Глава 4. Свободный шут

Месяц Влюблённых,

4 день

Солнечный свет горел на клинке меча нестерпимым голубым пламенем; пламя металось, вспыхивало и гасло, а то и вовсе превращалось в бело-голубую молнию. Гарвел старался не смотреть на эту игру света, сосредоточась на дыхании и собственных движениях.

«Вдох-выдох!.. Разворот на пятках, клинок летит вправо, поражая невидимого противника. Теперь уклониться, отскочить, клинок в защитном положении. Вдох-выдох, дыхание не должно сбиваться. Парировать атаку противника… Атаковать самому…»

После вчерашнего разговора стало ясно: пора ученичества прошла, пора принять на себя обязанности коннора. Да, он привык думать о себе как о малоопытном асаване, которому нельзя и шагу ступить без оглядки на своего наставника. Да, он ощущал себя порой слабым и одиноким, даже недостойным для служения Скачущему.

Но случай со старостой показал, что другие вполне могут принимать его всерьёз, и даже просить помощи, словно у настоящего, взрослого коннора. Значит, нужно отринуть сомнения. Перестать прятаться от своих прямых обязанностей.

«Довольно того, что я не поехал в Россану, хотя знаю, что там кому-то грозит смертельная опасность… Нет!.. С этого дня я стану другим, и брошусь на помощь любому, кто позовет… И стану защищать всякого, кто в этом будет нуждаться. Не прикидывая, сколько шишек достанется мне самому...»

Решив так, он крепко заснул, а утром неожиданно пробудился с самым рассветом: ни дать ни взять, кто незримый тронул за плечо. И это раннее пробуждение и тишина спящего дома вдруг подсказали то, что не додумалось вчера. Гарвел соскочил с кровати, взял под мышку Горящий Свет — и на цыпочках пробрался через кухню во двор.

Стараясь не шуметь и не скрипнуть дверью или, не дай бог, раздразнить цепника, он осторожно выскользнул на крыльцо.

Пёс и самом деле лениво залаял несколько раз — и умолк, слабо виляя хвостом. Наверно, счёл, что ночевавший в доме — почти что свой. Пока ничего не натворил.

Пройдя к сараю под любопытным собачьим взглядом, Гарвел бросил ножны на бревна возле забора — и сел на пятки, положив обнажённый меч у левого бедра. Кисти рук — как и положено уставом, на коленях, спина прямая, а подбородок гордо поднят, как в своё время требовал эн Аннибал.

— Меч, горящий в небесах,

Ты несёшь в руке Своей,

И Тебе неведом страх,

Ибо Ты — не из людей…

Знакомые слова молитвы срывались с уст легко и привычно.

«А вправду ли Он не ведает страха и сомнений? — непрошено вклинилась мысль, — Может ли Воитель быть похож на человека? Подвержен ли и Он слабостям, как смертные?.. Боги, о чём я думаю!.. Во время молитвы!» — ужаснулся он сам себе.

— …Над челом Твоим — звезда,

А в другой руке — всегда

Чаша, полная огня.

Я прошу: прими меня!

О Ты, Воитель, пою Тебе!

Ты мой учитель всегда, везде.

Так помоги же и укажи,

Чтоб жить по правде, а не по лжи!

Завершив молитву, он встал в начальную стойку, приветствуя мечом воображаемого противника. И закружился по двору, в утренней разминке, впервые — один, без наставника, без товарищей-асаванов. Он знал, что со стороны это походит на красивый танец; сколько раз сам наблюдал в Замке разминку конноров и магистров. А теперь вот сам…

Горящий Свет так и свистел, рассекая воздух, и сверкал на солнце, точно голубая молния; но ни разу не вышел из хозяйской воли и не попортил ни стену сарая, ни добротный забор, хотя простору было не особо много. Под конец Гарвел всё же позволил себе небольшое озорство, срезав несколько головок высоких одуванчиков, жёлтой россыпью тянувшихся навстречу новому дню. Золотые головки брызгами разлетелись по траве и дорожке, а за спиной раздалось:

— Здорово у тебя получается!

Гарвел крутанулся на пятках, хотя и так знал, кому принадлежит голос.

