Глава 17. Путь на свободу

 Месяц Влюблённых,

9 день.

Замок Маренвель

Ветер бушевал два дня так неистово, словно задался целью разрушить замок. Время от времени принимался моросить дождь, а солнце маячило сквозь тучи неясным белёсым пятном, проглядывая лишь в редкие разрывы.

Даниэль костерил погоду на чём свет стоит, искренне жалея «господина рыцаря», которому нельзя было выйти подышать воздухом. Конюший заходил часто, изо всех сил пытаясь быть чем-то полезным. Даже принёс целебную мазь и полчаса втирал её Гарвелу в раны на спине. Пока, наконец, тот не возмутился, заявив, что подобной вонью только клопов травить.

А когда Гарвел от вынужденного безделья попросил книгу, парень просто расцвёл, пообещав достать самую лучшую. Конечно, слугам доступа в хозяйскую библиотеку не было, но, как оказалось, Даниэль очень любил читать. Он покупал книги на ярмарке, нарочно откладывая на это деньги, и таким образом скопил уже несколько неказистых книжонок, в которых рассказывалось о море и дальних странах.

Вот этим он немало удивил Гарвела. Да и собеседником оказался приятным и даже довольно начитанным для простолюдина.

— Понимаешь, господин рыцарь… Рядом лошади, дух конюшенный. Сижу на соломе… Темно так, тихо. И свечка потрескивает. Где-то в углу мыши возятся… А я знай гляжу в книгу — и мысли ниоткуда появляются… Не мои вовсе. О таких вещах, про которые бы ни в жизнь не узнал!.. Иной раз так жутко сделается: читаю слова, а от них в голове вдруг вижу картину, ну как живую. И голоса звучат, будто люди разговаривают. Оглянешься кругом — ан нет никого. Вот, думаю, колдовство эти книги… Ни одну больше не открою! Так ведь что ты думаешь? Как вечер — так рука сама к книге тянется. Словно бы голод какой, что ли?

Вот этим детским удивлением, да ещё желанием увидеть море Даниэль напомнил Гарвелу оставшегося в Кристэ фантазёра Анжу. А ещё — своё обещание привезти братишке кораблик… А затем перед глазами встали все, кто ждал его в тихом домашнем кругу.

«Эх, увижу ли я их когда-нибудь?.. Отец. Леонита. Микель. Лорика-Стрекозка. И Анжу… Андреас и Мартина. Старая Марианна. И Жанна, бедная… Будут вспоминать меня, а что и как, не узнают. И дед только вздохнёт. Сгинул, видно, скажет, на чужой стороне…»

И тут Гарвела словно ударило.

Кольцо! Поручение Теодора, о котором он совсем забыл!

Неказистое с виду колечко с надписью на древнем языке должно было открыть ему двери столичного Табора Солнца. Вот куда он поедет, как только удастся отсюда выбраться! Там свои, гайнане, они не дадут пропасть. Хоть чем-то да непременно помогут.

Это решение придало бодрости, и будущее больше не страшило неопределённостью.

Разве он не гайнанин? Его примут в таборе раджани, должны принять! И кто-нибудь по обычаю отправится с вестью в Соколан… Можно будет передать письмо, а то и что-то в подарок… Хотя нет, ведь всё жалованье, полученное от эн Аннибала, пропало. Эх, так нелепо, ведь пятьдесят орланов ещё оставалось...

«Ну что ж, раз нет денег — заработаю, — решил Гарвел. — Плясать и петь умею не хуже других — значит, как-нибудь да проживу в столице».

***

 … Он сидел у небольшого костра посреди вечерней, засыпающей степи.

Языки пламени лизали ветки сухого кустарника, сонно кричала какая-то птица и вздыхал ветер, шевеля тёмную траву.

Гарвел любил такие вот посиделки с Анжу. Мальчик обычно делился сокровенным, но было хорошо и молчать, вслушиваясь в звуки ветра и посвист птиц, и всем сердцем ощущая единение с родным простором.

Братишка устроился рядом, на худеньком лице плясали оранжевые отсветы. Анжу боязливо вздрагивал от ночных шорохов и, зябко передёргивая плечами, протягивал руки к огню.

