у Хозяйки наоборот новолуние. А значит, скоро будет буря, и не слабая!

Но где она там ещё, может, ближе к вечеру, а пока можно побегать вдвоём по лесу, аукаясь и хохоча во всё горло.

— Поль, Поль!.. Сюда, сюда! — и снова лукавый смех. Качаются ветки орешника...

— Тисса, Тисса, эй! — Поль вылетел из леса на дорогу.

Его встретила недобрая тишина.

— Тисса!

Она стояла возле какой-то телеги, гружёной мешками, и больше не смеялась.

А с передка, вручив вожжи пожилому поселянину, спрыгнул высокий рыжеватый парень в синей рубахе с расстёгнутым воротом и засученных штанах, такой мускулистый, что Поль рядом с ним казался подростком. И суровое лицо здоровяка, и его поза — руки в бока — не обещала ничего хорошего.

— Ты кто такой, парень? — хмуро поинтересовался незнакомец. — Чего бегаешь за Тиссой? В рожу захотел? Так за мной не задержится.

— А ты кто таков выискался? — насмешливо отвечал Поль. — Я тебе не слуга, чтоб отчитываться, что да как! Явился, вишь, незнамо кто, да ещё и хозяина корчит...

Резкий удар в челюсть не дал ему договорить, и сын булочника, взмахнув руками, осел в дорожную пыль.

— Анри! — бросилась между ними девушка, — Погоди, не трогай его!

Но тот отодвинул её с дороги себе за спину.

— Тисса — моя невеста! — рыкнул он, грозно нависая над Полем, — А тебе лучше убраться из этих мест. Пока тебе нос на сторону не свернули. А ну!..

— Так чего ж она молчала, что жених есть? — возмутился тот, отползая от сурового молодца на пятой точке. — Я ж для неё старался, не для деда… на бане крышу подновил, и свинарник поправил… Пока ты шлялся, вот! Пускай сама решает, кто ей больше люб!

Вместо ответа рыжеволосый Анри одной рукой сгрёб его за ворот рубахи, а другой наградил полновесным тумаком в лицо. И швырнул так, что Поль отлетел на пару шагов и с трудом сел, баюкая правый глаз.

Силач шагнул к нему снова...

И тут совсем близко послышался дробный топот копыт, а спустя несколько мгновений из леса вылетел чернокудрый всадник на кауром коне — и поскакал, огибая Анри и Поля по широкой дуге. Мелькнул ярко-красный жилет поверх белой рубахи, знакомое смуглое лицо с диковатыми блестящими глазами. Васко!

Свистнул, хлопнул кнутом в крепкой руке, грозя жениху Тиссы:

— Э-эй!.. Не трожь! — и с гиканьем взвил каурого на дыбы — прямо перед Анри, заставляя отступить от поверженного. — А то располосую!

Пожалуй, никогда Поль так не радовался появлению гайнанина. Всё-таки здорово иметь в друзьях такого отчаянного парня. А что гайнан побаиваются и не любят, так это сейчас даже на руку.

Вон как Тисса ойкнула — и сразу спряталась за широкой спиной жениха, а тот напрягся, готовый, видать, ловить кнут голыми руками.

— А ну, брысь отсюда! — приказал ему Васко, — И девку свою забирай, да поживее!

— Ишь, раскомандовался, демоново отродье… — плюнул сидевший на телеге поселянин.

Молодой гайнанин крутанулся в седле:

— Тебя, дядя, кнутом приласкать али как?.. Сказано вам: забирайтесь на телегу и катитесь к демонам… Пока я добрый!

Злодейский взгляд у Васко получался — любо-дорого взглянуть, не зная его характера, вправду поверишь, что шутить не любит и сейчас вот та-ак чиркнет ножиком… Тисса с женихом и пожилой поселянин не стали попусту мешкать а, быстренько вскочив на телегу, хлестнули смирного коника: к деревне поближе, от лютого ворога подальше.

Поль, с облегчением переведя дух, принялся ощупывать лицо.

«Ого, на скуле ссадина. А глаз уже заплывать начинает, небось с лиловым синяком ходить придётся...»

И тут Васко, соскочив с Каурого, присел рядом.

— Знатно он тебя… Чего не поделили, девку?.. А Гарви где?