Поль!.. И как неожиданно появился. Стоит, ухмыляется — рот до ушей. И поди разбери, то ли вправду восхищается, то ли, по обыкновению, насмешничает.

На всякий случай Гарвел принял бесстрастный вид; наклонясь, сорвал пучок травы и вытер лезвие меча.

— Доброе утро, — произнёс он, решив вести себя так, как если бы Поль и впрямь был образцовым слугой.

«В конце концов, парень нанялся в услужение впервые. А, значит, и ошибки простительны...»

Он ещё додумывал эту мысль, когда сын булочника, поздоровавшись в свою очередь, огорошил вопросом.

— Слышь, Гарви, одолжи мне Марко на время.

— Куда это ты собрался?

— Да я-то никуда, — отозвался тот с невинной ухмылочкой, за которую захотелось врезать. — Это ты у нас всё куда-то рвёшься. А я — парень простой. Мне и здесь хорошо!

И, поставив ногу на бревно, оперся о колено ладонью, выжидательно глядя на Гарвела.

Тот нахмурился, не понимая, куда он клонит.

— Что ты хочешь сказать? Говори толком!

— Да куда уж проще! — ухмылка Поля стала шире, хотя в глазах пряталась неуверенность…или что-то ещё? — Я тут, понимаешь, подработать решил. Деньги лишними не будут. Ну, и подумал… Зачем тебе два коня? А эти селяне меня больше уважать станут, если при лошади буду. Ну, и потом… На чём тебя догонять стану, если Марко отберёшь?

— Так… — проговорил Гарвел, неожиданно ощутив обиду от слов Поля.

Надо бы радоваться, что навязавшийся слуга решил уйти, но в душе почему-то стало пусто и безрадостно, будто и в самом деле терял друга. Хотя какой это друг, если вознамерился бросить?

— Вот оно что! — сказал он с горечью. — Выходит, расхотелось у меня служить? Может, ещё и жалованье у меня потребуешь?

— А давай! — оживился бессовестный сын булочника. — Денежки всегда пригодятся. Сколько ты мне обещал, двадцать серебряных?

У Гарвела перехватило дух от такой наглости.

— Двадцать плетей не хочешь? — вспыхнул он. — Это когда я тебе что обещал?.. Сам напросился в слуги — никто тебя не звал!

— Но хоть пятнадцать-то дашь? — не унимался Поль.

Так и хотелось схватить его за соломенные волосы и хорошенько оттаскать. Чтоб впредь неповадно было!

Усилием воли сдержав праведное возмущение, он бросил сквозь зубы:

— Десятью обойдёшься. И то много будет!

Поль присвистнул, весьма довольный. И даже не подумал поблагодарить! Только развернулся — и вразвалочку пошёл к дому.

Вложив Горящий Свет в ножны, Гарвел проследил бывшего слугу взглядом. От него не укрылось, как тот весело помахал рукой вышедшей на крыльцо Тиссе, а та, остановясь с ведром в руке, кокетливо заулыбалась.

Всё сразу стало понятно.

«Ох, Поль, ну что ж с тобой делать-то? — с досадой подумал он. — В Кристэ такая девушка ждёт! И дети есть. Жить бы да радоваться… А он как малый ребёнок. Чуть не догляди — и уже опять влип в любовную историю».

Утро померкло, испорченное в самом начале.

Прислонив меч в ножны к стене сарая, Гарвел стянул через голову рубаху. Зачерпнул ведром из бочонка рядом — и вылил на себя. И ещё раз, и ещё, — пока не вымок до дрожи, а обида на Поля перестала больно кусать.

***

На завтрак Элани испекла изумительно вкусные оладьи из муки и творога, подав их с брусничным вареньем и ароматным чаем из трав. А когда Гарвел начал благодарить, по-матерински тепло улыбнулась.

— Ешь на здоровье, господин рыцарь. Уж вижу, не терпится тебе ехать, — сказал Маркен. — Знаю, у тебя свои дела, поважнее наших. Да только всё одно и про нас не забудь. Коней твоих обиходили, напоили-накормили. Вон, Элани тебе еды на дорогу собрала. Не поминай нас лихом.

На лавке у двери и впрямь лежал увесистый узелок.

Утерев губы, Гарвел попрощался со старостой и его семьёй.

Тиссы в избе не было, равно как и ловеласа Поля.