 — Гарви… а корабли, они как далеко плавают? — неожиданно спросил он, щурясь от света костра.

— Далеко, Анжу… — отозвался Гарвел. — До Южных островов, пожалуй. Если на борту достаточно пищи и воды. И если повезёт не утонуть в бурю. А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — смутился тот, пряча взгляд. — Я тоже хочу плавать, когда вырасту. Чтобы добраться до дальних стран… Своими глазами увидеть все чудеса… А-а-а! — внезапно вырвался у братишки крик ужаса.

Гарвел оглянулся — и узрел совсем близко от себя рослого матёрого волкиза.

И отчего-то показалось: уже было подобное.

Сейчас ухватить толстую хворостину, крикнуть погромче… Эти создания боятся огня и на людей нападают редко. Умные твари...

Однако ни угрожающий замах палкой, ни крик не заставили зверя отступить. Наоборот, в жёлтых глазах вспыхнула непонятная лютая злоба. Обнажив длинные клыки и глухо ворча, волкиз продолжал наступать.

«Дело плохо, — понял Гарвел, — не бешеный ли это?»

Выхватив из костра горящую головню, он приготовился защищать Анжу и себя.

Братишка испуганно жался сбоку, мешая как следует размахнуться, но его присутствие не давало отступить. А страх липкой паутиной опутывал душу.

Что же не так с этим волкизом? Почему так пугают его горящие злые глаза? Откуда взялось чувство потустороннего ужаса?

А зверь вдруг задрал к небу длинную морду — и жутко, тоскливо завыл, начиная меняться и расти на глазах, становясь ещё страшнее, чем прежде. Тёмная до того шкура блеснула серебристым металлом.

Да нет же, так не бывает!.. Это всего лишь легенда!..

И всё же он стоял перед ними, Железный волк: в блестящей броне, с чёрным, как уголь, косматым загривком. Готовясь к прыжку, хищно припал к земле, щеря в звериной ухмылке острые зубы.

Гарвел поудобнее перехватил головню, шагнул вперёд, — и Волк прыгнул на него, сбив с ног одним мощным ударом. А потом всей тяжестью ступил ему на грудь, заслоняя небо и звёзды. Не помогла и тлеющая головня в руке: вопреки легендам, Зверь не боялся огня. Только отмахнулся могучей лапой — и головешка разлетелась россыпью золотых искр.

А жёлтые глаза хищника прищурились совсем по-человечески. Красная пасть обдала смрадным дыханием, капала слюна с желтоватых клыков...

— Слабый человек! — вдруг услышал Гарвел низкий рык Волка, — где тебе тягаться с сильными мира сего?.. Отступи, склонись, пока ещё не поздно. Не переходи дороги тому, кто вышел на охоту!

Было жутко, но на Гарвела нашло злое упрямство. Он ничего не ответил Зверю, с молчаливым вызовом глядя в жёлтые глаза. А сам отчаянно шарил у себя на поясе, пытаясь нащупать нож. Которого не было.

А Железный волк, словно издеваясь, вдруг захохотал нечеловеческим, пробирающим до костей смехом:

— А! Ха-ха-ха!.. А! Ха-ха-ха!...

Гарвел ухватил его за лапы, пытаясь сбросить с себя чудовище...

***

И от этих усилий сон плавно перетёк в явь.

Но тяжесть на груди не пропала, лишь как будто немного уменьшилась в размерах.

Ещё витая на грани полусна, Гарвел столкнул с себя… нечто живое и мохнатое, пытающееся упираться когтистыми лапами. Перекатился на бок — и, окончательно проснувшись, увидел рядом с собой большую серую кошку.

«Тепла тебе жалко, что ли, человек? — молчаливо упрекали обиженные жёлто-зелёные глаза. — Не задавила бы тебя, ты вон какой большой!»

Ему захотелось погладить мягкую шерсть. Пушистая мурлыка не отодвинулась, но и тереться об руку не стала, всем своим царственным видом давая понять, что терпит ласку только из вежливости.

