Глава 10. Храмовый сад

Храм Целителя, куда решили отвезти Валента, находился через несколько улиц от Замка, поэтому эн Симон велел заложить лёгкий экипаж. Пока ехали, эн Ланж придерживал голову мальчика у себя на коленях, вглядываясь в бледное, почти бескровное лицо подростка.

— А его мать? Что стало с ней?

Сидевший напротив эн Симон развёл руками.

— Тоже умерла. Застудилась этой зимой, в самый Месяц Крылатого. Бельё на реке полоскала. Эн Николя ведь женился на простолюдинке. Говорил ему, что этот брак до добра не доведёт! Мало ли что красивая. Толку теперь с той красоты… — Рыжеватые брови эн Симона чуть нахмурились, выражая этим скорбь. Он всегда был скуп на проявление чувств, этот суровый воин, но эн Ланж знал, что за деревянным выражением лица друга прячется добрая и отзывчивая душа. — Не поладила его Каталина со свекровью. Долго, говорят, терпела, а потом ушла к родителям. И в прачечную вернулась. Ну и… — Тут эн Симон неопределённо двинул бровями и замолчал.

Впрочем, слова тут и впрямь были излишни.

— Я приказал не говорить парню про мать, — кашлянув, продолжал он спустя некоторое время, — думал, повзрослеет немного, станет сильнее духом. Почти три месяца удавалось скрывать. Но неделю назад какой-то доброхот сказал… Валь как ошалел сразу, смерти искать начал. То на уроке фехтования норовит под клинок попасть, то рвётся с конём дурноезжим сам управиться… Думаешь, он зачем на драку нарывался, а? Вот то-то и оно… До сих пор мне удавалось отвести беду, но сам понимаешь: вечной нянькой я быть ему не смогу. Вот если б ты его взял, а? — Светлые глаза эн Симона глянули в упор. — Своих асаванов у тебя сейчас нет. Прежние оперились, прошли Посвящение, новый набор только осенью. Ну как, возьмёшь парня?

Эн Ланж почувствовал себя неловко. И ответил с невесёлой усмешкой:

— Куда мне его брать! Я, знаешь ли, теперь опальная птица. Чует моё сердце: за последний разговор с командором лежать мне где-нибудь в закоулке со сломанной шеей. Или с ножом в спине. Эн Ринард на обиды памятливый.

— Опять поспорил? — хмыкнул в бороду эн Симон, — Горячая ты голова… И с чего взял, что он тебе мстить станет? Командор тебя как облупленного знает. Привык уже к твоим выходкам, за столько-то лет.

— Эх, Симон… Тут уже не безобидная выходка, тут просто… бунт, — понизил голос эн Ланж. — Сам не могу поверить, но я сегодня дважды нарушил устав. И не раскаиваюсь в этом.

Эн Симон нахмурился, став похожим на большого угрюмого пса.

— Рассказывай.

— Погоди, парня целителям отдадим.

В окне экипажа мелькнули распахнутые ворота храма, прошумела зеленью кленовая аллея, — и кони остановились у белоснежных, увитых плющами колонн.

Эн Симон вылез первым и, приняв у друга худенькое тело Валента, понёс вперёд, осторожно поднимаясь по ступеням. Эн Ланж пошёл следом.

Навстречу им торопливо спускался служка в белом одеянии с зелёной полосой по краю:

— Чем могу служить, дорогие братья?

— Позови настоятеля, брат, — властно бросил ему эн Ланж, по опыту зная: со служителями храмов лучше говорить повелительно, иначе мало чего добьёшься, кроме туманных изречений. А сейчас время дорого, как никогда. Эн Ринард, скорее всего, уже отдал какой-то приказ, и по дороге домой вполне может ждать засада.

Служка, по-видимому, впечатлённый грозным взглядом, умчался настолько поспешно, что по пути едва не потерял туфлю. Неизвестно, что он сказал настоятелю, но тот появился тоже достаточно быстро.