Впрочем, и слава Керу! Встречаться с сыном булочника после недавнего разговора, снова видеть его нахальную рожу… Нет уж, во имя Скачущего, увольте!

Во дворе уже переминались с ноги на ногу Алмаз и Марко, оба оседланные и с притороченными сумами.

Гарвел погладил своего любимца по бархатному носу, прижался губами к морде, только сейчас понимая нежности Васко со своим Кауркой. Им предстояло расстаться, пусть даже на время, но тревога за коня уже начинала грызть душу. Увидятся ли они вновь?

Оглянулся, нашёл взглядом Поля, сидящего на брёвнах рядом с Тиссой, — и устремился к нему. Одним движением сгрёб плута за ворот рубашки, вздёргивая на ноги…

— Г-гарви…ты что? — просипел тот, вмиг растеряв всю свою наглость.

— Слушай, ты! — проговорил Гарвел негромко, но отчётливо. — Если с Марко что случится — пеняй на себя! Чтоб вернул его целым и здоровым, понятно?

— Да понял уже, отпусти…

Гарвел разжал пальцы.

Поль недовольно поправил ворот.

— Вот же дурной, чуть рубашку не порвал!

— Коня не вернёшь — так одной рубашкой не отделаешься, — пригрозил ему Гарвел. — Не догонишь в дороге — ищи в Орлисте. Трактир «У ворот», не забудь! — сказал он, и уже собрался уйти. Но спохватился и, порывшись в поясном кошеле, отсчитал незадачливому слуге десять орланов. Посмотрел во враз повеселевшие глаза парня — и прибавил сурово: — Марко вернёшь. А сам — можешь проваливать на все четыре стороны. Такого слуги, как ты, мне не нужно!

И зашагал обратно к коням.

— Подумаешь! — фыркнул в спину Поль, — Невелика цаца. Ещё сам попросишь, чтобы я остался. Небось в столице без слуги туго придётся.

«Если и так, то у тебя помощи просить не стану!» — со злостью подумал Гарвел.

Он перенёс сумы на недовольно косящего глазом Алмаза, ещё раз погладил Марко по морде, шепнув: «Не скучай, милый!»

Потом успокаивающе похлопал по шее второго жеребца — и вскочил в седло.

Алмаз под ним заплясал, нетерпеливо переступая копытами-«стаканчиками» и грызя удила: застоялся.

Марко тревожно запрядал ушами и подался вперёд, но узда в руке Поля тотчас остановила его. Конь лишь тоненько заржал, как жеребёнок, словно прося, чтобы хозяин не бросал его в незнакомом месте, с чужими людьми.

Гарвел тряхнул головой, заставляя себя отвернуться, — и направил Алмаза в раскрытые ворота.

Впереди ждал новый путь, и тонкая струна Зова опять зазвучала вдали.

А дорога побежала вперёд, уводя прочь, навстречу неведомому. И счастье там предстоит испытать или потери, ведомо только богам.

***

Солнце мелькало сквозь листву деревьев; толстые стволы росли всё гуще, но дорога продолжала оставаться наезженной. Копыта коня приминали прошлогодние листья, с хрустом наступали на сухие ветки. Наверху вовсю свиристели и чирикали птицы, а от земли тянуло прелым запахом сырости и палой листвы, мха и трав. Невдалеке послышалось журчание ручья.

Гарвел пустил коня шагом, невесело размышляя о своём. Разговор с Полем оставил в душе неприятный осадок. Скверное это дело — ссориться в дороге. Да и парень не так уж виноват, как показалось в пылу обиды. В конце концов, это его личное дело, с кем миловаться. Может, эта Тисса приворожит его надолго и он наконец-то остепенится.

«Но даже если так, он не имел права так поступать со мной! — снова затопило разум горькое ощущение несправедливости. — Мог бы по-человечески говорить, а не так, словно я ему кругом должен!.. Да и я хорош, вечно всем уступаю, никак не научусь отказывать людям. Вот зачем Марко отдал, спрашивается? Поль мог бы и так обойтись, а если уж охота лошадь иметь, мог и заработать на неё. А уж деньги отдал — и вовсе ни за что. Смех сказать, несколько дней прослужил — а я ему заплатил как за месяц!.. И почему я такой бесхарактерный?»