— Да что — Гарви?.. — отмахнулся Поль, — Расчёт я у него взял, а он дальше один поехал.

— Что-о? — Чёрные глаза гайнанина опасно сверкнули, и он в свою очередь схватил Поля за ворот. — Так ты его бросил?!.. Убью, гад! Я ж тебе считай, родного брата доверил, а ты!..

— Эй, полегче! — возмутился тот. — Я, что ль, виноват, что так получилось?

— А кто же? — в голосе Васко слышалось недоверие, но ворот он из пальцев выпустил, и на том спасибо.

— Да никто. Ну, попросил я от службы расчёта, подработать решил… Я, между прочим, не обязан таскаться за ним по белу свету. Понял?

— Да понял уже, какая ты свинья! — бросил молодой гайнанин, вставая. — Вы, басмары, как погляжу, все такие. Деньги родной матери дороже, чего там говорить о друге. Только я с тобой тут нянчиться не намерен. Карты говорят, Гарви в беду попал. Надо выручать.

И он, легко вспрыгнув в седло, похлопал Каурого по холке.

— Постой… В какую беду? — схватился за узду Поль.

— А я знаю? — пожал плечами Васко. — Только Чёрный враг с ножом — это мало хорошего. Эта карта всегда горе приносит.

— Погоди, и я с тобой поеду, — виновато попросил сын булочника. — Только у меня конь в деревне остался, помоги забрать!

***

Дюжие слуги ревностно исполнили приказ маркиза, протащив друзей по лестнице и двору, а после грубо вытолкнули за ворота. Так, что тщедушный Альберто не удержался на ногах и упал в пыль.

— Ведь я же просил тебя, друг, — сказал он с укором, поднимаясь и отряхивая штаны. — Зачем ты меня не послушал?

Гарвел вздохнул, и в самом деле чувствуя себя виноватым. Хотел, конечно, как лучше, но… Не подставил ли парня на самом деле?

Они спустились вниз по улице и зашагали по дороге к гостинице, где ждали вещи и оставленный их сторожить Сильвано. Уже сворачивая на знакомую улицу, услышали позади цокот копыт: прямо к ним скакал охлябь на чубарой лошади какой-то мальчишка.

— Эй, господин! Вы кошелёк забыли! — выпалил он, едва подскакав, и протянул Гарвелу чёрный кожаный мешочек безо всякого вензеля.

— Это не мой кошелёк, — удивлённо проговорил тот — и глянул на Альберто. — Может, твой?

— Господин рыцарь сказал, что видел, как вы обронили на лестнице, — упрямо сказал мальчик. — Берите уже, мне некогда, а то мать хватится. Да и за лошадь от конюха попадёт! — И, не слушая возражений, сунул кошелёк ему в руки — и помчался обратно.

Перестук копыт уже стих за поворотом, а Гарвел всё ещё стоял посреди улицы, озадаченно разглядывая неожиданный подарок.

— Что бы это могло значить? — произнёс он задумчиво. — То ли мальчик ошибся, то ли… Может ли быть, что кто-то, Диана или герцог, хотят заплатить нам за молчание?

Альберто качнул головой.

— Непохоже на них. Я вообще удивлён, что нас выпустили из дворца живыми. Де Лангвили — такая порода… Ни с кем не считаются. Я потому и предупреждал держаться от них подальше.

Гарвел задумчиво взвесил в руке кошелёк.

Что в нём? И чей это подарок: друга или врага?

Альберто тронул его за рукав.

— Пойдём в гостиницу, друг, там разберёмся. А то здесь на нас уже косо смотрят.

Это была здравая мысль, и оба прибавили шаг.

А войдя в гостиницу, поспешили подняться в свою комнату, опасаясь, что хозяйка или кто-то из постояльцев привяжется с ненужными расспросами.

Там Гарвел прежде всего запер дверь — и наконец-то вытряхнул содержимое загадочного кошелька на стол. Зазвенели серебряные монеты, но взгляд прежде всего привлёк небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо.

Друзья обменялись взглядами.

«Что может сулить это письмо? Угрозы, обещания расправы? Но тогда зачем деньги?.. Нет, не сходится что-то...»

Он развернул записку и подошёл к окну; свет угасающего дня упал на ровные мелкие строчки, выведенные серебряным пером:

«Эн Гарвел!