«Интересно, чья это такая?.. — гадал он, любуясь на чуткие острые уши и длинные белые усы. Спокойные, непроницаемые глаза с вертикальным чёрным зрачком глядели теперь загадочно и мудро. — Неужели Дианина? Или Николетты?.. А главное, как это и когда она сюда проскользнула?»

Кошка негромко мяукнула — и свернулась на одеяле калачиком.

Гарвел посмотрел в окно; непогода ещё не улеглась, но всё-таки показалось, что ветер уже не такой сильный. Может, рискнуть?

Вчера, дождавшись, когда уйдёт Даниэль, он всё-таки прокрался ко второй двери, молясь, чтобы та не оказалась запертой. Боги услышали его, и дверь даже не заскрипела, когда Гарвел потянул её на себя. Соседняя комната оказалась изящной голубой гостиной, с узкими стрельчатыми окнами, занавешенными полупрозрачными шторами. В сказочном голубоватом полумраке золотились обшитые жёлтым узорчатым шёлком деревянные диванчики и стулья, синели эталийские вазы на мраморных тумбах и на столиках. Белые цветы на синих обоях перекликались с белизной расписанного золотыми листьями камина...

Но Гарвела интересовали в первую очередь окна. Большие, почти от пола до потолка, они, к его безмерной радости, не были забраны решётками и выходили на каменный балкон. Правда, предстояло ещё узнать, как эти окна открываются, но это уже казалось сущей ерундой.

Однако, как только он протянул руку к раме — попробовать приоткрыть, как в соседней комнате раздался голос Жана:

— Господин рыцарь!.. Господин рыцарь! — и приближающиеся шаги.

Пришлось поспешно отойти от окна и сделать вид, будто рассматривает расписную вазу на одном из столиков. Уловка не боги весть какая, но Жан с его простодушием поверил.

Но Гарвел всё-таки почёл за лучшее выйти из голубой гостиной в свою комнату.

Ведь, не приведи Акерун, если в замке поймут, что он намерен сбежать...

Слуги и так не оставляют его одного, с тех пор как встал на ноги. Побыть в одиночестве удаётся не больше нескольких минут: Николетту заменяет Даниэль, того — Жан, а то и старая Марсела приплетётся… И это не считая ещё двоих слуг, что по ночам топчутся у дверей снаружи. Как-то раз даже пожилой дворецкий заглянул, хотя делать ему тут решительно было нечего.

И пусть все они утверждали, будто хотят развлечь «господина рыцаря», дабы не заскучал, Гарвела не покидало гнетущее чувство, что за ним следят.

За дверью раздались шаркающие шаги, и в проём боком, сгибаясь под тяжестью подноса, вошла Марсела. Седые пряди выбивались у неё из-под чепца, морщинистое лицо было напряжено, но узловатые старческие руки крепко держали ношу, не позволяя пролиться через край чашки ни капле ароматного чая. А политые мёдом румяные хлебцы на серебряной тарелке источали такой запах, что Гарвел поневоле проглотил слюну. Хотя ещё минуту назад собирался потерпеть без завтрака.

— Кушай, господин рыцарь, — сказала кухарка, поставив поднос на стол. — Небось, оголодал за ночь? Дело-то молодое, силы нагуливать надоть. Если мало принесла, так ишо есть. Я много спекла.

Гарвел и сам не заметил, как подсел к столу и потянулся к тарелке.

— Ники моя не заходила ишо? — спросила между тем Марсела. — Вот дура девка, прости Владычица! Нет, штоб господину умыться принести — всё-то со своим конюхом милуется.

Гарвел улыбнулся.

— Да я и сам умоюсь, был бы кувшин с водой.

— Дак подожди, я счас воды-то и принесу, — проговорила старуха, и шаркающей походкой направилась к двери.

Он с волнением ждал, когда служанка уйдёт. Конечно, нехорошо обманывать старушку, но другого выхода у него нет. Пока медлительная Марсела спустится до кухни, пока поднимется обратно — у него будет вдоволь времени, чтобы попытаться открыть окно.

Как только шаги старой женщины затихли на лестнице, Гарвел опрометью кинулся в соседнюю комнату. Голубой полумрак вновь окутал его, соблазняя никуда не уходить, а тишина, совершенно домашняя, манила присесть на один из жёлтых диванчиков. И уютно тикали часы на каминной полке, совсем как когда-то в Кристэ...