— Вы звали, сын мой? — дородный старик в зелёном облачении, из-под которого выглядывали белые рукава, с достоинством вышел на крыльцо храма; розовая лысина с остатками седых волос блестела, явно умащённая маслом. Спокойно сложив руки на животе, настоятель внимательно рассматривал прибывших, и от маленьких его глаз лучиками разбегались морщины.

— Святой отец, нам очень нужна ваша помощь, — заговорил эн Ланж, стараясь, чтобы голос звучал как можно проникновеннее. — Вот этого мальчика надо поставить на ноги, и как можно скорее.

— Я сожалею, сын мой, — бесстрастно ответил жрец, — но вряд ли есть надежда на это. Мы, конечно, постараемся сделать всё возможное, но я не могу обещать быстрого исцеления отрока. Наша община бедна, и у нас нет средств...

«Нет средств»?.. Ещё один лицемер! — вскипел про себя эн Ланж, — Как только твой бог терпит твою жадность?!»

Но вслух сказал:

— Святой отец, я готов заплатить. Во сколько обойдётся лечение мальчика?

Маленькие глазки жреца алчно блеснули при намёке на деньги, но он тотчас опустил взор, как бы в раздумье; и некоторое время молчал, поглаживая пальцы то на одной руке, то на другой.

Эн Ланж ждал ответа, понемногу приходя в тихое бешенство. Чего он не любил, так это повадку жрецов выставлять себя этакими мудрецами, людьми высшего сорта, пред которыми все остальные должны благоговеть. Наверно, это было оттого, что он сам был в некотором роде жрец: ведь Небесному рыцарю не строили других храмов, кроме часовен в Замках. И любой рыцарь или магистр в той или иной мере ощущал себя служителем Скачущего. Но этим не кичились, даже старались не говорить об этом, и всё-таки почти каждый носил в душе трепетный огонёк веры: Воитель видит и слышит своих слуг, и всегда незримо со всеми — порознь и вместе.

— Мне, право, совестно обирать ближних, сын мой, — пожевав губами, изрёк, наконец, настоятель. — Но обстоятельства таковы...

— Скажите, сколько, святой отец, — и покончим с этим! — теряя терпение, сказал эн Ланж.

— Четыре тысячи орланов серебром.

Хорошо, хоть не золотом.

— Четыре тысячи серебряных — за лечение мальчишки? Сколько же берёте за взрослого раненого? Десять? Двадцать? — усмехнулся рядом эн Симон. До сих пор друг молчал, предоставив эн Ланжу одному вести переговоры, но тут, видно, не выдержал.

Жрец неспешно повернулся к нему, изображая на лице искреннее сожаление.

— Обычное лечение не повлекло бы больших затрат, но вам ведь нужно магическое исцеление, притом без дальнейших последствий для здоровья отрока. Я мог бы вылечить его постепенно, не прибегая к способностям, дарованным мне Целителем, но увы, обстоятельства против меня...

— Это какие ещё обстоятельства? — нахмурился бородач.

— Я думаю, вам они известны, — безмятежности настоятеля могла бы позавидовать каменная статуя. — Вашему другу требуется срочно уехать, и притом навсегда. И отрок едет с ним, я правильно понимаю?

— Да, всё верно, — кивнул эн Ланж, в который раз поражаясь ясновидческой способности жрецов, умеющих понять то, о чём он сам только думал, не решаясь высказать вслух.

— Я могу поставить его на ноги к завтрашнему дню, — продолжал тот, явно довольный произведённым эффектом, — но я стар, и могу не рассчитать сил… Уверяю вас, ваша жертва храму не будет напрасной.

— У меня нет с собой этой суммы, — проговорил эн Ланж, ужасаясь тому, что готовился сделать. Серафина точно не простит, если узнает… — Но, быть может, вот это заменит собой плату? — С этими словами он снял с запястья широкий узорчатый браслет чернёного серебра, с маленькими бирюзовыми вставками, — и протянул жрецу. Тот внимательно посмотрел ему в глаза, не торопясь брать:

— Вы точно не станете жалеть об этой вещи, сын мой?