Да позволено мне будет обойтись без титулов и рангов, ибо дело это срочное и касается жизни и смерти. Ваша выходка на празднике у графини стоила бы вам если не головы, то прозябания в темнице у герцога уж точно. Мне пришлось пустить в ход всё моё искусство внушения, чтобы гости и паче сам герцог не поняли оскорбительного смысла Вашей песни. К сожалению, я не могу сказать, насколько прочны наложенные чары, и подозреваю, что у самой графини и её брата имеются защитные амулеты. Так что прошу принять эти двадцать орланов — и скакать немедленно прочь из Ор-Айлера, иначе Вы погибли. Ваша удача, что я оказался рядом, не теряйте же времени, каждая минута дорога! Я готов проводить вас до городской заставы».

Ниже стояли буквы «Г. Э.».

— Он прав, тысячу раз прав! — разволновался Альберто. — У меня тоже душа не на месте. Скорее собирай вещи, я побегу расплачусь с хозяйкой. Не успокоюсь, пока мы не будем далеко за городом!

Он убежал, а Гарвел в задумчивости ещё раз перечитал записку. Кто же этот загадочный доброжелатель, и стоит ли верить его словам?

«Но и сидеть в гостинице опасно, — возразил он себе. — Нет, кто бы ни написал это письмо, он прав: нужно уехать, и как можно скорее! Я и так сделал изрядную глупость, что задержался здесь. В дорогу, и немедленно!»

В душе снова запела струна позабытого за эти дни Зова.

***

Между тем Диана, в голубом шёлковом халате, сидела на коврах, скрестив ноги по-хамански, — и расчёсывала костяным гребнем влажные волосы. Служанки, помогавшие вымыться и одеться, давно ушли, повинуясь её приказу, и теперь в купальне стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине.

Здесь царила таинственная полутьма; несколько светильников, висевшие по углам, выхватывали из сумрака золотой потолок и стены, расписанные коричневыми, красными и чёрными аралисскими узорами по золотому, и цветочной мозаикой из агата, оникса и малахита. Будто немые сторожа, застыли по бокам ажурных решётчатых дверей темнолицые воины в красных тюрбанах: их вид мог напугать, если, конечно, не знать, что это статуи.

Вдоль дальней стены росли заморские растения в мраморных вазах. Диана не знала их названий, да и знать не хотела. Будь её воля, а не отца, тут всё было бы по-другому, без этой надоевшей позолоты.

Ряд узких колонн, переходящих вверху в подобие арок, делил комнату надвое, и в дальней отсюда части было почти темно. Но здесь, на возвышении, в свете свечей и огня от камина, в блеске золотых стен, было и светло, и даже по-своему уютно. Не так, конечно, как в замке Маренвель, но всё же...

Свет от камина и пламя светильников дробятся в воде, наполняющей белую мраморную ванну в форме многоугольника. Мягко скользит гребень по высыхающим волосам. В такие минуты хорошо мечтать, уносясь мыслями в прекрасное будущее. Или в приятные воспоминания.

Но сегодня Диана не мечтает: всё её существо раздирает противоречивое чувство к нахалу, посмевшему испортить праздник. Её праздник!..

При воспоминании о том, как он её высмеял, глаза девушки сверкают, а руки стискивают гребень.

«Как он посмел?!.. Перед всеми гостями, перед Дюбуэном, Филиппом и отцом… И перед этим каделланом… Завтра же об весь город будет судачить!.. Горожанки станут трепать моё имя на рынке, сплетницы будут болтать обо мне — и смеяться, смеяться!.. Как же глупо...»

Рука с гребнем вновь замерла. Диана мрачно посмотрела на огонь.

«Откуда он только взялся, и как узнал про тот случай с собакой? Ведь это почти год назад было… Но какой голос! Спой он так серенаду — точно сорвал бы приз, и даже Дюбуэн не посмел бы спорить. Что же мне с ним делать, с этим дерзким рыцарем?.. Вот ведь беда: его нельзя схватить на улицах города. Люди возмутятся, и особенно рыцари, им только дай повод, будут кричать о своей неприкосновенности. Как же отомстить за мою обиду?»