Мысли его приобрели ещё более печальную окраску.

Да, себя переделать — это не одежду сменить. Куда бы ни поехал, какой бы Зов ни чудился, а только от себя не ускачешь. Даже на россанском иноходце.

«И зачем только пустился в странствие? Мог бы и дома остаться, — грустно усмехнулся он сам себе. — Да… Ведь не только же из-за Зова пустился в путь. Себе-то врать не надо. Храбрость свою хотел испытать, цену себе узнать. Ну, что ж, узнал...

Взять хоть недавнее приключение с чёрными рыцарями. Много ли храбрости с ними выказал? На резвость Алмаза положился, стрекача дал. Правильно князь Джервад трусом назвал. А если б не князь, так и вовсе лежать бы теперь в овраге с перерезанным горлом…

А от князя отделался и вовсе по чистой случайности. Промысел богов, что тот и вправду оказался воспитанником эн Джеба. А если б нет?.. А опоздай друзья с выкупом? Ясное дело, шагнул бы в Таррек и держал бы сейчас ответ перед самим Керу в чертогах Керуварна...»

Как ни поверни, оказывалось, что ничего-то он не сумел сделать сам. Только постоянно надеялся: на богов ли, на друзей, а то и просто на счастливый случай.

***

Лесная дорога, петляя среди деревьев, вывела коня и всадника к небольшой прогалине. Здесь в дорогу вливалась неширокая тропа, и до слуха Гарвела долетел молодой голос, поющий весёлую песенку.

— Шагаю, шагаю — вперёд и вперёд.

Куда-то дорога меня приведёт?

А впрочем, не думаю вовсе о том,

Шагаю, шагаю — на пару с котом!

Попутчиком мне удивительный кот,

На лютне играет и песни поёт.

Не ловит мышей он — ну что за беда?

Зато мне в дороге поможет всегда!

Ведь мне без него далеко не уйти-

Так можно нечаянно сбиться с пути.

А если опасность нас ждёт впереди,

Он скажет всегда мне: "Туда не ходи!"

Таков мой попутчик, хоть жаль, что он кот,

И с ним я беспечно шагаю вперёд.

Пушистая шёрстка, загадочный вид...

Откуда пришёл он, куда он спешит?

Кот лишь улыбнётся: "Хороший вопрос!"

Трубою поднимет изогнутый хвост.

Ну что же, у каждого тайна своя.

Пока мы попутчики— значит, друзья!

Дорога все вьётся, конца не видать,

Но мы не устанем шагать да шагать.

Неважно, куда мы однажды придём,

Важнее, что мы по дороге найдём!..

На повороте тропы Гарвел увидел паренька примерно своих лет, с котомкой и лютней. Растрёпанные короткие волосы, коричневая курточка и серые штаны. Запылённые кожаные сапожки. Вполне себе обычный путник, каких много на дорогах, если бы не одна странность. На левом плече паренька сидел, вцепившись когтями в ткань куртки, небольшой пушистый кот золотисто-рыжего окраса. Парень перебирал струны лютни, и продолжал петь, даже увидя Гарвела.

— А что мы найдём? Да весёлые песни!

Чтоб было на свете нам жить интересней.

За песню — монету, за пляску — монету!

Давай-ка пойдём, побродяжим по свету!

Отличная пара — бродяга и кот!

Шагаем, шагаем — вперёд и вперёд!

Закончив песню, незнакомец подошёл к Гарвелу, приветствуя его поклоном.

— Доброго здоровья, господин рыцарь!

— Доброго здоровья и тебе, — отозвался Гарвел, отвечая на поклон. — Только какой же я господин? Всего лишь простой всадник… Эн Гарвел из Соколана. А как зовут тебя? И куда направляешься?

— Зовут меня Альберто, добрый господин. А иду я в Ор-Айлер, на состязание певцов у графини Дианы. Кто лучше споёт, того она наградит… А куда едет господин рыцарь?

— Перестань называть меня господином, — полусердито сказал Гарвел. — Говорят тебе: я не вельможа!.. Зови меня просто эн Гарвел, и на ты, без лишних церемоний.