«Иди ты к Кайеру со своей щепетильностью!» — пожелал про себя эн Ланж, понимая, что не получится скрыть, как дорога ему эта вещь. Браслет подарила ему Серафина, когда они ещё не были женаты; он был изрядно поцарапан от носки, но среди прихотливо переплетённых листьев и цветов ещё можно было разглядеть буквы Л и С. Эн Ланж надевал этот символ их любви всегда, когда приходилось зачем-нибудь уезжать из дома: на охоту ли, в гости или на службу в Замок. Он брал его, как талисман, даже когда отправлялся в патруль по дорогам, и подарок любимой верно хранил и от стрелы, и от предательского ножа, и от удара мечом.

И вот теперь с ним предстояло расстаться.

— Никто не жалеет о вещах, когда речь идёт о человеческой жизни, — хмуро отозвался эн Ланж, и в груди стеснилось от неотвратимости утраты. Он вновь протянул браслет. — Возьмите, святой отец.

***

Стоило обогнуть храм — и взору открылся дивный сад, какой нечасто увидишь даже у состоятельных особ. Куда там герцогу де Лангвилю с его заморскими диковинками! Здесь не водилось никаких чужеземных растений, но трава и камни в сочетании с яркими весенними цветами были подобраны так искусно, что сразу чувствовалась рука мастера. Ничего лишнего, ненужного, показного — лишь только красота линий каменных ступенек, обрамлённых свежей зеленью трав, мощёная камнем дорожка меж цветущими, словно окутанными белым облаком яблонями… Тонкий аромат, струящий в воздухе… Тихое гудение пчёл, трудолюбиво вьющихся возле белых, воздушных цветов. Поодаль — фонтаны в виде животных.

Эн Ланж и эн Симон поднялись друг за другом по узким ступеням на небольшую террасу и, пройдя по длинной аллее с кустами сирени, свернули по неприметной тропке, уводящей куда-то в сторону от основной части сада. Здесь цвели розы всевозможных оттенков красного, кремового и белого.

— Для роз же ещё рано, — эн Ланж не удержался и протянул руку потрогать крупный белый розан. Пальцы наткнулись на невидимую преграду, словно между ним и розовым кустом была прозрачное стекло… да нет, никакое стекло не могло быть таким мягким и упругим!

— Не трогай! — перехватил его руку эн Симон. И хмуро двинул бровями. — Ланж, они маги, им всё под силу. И розы хоть зимой тебе вырастят, и мысли как книгу прочитают. Будь осторожнее с ними!

— Да уж вижу, — усмехнулся эн Ланж, — Бедными прикидываются, а сами втихомолку… Нашему командору такой сад и во сне не снился.

Они проходили мимо увитых цветами скамеек и других розовых кустов, ещё роскошнее первого, но эн Симон каждый раз качал головой: не здесь. Оставалось неясным, чем ему не нравились эти скамейки и что он так упорно искал, но эн Ланж почёл за лучшее довериться выбору друга. В конце концов, тот бывал здесь и раньше и знал настоятеля. Жрец разрешал ему прогулки и молитвы в саду, с одним условием: ничего не трогать и не рвать, и не мешать храмовым братьям, порой медитирующим на воздухе.

— Вот тут, — произнёс наконец эн Симон, указав на скромную каменную скамью у самой кирпичной стены сада. Достаточно высокой, чтобы через неё не проник ни один любопытствующий взгляд.

Серая шершавая скамья с широкими подлокотниками и дугообразной спинкой так и манила присесть. С одной стороны её полускрывал от остального сада разросшийся куст белого шиповника. В отличие от колдовских роз, он не был отгорожен от мира, и эн Ланж зацепился за длинные шипы рукавом камзола.

— Вот проклятье! — проворчал он, отдирая ткань от колючек. Пальцы больно укололо, и магистр отдёрнул руку. На ней алела капелька крови.