В дверь осторожно постучали: сначала один стук, за ним двукратный, потом — снова один. Так мог стучать только брат. Их с детства условный стук.

— Входи, Филипп, я одета! — откликнулась она, отбрасывая назад тяжёлые волосы.

Скрипнула чуть слышно узорчатая дверь, застучали каблуки модных туфель — и в комнату вошёл брат, в той же одежде, что был на празднике; длинные каштановые волосы чуть завиты, верхние пуговицы камзола расстёгнуты, открывая белую пену кружев на груди.

Филиппу поразительно идёт синее, все знакомые барышни влюблены в его сапфировые глаза и миловидное лицо с нежной, как у девушки, кожей. Но Диану красота брата мало трогает, он для неё так же привычен, как и золочёные люстры отцовского дворца. Она знает: братец — тот ещё подарок, и за смазливой внешностью — вовсе не благородный до глупости сказочный принц. Но это даже и хорошо; помощь брата будет как нельзя кстати.

Вот только дверь открылась ещё раз… И, к возмущению Дианы, следом за Филиппом появился Дюбуэн, как всегда — с этим влюблённо-дурацким выражением лица.

— Эт-то ещё что? Зачем ты притащил в мои покои этого шута? — воскликнула она, резко вставая с пола.

«Ещё не дай боги, халат распахнётся. Ладно брат, с ним в детстве и в озере купалась, но этот влюблённый петух!»

— Успокойся, сестрёнка, никто не увидит. — Филипп нахально подмигнул ей. — А если стесняешься, так пусть постоит у дверей. Мы ненадолго.

Но Диана нахмурилась сильнее.

— Филипп, я всё понимаю: он твой друг по проказам и всё такое… Но меня обещать ему не надо. Не смей, слышишь?! — Она перешла на альсидорский, зная, что Дюбуэн, не обучавшийся в благородной школе, не сможет её понять. — Ты забыл, что я отдала уже сердце Эдуарду? Или думаешь — я вертихвостка, способная бегать от одного мужчины к другому?

— Сестрёнка, я же хочу как лучше, — примирительно поднял ладони перед собой Филипп; он отвечал тоже на альсидорском, даже с более чистым произношением, чем у неё. — Ты замахнулась слишком высоко. Да и он вряд ли приедет в наши края снова. Поверь, принц Эдуард уже и думать забыл про тебя; в столице красивых девушек много. А Дюбуэн преданный человек, наш отец может возвысить его и до виконта, если хочешь...

— Скажи ему раз и навсегда, — зло прошипела Диана, — что меня он не получит в жёны, даже если принесёт корону из звёзд. Понятно?

— Понятно, — Филипп усмехнулся снисходительно, будто говорил с маленькой девочкой. — Сестрёнка, пойми, принцы не женятся на ком захочется. И твой — не исключение. Король Ренгильт уже назначил отбор невест, совсем скоро объявят и о свадьбе...

Если бы раскололся потолок, пожалуй, это бы потрясло Диану меньше.

— Что ж ты молчал?! — вскричала она. — Отбор невест?.. Когда?

— В конце этого месяца. Да не переживай ты так!

Но Диана не слушала. Её внезапно озарила мысль.

— Я тоже поеду! — сказала она, постаравшись придать голосу твёрдость, чтобы братец понял: переубеждать напрасно. — И пусть он попробует не обратить на меня внимание!

— Хорошо, поедешь, — не стал возражать брат. — Но давай уже вернёмся к тому делу, ради которого мы пришли. И пожалей беднягу Дюбуэна: для него наш разговор звучит тарабарщиной.

Диана фыркнула.

— Учил бы альсидорский, как все порядочные люди, так не хлопал бы сейчас глазами, как осёл!

— Кстати, про ослов, — небрежно сказал Филипп уже на басмарском, и убрал пятернёй длинную чёлку, постоянно падавшую на глаза. — Что ты собираешься делать с тем парнем, дружком Альберто?.. По-моему, он заслуживает, чтобы его хорошенько проучили. У меня кстати, с этим рыцаришкой свои счёты. Да и Дюбуэн наверняка не откажется съездить ему по роже. Как думаешь?

— Идите оба в гостиную, здесь неприлично, — ответила Диана. — Я буду следом за вами.

Брат выразительно поднял брови… Но, слава богам, послушался — и вышел вместе с Дюбуэном прочь.