— Ладно… — Альберто по-мальчишески весело улыбнулся. — Ты не гордый, рыцарь, это мне нравится!.. Пожалуй, я буду звать тебя просто "друг". Ты не против?

Гарвел пожал плечами, сдерживая улыбку.

— Ну, зови, раз иначе не можешь...

Альберто продолжал, шагая рядом:

— Куда и откуда ты едешь, друг?.. Впрочем, если сочтешь мои вопросы нескромными, можешь не отвечать… Я не обижусь. Каждый свободен, говорить ему или молчать.

Гарвел подумал, что осторожность не помешает, и ответил уклончиво:

— Я рыцарь-коннор, а значит, странник. Нынешняя дорога — лишь часть моего большого пути… Сейчас еду в Ор-Айлер, к герцогу, а потом… Кто знает?..

— В Ор-Айлер! Значит, нам по дороге, — заметил Альберто. И тут же поспешно добавил:

— Только не подумай, я не напрашиваюсь в попутчики… Но если позволишь, охотно помогу скоротать дорогу до города.

— Что ж, я не против хорошего спутника, вдвоём идти веселее. А ты так безоружен и беспечен… словно Идущий-своим-путём...

Альберто рассмеялся. И махнул рукой.

— Много чести, друг!.. Не сравнивай меня с божеством, я всего лишь свободный странник. Шут и певец, фигляр и комедиант — кому как угодно меня называть...

И, легко касаясь струн лютни, он заговорил в шутовской манере:

— Ты спросишь, куда же несут меня ноги?..

Отвечу: туда, вот по этой дороге!

А в той стороне — славный город Айлер,

Живёт там графиня Диана.

И славу поёт ей любой кавалер,

Томимый сердечною раной.

Она ж, как богиня, горда и тверда,

И к стонам любви холодна, как звезда!

А затем без всякого перехода продолжил своим обычным голосом:

— Графиня Диана — дочь герцога Ор-Айлера. Когда надоедают охоты и балы, она раз в год устраивает состязание певцов. Многие менестрели и поэты слагали стихи о её красоте и уме, так что теперь не всякий и угодит!

— Как видно, ты не в первый раз в здешних краях, — заметил Гарвел. — Не знаешь ли, случаем, о таком грубияне, графе Ллойде?

— Как не знать! Это самый известный поклонник графини Дианы. Люди говорят, он немного не в себе, с той поры, как безнадёжно влюбился. Вернее, с тех пор, как Диана ему отказала.

— Отказала? — переспросил Гарвел притворяясь совсем простодушным. Осторожность советовала, прежде чем въезжать в город, разузнать о его обитателях. — А почему?

— Ха, да потому, что она знатнее его!.. А граф Ллойд к тому же ещё и беден. От дяди-то достался лишь старый замок да куча долгов в придачу. Только вот никто не станет графа жалеть. Заносчив и горд не в меру!

— Ну, а Филипп де Лангвиль? Это кто такой?

— Да ты никак, шутишь, друг? — изумился Альберто, — Неужели не слыхал?.. Ведь это ж сын герцога и его наследник! Брат той самой графини Дианы. Но скажу тебе по секрету: эти двое друг друга стоят. Ни ей, ни ему перечить нельзя. Ни в чём, а не то беды не оберёшься.

Гарвел припомнил злые синие глаза де Лангвиля и брошенную им напоследок угрозу.

«Похоже, предупреждение запоздало, и я нажил-таки заклятого врага… Ну, что ж… Как говорит Теодор, ступив в реку, поздно каяться, что коня не подковал. Так и мне, раз уж вышло насолить этому герцогскому сыночку».

— А что, твой кот и в самом деле играет на лютне? — решил он переменить тему разговора. — Или ты это придумал для рифмы?

Кот на плече Альберто недоверчиво пялил зеленоватые глазищи. Вообще-то кошачий взгляд нелегко прочесть, но этот котяра смотрел как-то очень по-человечески. И одна Владычица знает, что он думал при этом о незнакомце с большой лошадью. Но выражение на широкой морде едва ли можно было назвать дружелюбным. Острые уши с едва заметными «кисточками» слегка подрагивали, а белые усы длиной чуть не в ладонь шевелились: спутник Альберто усердно вбирал в себя незнакомые запахи… Роскошный рыжий хвост его то и дело нервно ходил из стороны в сторону.