Он решительно подошёл к ближайшему окну и, отдёрнув тонкую занавеску, попытался открыть резную деревянную раму. Та не поддавалась… Чем бы поддеть хитрую защёлку?

Гарвел огляделся.

«Вот бы сейчас хоть один из гайнанских ножей… жаль, все отобрали слуги маркиза, бэнг их раздери!»

Вспомнился маленький складной ножик, даже в развёрнутом виде не больше ладони. Настолько старый, что считался в семье едва ли не реликвией, но выбрасывать было жаль из-за красивой перламутровой рукоятки. И Гарвел всюду таскал его с собой в поясном кошеле.

В душе шевельнулась надежда: может быть, недруги не позарились на такую невзрачную вещицу? Как оружие ножик не годится, разве что перья очинять, а ценности в нём — на два ломаных медяка.

Он быстрым шагом вернулся в спальню. На одном из стульев лежал плотный светло-зелёный свёрток: это Николетта накануне вечером принесла его замковую форму. Вчера, проговорив допоздна с Даниэлем, он так и не притронулся к вещам, зато теперь лихорадочно разбрасывал их по кровати.

Форма после всех дорожных передряг немного потеряла парадный вид; но зато, тщательно выстиранная и залатанная заботливыми женскими руками, стала больше похожа на одежду бывалого рыцаря. Да и алый плащ, с косым швом на плече, теперь смотрелся так, словно его хозяин побывал в настоящем бою.

«Пожалуй, отчасти так оно и есть», — хмыкнул про себя Гарвел.

Развернул аккуратно сложенные шоссы — и на кровать упал знакомый кожаный кошель с неумело нарисованной волчьей головой. Давний подарок Раульфа, когда они только что скрепили кровью своё побратимство. Гарвел, помнится, отдал другу в ответ узорчатый гайнанский пояс.

Как же ему не хватало Раульфа все эти два года! Строгих синих глаз под косой рыжеватой чёлкой, неколебимой уверенности друга, как следует поступать, и чуть наивно-философского взгляда на жизнь...

Не странно ли, что после всех клятв и обетов они с побратимом оказались разлучены обстоятельствами, и теперь, когда рядом нужно крепкое дружеское плечо, приходится надеяться только на себя и свою удачу?

Он ещё додумывал эту мысль, а руки уже привычно распустили завязки кошеля, и пальцами на ощупь проверили его содержимое. Конечно, жалованья простыл и след, но все остальные мелочи были на месте. В том числе и заветный ножик, когда-то принадлежавший, если верить семейному преданию, самому Моргиру Кристэ. Основателю рода.

***

Копыта Каурки мягко ступали по мокрой траве, а с нависших над головой веток деревьев то и дело обрушивались маленькие ливни; однако, по мнению Васко, это были сущие пустяки по сравнению с непроезжей теперь дорогой. Ни конному, ни пешему долго не удержаться на ногах по столь сильной грязи. А ждать, покуда подсохнет — так и до Месяца Колесницы просидишь. А если и он дождливый выдастся...

Каурка недовольно встряхивался, прядал ушами, фыркал, но всё же не выходил из хозяйской воли. Понимал, небось: тут, по обочине, идти безопаснее, а на дороге, не приведи боги, и ногу сломать можно.

— Да, плачут нынче Влюблённые, — пошутил позади Поль, заставляя Марко идти вслед за Кауркой, — никак, разлучили их, вот и убиваются.

— Нам бы не разлучиться, — отозвался Васко спокойно, — а холодные Влюблённые — это к урожаю.

— Если и Колесница мокрая окажется, то плакал твой урожай, — фыркнул Поль.

— Не окажется, — неожиданно подал голос Альберто, шагавший позади с котомкой на плече.

Сын булочника развернулся к нему.

— А ты почём знаешь, парень?

— В день начала ледохода солнце с Хозяйкой по-доброму встретились, — пояснил тот, слегка запинаясь. Он явно до сих пор робел присутствия гайнанина, и стоило большого труда уговорить парня поехать с ними. — А значит, и лето выдастся хорошим, и урожай не пропадёт.