Она молча обула мягкие туфли и, набросив поверх халата бархатную мантилью, обшитую кружевами, остановилась в задумчивости.

Что бы о ней ни говорили, она всегда обдумывала свои действия и слова. Теперь, когда Филипп сам вызвался поддержать её и отомстить за обиду, стоило немного попридержать коней. Братец горяч и необуздан, как почти все молодые парни, и если дать ему волю, способен наворотить дел. С него станется избить обидчика до полусмерти, переломав тому всё, что только можно сломать. И от живого человека останется беспомощный, искалеченный кусок мяса...

Ей припомнилось открытое лицо её врага: длинные тёмно-каштановые волосы, строгий взгляд карих глаз под тёмными бровями. Совсем мальчишка: подбородок гладкий, как у девушки, и никакого намёка на усы. А голос… Настоящий тенор, каких любят в Альсидоре: чистый, летящий звук — и глубокие, красивые нижние ноты.

«Если б таким голосом спеть серенаду… Почти любая с сердцем простится, — думала Диана, спускаясь с возвышения и слегка придерживая возле горла складки мантильи. — Я, конечно, люблю санэра, но… Кто запретит мне держать возле себя личного певца?.. Решено: я не дам Филиппу его искалечить. Но… и простить обиду тоже не могу! Этого нахала действительно нужно проучить… и я найду способ это сделать, не ломая костей. Чтобы мог потом петь. Для меня одной!»

***

Жиль-поварёнок спешил по коридорам дворца с большим подносом, на котором живописной горкой лежали яблоки, груши, персики и сливы. Всё — выращенное далеко, в солнечном Альсидоре, и доставленное в краткий срок и под заклятием сохранности. Госпожа Диана и господин Филипп любят сладкие фрукты, и уж эти им должны понравиться.

Только бы не споткнуться да не уронить по дороге!..

Тяжеловато, конечно, по лестницам бегать, ну да что жаловаться, коли боги создали таким увальнем. В конце-то концов, Жиль не для себя старается, для друга. Может, удастся тихонько подслушать, чего господа про Альберто говорить станут. Хороший он парень, зря только с тем рыцарем связался. Теперь и ему плохо прийтись может. А Жиль не хочет, чтобы Альберто плохо было. Пускай эн… как его там?.. Пусть он один отдувается!

Ох, тяжёлый поднос, старинный… Не уронить бы. Так и норовит выскользнуть, а руки-то совсем занемели… Ну, ещё чуть-чуть!

Вот и дверь. Слава богам, чуть приоткрыта.

Жиль осторожно открыл её широким плечом — и вошёл в гостиную, где за круглым столиком, в креслах, обитых синим бархатом, сидели за беседой господа. Графиня Диана, маркиз Филипп, а с ними — граф Дюбуэн.

Красивая комната. Цвет стен стен приятный, с синими узорами из летящих птиц и бегущих оленей. И над столиком — портрет девушки с собакой. Жиль любил разглядывать это прекрасное лицо, словно бы виденное когда-то — и давно забытое. Белокурые волосы, тёмные, как виноград, глаза… Поварёнок, как всегда, зачарованно уставился в них, прижимая к животу поднос; никто в жизни не смотрел на него, как эта незнакомка на портрете. Так внимательно, так ласково… Словно мать. Мама… На ней старинное одеяние, белые руки на фоне голубого шёлка рассеянно гладят маленькую чёрную собаку, но взгляд устремлён на него, Жиля, именно ему она хочет и не может что-то сказать...

— Ну!.. Что застыл посреди комнаты, дурак? — вернул его в действительность грубый окрик маркиза Филиппа.

Жиль вздрогнул, посмотрел на поднос у себя в руках — и пролепетал виновато:

— Вот… Госпожа просила фрукты.

— Поставь на стол и убирайся! — приказал маркиз тоном, не терпящим возражения.

Поварёнок взглянул на графиню. Та кивнула, нетерпеливо поморщась.

Он вздохнул и, поставив поднос, вышел прочь, уже не глядя по сторонам. А под ногами — узорчатый паркет, мягкие ковры...

Кто он такой, чтобы заглядываться на портреты господ? Это их дом, а он здесь никто, всего лишь бедный слуга.