— Не проклятье. Благословение, — возразил эн Симон, садясь на скамью. — Шиповник — такое же создание Светлых, как и Любовь. И как она, ранит, чтобы мы чувствовали себя живыми.

— Не ожидал, что ты можешь так поэтично выражаться, — хмыкнул эн Ланж. — О… Владычица! — Шагнув вслед за другом к скамье, он угодил лицом в паутину. — А пауков ты тоже сочтёшь благими? — подколол он с улыбкой, убирая рукой клейкие нити.

Эн Симон неопределённо пожал плечами:

— Пожалуй, да. Раз они живут при храме Целителя.

Эн Ланжа позабавила серьёзность друга.

— Насколько я слышал, Гвендор любую живность благословит. Он же вроде как покровитель зверей или что-то в этом роде. Мы тут и статую льва в виде фонтана видели, и крокодила каменного...

— Это уже другое, — качнул головой эн Симон. — Лев — символ солнца, светлой ипостаси божества. В ней он пребывает чаще всего, безмятежный и чуждый тревогам смертных. В ней он исцеляет раны, как обычные, так и душевные. А Крокодил… — Тут он зябко повёл плечами, и в светлых глазах мелькнуло непонятное выражение, похожее на страх. Эн Ланж решил, что ему померещилось. В самом деле, чего мог бояться сильный, могучий воин, к тому же магистр? — Это тёмная ипостась Гвендора, самая жуткая. В ней он встречает врагов — и тех, кто причинил зло, настоящее Зло… Так мне обьяснял настоятель. И не дай боги никогда встретиться во тьме с Крокодилом, несущим смерть и безумие.

Эн Ланж досадливо передёрнул плечами: разговор получался не таким, как ему хотелось.

— Ладно. Давай оставим богов в покое и поговорим о нас, грешных. Что ты думаешь вот об этом? — И он протянул другу обгоревшую грамоту.

— И всегда-то ты увиливаешь, когда речь зайдёт о чём-то серьёзном, — недовольно нахмурился тот. — Как не поймёшь: наш Скачущий могуч, но в мире есть и другие боги, которым тоже нужно молиться. Они всесильны, а мы — песчинки у Них под ногами...

— Согласен, — поднял ладонь эн Ланж, останавливаяя этот поток красноречия. Обычно молчаливый и даже угрюмый, эн Симон сегодня разговорился; возможно, виной всему была обстановка. И откуда только в нём такая религиозность? — Но у меня мало времени, Симон. Я должен успеть тебе рассказать...

— Так давай говори. Я слушаю. — Эн Симон рассеянно взял грамоту и пробежал по неё глазами. — Грамота из Северного замка нашему командору? — Он повернулся к эн Ланжу, на лице читалось и удивление, и тревога. — Почему она у тебя? Ты… пытался её уничтожить? Зачем?

— Погоди, сейчас всё расскажу по порядку, — усмехнулся эн Ланж, довольный, что друг вернулся с небес на землю. Таким, деловым и обеспокоенным, он нравился гораздо больше, чем когда начинал рассуждать об ипостасях Гвендора. — Я нашёл её в камине у эн Ринарда...

Слушая его рассказ, эн Симон обхватил ладонью подбородок; между рыжеватых бровей пролегла глубокая складка. Время от времени он покачивал головой, не то осуждая горячность эн Ланжа, не то опасаясь последствий подобного поведения.

«А если он меня осудит? — подумалось мельком. — И скажет, что я не имею права вмешиваться в дела командора?»

—… Тогда он потребовал отдать грамоту, но я отказался. Эн Ринард — хитрый лис, уговаривал так и этак, только я стоял на своём: не отдам, и точка. Вот тогда-то он обозлился и сорвал с моего плаща звёзды. Мол, лишает меня звания магистра. Наверно, думал — я за них в драку кинусь, и тут он меня скрутит с помощью стражи. Но не на того напал. — Он улыбнулся, но потом снова посерьёзнел. — Я бросил ему под ноги кольцо вассала — и ушёл. Пока спускался по лестнице — ждал: вот сейчас стража явится и ночевать мне в Башне Молчания. Но — обошлось. А ведь если так подумать, эн Ринард и силой мог отобрать грамоту; он меня много сильнее и крупнее по комплекции. Но не стал. И я всё думаю: почему?