— Ну, поживём — увидим, — заключил Васко. И добавил: — Нам бы Гарви найти… Одна надежда, что он и без нас вырвется из Марвен… как там его?

— Из Маренвеля, — смущаясь, подсказал Альберто.

— А может, это самое… Попробуем выручить, как тогда, в горах? — уже не в первый за эти дни предложил Поль.

Васко помолчал, прикидывая про себя. Звучало заманчиво… так бы и кинулся, но...

«Где стоит бэнгов замок, у поселян порасспрашивать можно бы. Да толку?.. Тамошнюю стражу не обманешь, абы каких проходимцев в ворота не пустит. А уж меня — и подавно… разве затем, чтоб на стене повесить? Вот это — запросто!.. А эти… Как бы в подвал не угодили, Гарви спасая. Один и вовсе драться не умеет, только на струнах бренчать, другой по-басмарски ни бе, ни ме, а Поль… С девкой, конечно, договорится, но вот со стражей — навряд...»

— Ну что молчишь, — не отставал сын булочника, — или закончилась твоя хвалёная дружба с Гарви? Все вы храбрецы трепаться, а как до дела дойдёт...

— Кто бы говорил! — обернулся Васко, угрожающе прищурясь. — Скажи спасибо, что я с тебя шкуру не содрал! Ты же, дрянь, Гарви бросил!.. И между прочим, не в первый раз.

Поль натянул поводья, серо-зелёные глаза недобро вспыхнули.

— Ах, ты… гайнанская собака!.. Чем попрекать вздумал!.. А кто умчал без оглядки, когда напали разбойники, не ты? А по дороге в табор отдыхать запросился?

Васко развернул Каурого поперёк обочины.

Кажется, самое время преподать урок этому белобрысому нахалу. Зря он пожалел его в деревне!

Рукоять кнута легла в руку привычно и радостно, гибкий кожаный ремень качнулся, разворачиваясь во всю длину...

— Эй-эй, полегче! — завопил Поль, увидев кнут; от его крика Марко шарахнулся в сторону дороги, копыта заскользили в топкой грязи и сын булочника, не удержавшись в седле, шлёпнулся прямо в лужу. — Бешеный, одно слово… Как тебя вообще Гарви терпит, демоны тебя… ай!

Толкнув коня шенкелями, Васко послал его к барахтающемуся на дороге.

И тут прямо под ноги Каурому неожиданно бросился Альберто.

— Остановись, почтенный! Не губи человека, за что ты его? — парень явно принял происходящее всерьёз и перепугался до дрожи. — Если за каждое слово кнутом бить, так на нём до столицы живого места не останется.

За спиной музыканта бесшумно вырос россанец, до тех пор молчаливо шедший позади всех. Мяукать он после лечения в деревне перестал, и понимал почти всё, что говорили. Но сам мог произнести по-басмарски всего два-три слова, и то с ужасающим акцентом.

Однако теперь смысл вскинутого лука с дрожащей от напряжения тетивой был понятен без слов. И пусть оружие россанец сделал сам, от этого оно не переставало быть смертоносным.

Ирагос, как звал себя этот дикарь, не мигая, смотрел прямо на него, Васко, и отточенная стрела чуть подрагивала, грозя сорваться. Россанец мотнул рыжеватой головой: отойди, мол, а не то худо будет!

Пришлось плюнуть и, развернув Каурку вперёд, снова пустить его шагом — вдоль дороги, уходящей за хмурый небоскат.

***

Заветный нож не подвёл, и хитрая защёлка поддалась со второй попытки.

Гарвел осторожно приоткрыл створку окна, и в комнату ворвался сквозняк, от которого взметнулись голубые шторы. Запахло сыростью недавнего дождя и свежестью парка.

Сердце учащённо стукнуло раз, другой: вот она, свобода!

Осталось выпрыгнуть на балкон, а там махнуть через парапет на дуб… И всё, попробуйте поймать гайнана в парке!