Жиль уже прошёл несколько шагов по коридору, когда его как будто что-то толкнуло.

Альберто! Он же хотел узнать, что грозит другу.

Он вернулся на цыпочках к двери, благо в коридоре никого не было, — и приник к ней ухом. Гладкая, до блеска отшлифованная поверхность орехового дерева показалась прохладной для раскрасневшейся от волнения щеки.

—… А я говорю, в городе не стоит и пытаться, — услышал он самоуверенный голос маркиза Филиппа.

— Можно узнать, в какой они гостинице, подкупить прислугу, — начал возражать голос графа Дюбуэна. — А ночью, когда будут спать...

— Вы глупец, Дюбуэн!.. — раздался насмешливый голос госпожи. — Держу пари на что угодно: ночью их здесь не будет.

— Сестрёнка, ты не представляешь, как ты права! — Снова этот противный маркиз Филипп! — Я посоветовался с нашим домашним магом, так он мне за один алмазный перстень выложил всё, что сумел увидеть. Во-первых, парни покинут гостиницу уже сегодня… может, прямо сейчас, пока мы тут говорим. Во-вторых, у рыцаря нашлись здесь дружки, будут охранять их до городской заставы. Поэтому в городе напасть никак не удастся: выйдет ненужный шум, а толку… С одним этим рыцаришкой и то достанет мороки, а ведь те — и вовсе опытные конноры, нам не по зубам.

— Выходит, нам надо распрощаться с возможностью отомстить?.. Это ты хочешь сказать? — гневно зазвенел голос госпожи.

А ведь Жиль считал её такой доброй!..

— Нет, сестра, я хочу сказать, что нам нужно выждать. Эти рыцари скоро покинут их и поедут на север. А тот парень, эн Гарвел, вместе с Альберто двинется дальше по западной дороге. Стоит только выставить засаду в удобном месте — и они оба у нас в руках, тёпленькие!

Судя по звуку, госпожа захлопала в ладоши.

— Прекрасный план, Филипп! Так и сделаем. Возьми с собой Дюбуэна и побольше людей. Я буду ждать вас в моём замке. Там мне никто не помешает насладиться местью.

— И мне, — лениво протянул маркиз Филипп. — Он мне тоже задолжал, этот парень Жду не дождусь, когда смогу поквитаться с ним… да хорошенько так, сапогом под рёбра!

— Дюбуэн, вот мой приказ, — со смешком произнесла госпожа, — Поезжайте — и привезите нахала в Маренвель, вы слышите?

— Я рад вам служить, прекрасная Диана! — донёсся восторженный голос Дюбуэна.

Но поварёнок уже не слушал. Стараясь не шуметь, он заторопился в сторону лестницы.

Надо предупредить Альберто о засаде. Только бы успеть!

Проклиная свою медвежью неповоротливость, Жиль быстро, как только мог, спустился вниз — и выбрался из дворца через чёрный ход. А после, пыхтя и отдуваясь, бросился бежать по улице. Редкие прохожие оглядывались на бегущего мальчишку: мало ли по какому делу могли послать поварёнка? В воздухе уже пахло особенной вечерней прохладой, и люди торопились закончить свои дела и вернуться домой.

Вконец запыхавшись и мучась от колотья в боку, Жиль наконец добрался до гостиницы тётушки Лейзи. И тут его ожидало жестокое разочарование.

— Который Альберто? Это с котом-то? — переспросила хозяйка, уперев кулаки в необъятные бока. — А с ним рыцарь молоденький?.. Да ушли они, вот уж с полчаса. Кота битый час искали, запропастился рыжий, твой Альберто чуть не плакал. Да после на конюшне нашли усатого. Видать, мышковать потянуло… А чего спрашиваешь про них, позабыл чего? Так они, милок, далеко уже. Торопились, боялись опоздать: ведь вот-вот ворота закроют… Да не плачь, милок, свидишься ещё со своим Альберто! Где-нить через полгода опять придёт, бродяжье дело нехитрое...

Тётушка Лейзи говорила ещё что-то, но Жиль не слушал. Убитый горем, он понуро вышел на улицу — и поплёлся обратно ко дворцу герцога, размазывая слёзы.

«Не успел… не успел… Боги, за что же это Альберто?»