Эн Симон погладил бороду, по лицу скользнула тенью усмешка.

— Да он тебя просто испугался, — пробасил он.

— Он? Меня? — хмыкнул эн Ланж. — Чего ему бояться? Перед ним весь Замок на цыпочках ходит, и Ор-Айлер в полной его власти. Денег — куры не клюют; слуги, вассалы, простой народ — все приказы выполняют, только свистнет. Один я поперёк горла, как рыбья кость. Магистерства грозит лишить. А ты — «испугался»!

— Именно. Ты вряд ли способен отдать грамоту без борьбы, а на шум сбежалась бы стража...

— И меня бы повязали, как бунтовщика, — вставил эн Ланж.

— Может быть. Но у тебя в Замке сторонники, и ты — магистр. Уже одно это всколыхнуло бы весь Замок. И… чует моё сердце: командору не на руку огласка. То, что он испугался — факт. Где-то, в чём-то у него рыльце в пушку. — Эн Симон задумался. — Может, ему платит кто-то, чтобы сидел тихо?

— Шутишь, что ли? — поднял брови эн Ланж, — Командор богат, зачем ему чужие деньги? Вот лишит меня магистерства за такие дела — увидишь, как он испугался.

Друг покачал головой. Лицо его приняло суровое выражение.

— Магистерства может лишить только Суд Ордена. У командора нет таких полномочий. Ты не совершил ничего, за что тебя могли бы отдать Суду, — добавил эн Симон. — Сам знаешь, за что отлучают от Ордена...

Эн Ланж кивнул и стал перечислять с ироничной улыбкой:

— Предательство, убийство, насилие… Вот в мятеже меня обвинить уже можно.

— Мятеж… — Светлые глаза друга окинули его пристальным взором. — Пожалуй, с него станется приписать тебе это. Одно утешение: свидетелей вашего разговора не было. Доказательств у него нет. Разве только кольцо вассала… — Он неодобрительно вздохнул. — Да уж… Сказать по чести, наломал ты дров. Зря раздразнил старого льва. Ну, сжёг бы он эту грамоту, пергамент не человек всё-таки. Мальчишка-гонец, скорее всего, уехал, нечего переживать. А в Северном и без нас справятся, у них командор — не чета нашему, кремень. Видел его как-то на Совете командоров в Орлисте: ястреб настоящий. Хоть и герб у него кабан… Рыцари за ним в огонь и в воду… Не знаю, с чего это ему вздумалось просить у нас помощи.

— Значит, есть причина, — отозвался эн Ланж. — Тем более, если он не тряпка, а мужчина, как ты говоришь. Видно, случилось нечто серьёзное, если такой человек унизился до просьбы о подмоге. И мы не можем остаться в стороне. Ибо это не по-рыцарски будет. Эн Аннибал уже стар. Может, и впрямь кто-то метит на его место?..

— И как ты думаешь ему помочь? — встревожился друг. — В обход нашего командора?.. Ланж, это уже открытый мятеж, не забывай!

Эн Ланж усмехнулся, чуть изогнув бровь.

— Мятеж там, не мятеж, — для меня уже без разницы. Здесь я остаться всё равно не могу. Эн Ринард не простит, шкурой чувствую. Герцог, скорее всего, уже устроил мне засаду на дороге. Или в городе. Пьяная драка, нападение грабителей, несчастный случай, — теперь всё, что угодно может произойти. Разве только в этом храме я в безопасности.

— Значит, решил уехать в Северный?

— Да. Возьму отряд из наших, кто мне предан.

Эн Симон вздохнул. И задумчиво потёр пальцами переносицу.

— Ты уверен, что делаешь правильно?