Он и вправду ощущал себя в этот миг больше гайнанином, чем рыцарем. Дикая радость охватывала всё его существо при одном взгляде на приоткрытое окно и волю за ним, но и осторожность шептала, что праздновать победу ещё рано. Где-то по лестнице поднималась и в любую минуту могла войти Марсела… Нужно успеть воспользоваться милостью богов и бежать, пока для этого есть возможность. Второго случая может и не представиться.

Оставив окно приоткрытым, Гарвел снова вернулся в спальню. Вид раскиданных по кровати вещей вызвал в душе досаду на самого себя: драгоценное время уходило так ощутимо, что он как будто слышал шелест песчинок в невидимых песочных часах.

Торопливо сдёрнув простыню с кровати, завернул в неё замковую форму и шоссы, перебросил через плечо плащ, схватил сапоги… И огляделся, прикусив губу: точно ли ничего не забыл?

От волнения стук собственного сердца отдавался в ушах грохотом, во рту пересохло, и уж вовсе невозможно было спокойно дышать. А в животе совсем не к месту требовательно заурчало. Впрочем… хлебцы и впрямь можно взять с собой, будет чем перекусить на воле.

Чуткий слух уловил за дверью шаркающие шаги и негромкое бормотание: это возвращалась с водой старая Марсела.

Быстро завернув медовые хлебцы в салфетку, Гарвел сунул их поверх вещей и, завязав простыню узлом, кинулся в голубую гостиную.

Там он прежде всего придвинул вплотную к двери один из жёлтых диванчиков, чтобы старухе, если захочет пойти следом, пришлось звать на помощь кого-нибудь из слуг. Потом подбежал к окну, распахивая настежь обе створки...

— Заждался меня, господин рыцарь? — послышался из спальни приглушённый голос Марселы. — Уж прости старую, не шустра я теперича на ногу… Да где ж ты, господин… Ах, ты, Владычица святая!.. Жан! Жа-ан! Иди сюда, бестолковый!

«Плохо дело, — понял Гарвел, — если зовёт, значит, слуга где-то поблизости. Надо уходить!»

Из окна он вылез на каменный балкон, который тянулся почти вдоль всей стены замка. Заглянул через парапет — и, выбрав место, сбросил вниз узел с вещами, сапоги и плащ. В кожаных башмаках спускаться будет не пример удобнее. Особенно по дереву.

Как раз у соседнего окна рос высокий дуб с густой шатровидной кроной...

— Жан, дубина, толкай посильнее!.. — раздался где-то позади громкий выкрик конюшего. — Меня пусти, я сейчас пособлю! Давай, разом!

«Бэнги лысые, и Даниэль здесь! Вот незадача!.. — прошептал Гарвел пересохшими губами. — О Владыка Акерун, помоги мне! Ты покровитель гостеприимства, но не насильного же!»

Примерясь, он оттолкнулся от стены — и, вскочив на парапет, следующим прыжком перелетел на дуб. Мощная ветка под ним пружинисто закачалась, заскрипела, но выдержала, а вот другая, потоньше, за которую в горячке схватился рукой — с треском обломилась.

Гарвел едва не потерял равновесие, но удержался, вцепившись в толстый сук над головой. Потом придвинулся поближе к стволу, прижался щекой к шершавой коре. И решил, что теперь его вряд ли возможно разглядеть среди ярко-зелёной листвы. Во всяком случае, в окно его точно не увидят. Но уходить всё равно нужно: брошенные вещи неизбежно наведут на след. А что искать будут усердно, он не сомневался.

Спускаться пришлось медленно, чтобы со стороны было не слишком заметно колебание листьев. Кожистые, крупные, чуть не в ладонь, листья были красивые, с клиновидным основанием и несколькими неровными лопастями по краям. Как всякий мальчишка, Гарвел обожал в детстве лазить по деревьям, и спуск на землю не занял много времени.

Спрыгнув на землю, он огляделся; потом накинул на плечи плащ, подобрал свой узел и сапоги.

Чутьё подсказывало, что лучше всего будет уйти от замка как можно дальше в парк, и Гарвел не стал медлить. С балкона ему что-то кричали, наверно, просили вернуться, но это только заставило прибавить шагу.