— А ты, конечно, считаешь, что командор прав, отказывая эн Аннибалу в помощи? — огрызнулся эн Ланж. — Я, собственно, ничего у тебя и не прошу, только охрану — добраться до моего замка. Серафина, небось, уже извелась вся, на дорогу смотрит. Я ж ещё затемно уехал.

— Я пришлю тебе пару крепких ребят, — пообещал эн Симон, поднимаясь со скамьи. — А насчёт всего остального — дай подумать. Такие вещи с ходу не решаются.

***

Едва Гарвел ступил на порог гостиницы, как к нему бросился Альберто и, схватив за руку, потащил за собой по лестнице.

— Друг, наконец-то!.. Идём скорее, а то он уйдёт! Он тебя уже битый час ожидает, а ему нельзя долго отлучаться, — тараторил парень, не давая Гарвелу опомниться.

— Эй, стой, я так не согласен! — вырвался тот на середине пролёта. — Кто такой он и чего ему от меня надо?

— Это Жиль. Я познакомлю вас. Идём, — умоляюще приложил руку к груди Альберто, — прошу тебя! Скорее!.. Ему нельзя здесь оставаться, а то могут донести герцогу.

Крайне заинтригованный, Гарвел больше не перечил, и они быстро поднялись на второй этаж.

Войдя в отведённую им комнату, он увидел широкоплечего, крепко сбитого парня с коротко подстриженными чёрными волосами. Пухлые розовые щёки и маленькие карие глазки напрашивались на невольное сравнение с поросёнком, а упитанность тела говорила о любви его обладателя к сладостям и выпечке. Белая, чуть запачканная в чём-то курточка была ему немного коротковата, тёмные штаны имели слегка обтрёпанный вид. В руках он держал тёмную поношенную шапочку.

Оба — и Гарвел, и незнакомец, — в первые мгновения молча уставились друг на друга, не зная, чего ожидать от этой встречи. Однако Альберто не дал им долго разглядывать друг друга.

— Друг, познакомься, это Жиль, поварёнок из дворца герцога. Жиль, это и есть эн Гарвел, о котором я тебе говорил. Расскажи ему о графине Диане.

Парень оживился.

— Чего хочет знать господин?

— Можешь звать меня просто Гарви, я пока не дорос до господина, — хмыкнул Гарвел. Сейчас он видел, что его новому знакомому самое большее — лет четырнадцать: возраст, когда мальчик начинает считать себя мужчиной, хотя для окружающих остаётся милым ребёнком. — Расскажи, какая она и чем увлекается. Какой у неё характер… Ну, всё, что знаешь.

Жиль почесал голову.

— Эмм… Ну, это… Она красивая.

— Это я знаю. Видел её мельком. Ты давай расскажи что-нибудь о ней интересное. Чем она любит заниматься?

По правде говоря, он ожидал услышать про обычные девчоночьи занятия: вышивка там, наряды и всё такое прочее. Чем ещё может увлекаться девчонка?

Ответ его огорошил:

— Охотой.

— Чем?! — изумлённо переспросил Гарвел, не веря своим ушам.

— Охотой, говорю, — повторил Жиль-поварёнок. — У ней сокол свой, и собака огромная, Сью зовут. И конь — Зверь прозывается. Только он и есть зверь, потому как конюхов кусает и задом бьёт. А госпожу — ничего, слушает. Она сама на нём скачет, и сокола на перчатке носит. И брат её, молодой господин, с нею ездит.

Гарвел попытался соединить в воображении недавно виденную капризницу с образом бесстрашной охотницы. Получалось неважно: ведь ни Элиза, ни дочери графа Харла не увлекались подобным странным занятием. А больше знатных девушек среди его знакомых не было.

— Ну, а кроме охоты, что она ещё любит?

— Это… пирожные с кремом, — немного запнувшись, начал перечислять Жиль. — Клубнику в сливках...

— Да не то, — перебил Гарвел, — занятия какие? Не всё же время она на лошади по округе скачет?..

Поварёнок пожал плечами, смущённо теребя в руках тёмную шапочку.

— Ну, это… Как в обычае у господ: танцы всякие у ней, кавалеры стихи читают… Я один раз слышал, как этот, как его… граф Дюбуэн ей песню пел. Красиво так, заслушаешься, и всё про любовь свою. Они все про любовь ей стихи пишут.

— Друг, я ж тебе рассказывал, — тихо сказал Альберто. — Этот Дюбуэн так влюбился, что говорят, помешался на этом.

— Ага, — подтвердил Жиль, — говорят, он ходит в рощу деревьям петь, как наша госпожа к нему жестока. И прозванье ей дал такое — Гордая Диана. Только госпожа совсем не жестокая. Она добрая, мне вот всегда улыбается.

Гарвел прищурился.

— Добрая, говоришь? Ну, что ж, посмотрим, окажется ли она ко мне добра. — Развязав поясной кошель, он отсчитал парню четыре серебряные монеты. — На вот, держи. И не говори никому. что я тебя о ней спрашивал.

Круглое, румяное лицо подростка просияло; схватив деньги, он низко поклонился и, сбивчиво поблагодарив, быстро исчез за дверью.

После его ухода Гарвел несколько раз прошёлся по комнате, вновь вызывая в памяти образ Дианы и историю, поведанную Альберто.

«Жиль не в счёт, — думал он, покусывая перо, которое достал из пенала заранее, — для него она может, и вправду добрая. Но как можно быть доброй госпожой, если позволяешь себе творить несправедливость?.. Если обижаешь ни вчём не повинного менестреля — просто потому, что очень приглянулась его собачка?»

— Что ты задумал? — Альберто, забравшись с ногами на кровать, нежил кота: гладил брюшко, почёсывал за ухом… Разомлевшее от ласки животное громко мурчало, в полном блаженстве прикрыв глаза.

— Да вот, хочу песню для неё сочинить, — отрешённо произнёс Гарвел.

— Для завтрашнего состязания? — догадался тот. — Тогда не стану мешать, друг. Тебе помочь?

— А помоги! Ты же обещал, — улыбнулся Гарвел. — Вместе веселее будет. — И добавил, помедлив: — Как тебе нравится такая строчка? «Гордая красавица Диана, не моя ты рана и не боль...»

Альберто взглянул озадаченно:

— По-моему, не очень удачно. К тому же, друг… Я не совсем понимаю, что за тему ты выбрал?

Гарвел сверкнул глазами:

— Самую лучшую. Спеть ей такую песню, чтоб она позеленела от злости!.. Чтоб неповадно было над тобой издеваться!

Друг встревоженно замер, перестав гладить Сильвано.

— Ты что, серьёзно?.. Из-за меня? Брось, не дури, Диана тебе за это такое устроит — на всю жизнь заречёшься и другим закажешь. Она же дочь герцога!

— И поэтому ей всё можно? — упрямо возразил Гарвел. — Нет, ты прав, — он размашисто перечеркнул написанную было строчку. — Этот размер не подходит, слишком уж лирически звучит… Какой бы взять, чтоб и насмешка слышна была, и настроение?.. Погоди, я вспомнил. Есть одна песня о воровке. Так… На этот мотив… — Он помолчал, подгоняя слова под нужный ритм. — Вот, слушай.

Гордая Диана!

Не моя ты рана,

Сердце не больно моё тобой...

За твои ланиты,

Грозно и сердито

Я врага не вызову на бой...

Альберто предостерегающе покачал головой:

— Ты сильно рискуешь, друг. Диана разозлится, и только боги знают, как тебе отомстит. Не трогай её лучше, беды не оберёшься!

— Пусть позлится! — Гарвел поймал себя на том, что ухмыляется в точности как Поль. — Лучше помоги, чем стращать. Я хочу написать в шутовском духе, но не уверен, что получится насмешливо… А вместе у нас выйдет как раз то, что надо!

Альберто вздохнул.

— Как знаешь, друг. Я-то, конечно, помогу, но… Лучше бы ты отступился от этой затеи. Не будет добра.