В кошачьих повадках Гарвел разбирался хуже, чем скажем, в собачьих или лошадиных. Поэтому гладить животное сразу не решился: мало ли, пусть попривыкнет.

— Нет, на настоящей лютне он, конечно, не может, — смущённо признал Альберто, — Лапы вместо рук и всё такое… У него своя лютня, маленькая. — Он остановился и достал из котомки округлую дощечку с длинной ручкой. На деревянной поверхности были вырезаны подобия струн, перечеркнутые многочисленными царапинами.

Альберто спустил кота на пыльную дорогу и поднёс дощечку к его морде.

Кот шевельнул усами, как будто что-то пробурчав про себя, затем привстал на задних лапах — и начал драть деревянную поверхность когтями. На «лютне» тотчас забелели свежие царапины, а Гарвел услышал тонкий перезвон, точно от крохотных бубенцов.

«Что за чудо? Не может же так звенеть деревяшка!»

Внезапно, поглядев на руку Альберто, державшую дощечку, он всё понял: ловкие пальцы парня перебирали по обратной стороне, видимо, дёргая за что-то. Гарвел нагнулся — и в самом деле увидел четыре крошечных бубенчика, от которых к рукояти «лютни» шли тонкие верёвочки. Незаметно управляя ими, можно было создавать впечатление, что кот и вправду играет.

— Ловко придумано! — восхитился он. — А что ещё твой кот умеет?

Усатый артист между тем, дёрнув задней лапой, важно прошёлся, подняв кверху пышный хвост, — и вскочил обратно на плечо своему хозяину. Весь вид его как бы говорил: «Подумаешь! То ли я ещё могу!»

— Да много чего! — улыбнулся Альберто, — Сильвано — настоящий умница. И по шесту пройдёт, и через обруч прыгать умеет, и лапу подавать, и даже танцует!

Гарвел невольно улыбнулся парню в ответ.

— Да ну?.. И кто же его всему этому обучил? Неужто ты?

Хоть они были знакомы всего несколько минут, новому попутчику хотелось верить, настолько он казался открытым и безобидным.

«Такой не бросит в спину ножа, — подумалось ему, — Скорее уж, коль нападут, мне и его защищать придётся…»

Альберто вздохнул, на лицо словно набежала тень, и он перестал улыбаться.

— Нет, не я. Друг один. Гимнаст. У него был дар обращаться с животными. Но даже он считал, что Сильвано — необычный кот. Ну, всё-всё понимает! Особенно, если командовать на россанском.

— А почему именно на россанском? — заинтересовался Гарвел.

— Так его в Россане и нашли. В лесу на дереве.

— То есть…Ты был в Россане?

— Не я. Это Тибарро… ну, гимнаст этот. Если тебе интересно, друг, я могу рассказать по дороге эту историю.

И Альберто вновь улыбнулся: по-мальчишески ясно, с чуть заметной лукавинкой. И стало так беззаботно и весело, словно они знали друг друга давным-давно. Или же были братьями.

Так легко и свободно Гарвелу доводилось себя чувствовать только в таборе. И он сказал, отвечая таким же весёлым взглядом:

— А давай! Хорошая история или песня в дороге всегда кстати.

Альберто с котом. Нейросеть Шедеврум+Фейс-ап

***

Он не стал садиться в седло, а пошёл рядом с Альберто, ведя Алмаза в поводу. Конечно, можно бы слушать рассказ и сидя верхом, но уж очень хотелось быть с парнем на равных. В этом черноволосом худеньком пареньке чудилось нечто родное, гайнанское. Наверно, потому, что он тоже бродил по дорогам и так же, как обитатели кочевых шатров, развлекал людей музыкой и пением.

— Так что там про кота? — напомнил он, когда они тронулись в путь, теперь уже вдвоём. — Он, случаем, ботфорты не носил, когда его нашли?

Альберто засмеялся.

— Не знаю, Тибарро ни о чём таком не рассказывал. Но нашёлся он вправду странно… Тибарро тогда путешествовал с труппой жонглёров, и год назад их занесло в Россану, как раз недалеко от границы с Иллерией. Он говорил, там густые леса, а Иллерские горы синеют над ними, как тучи, вечно лежащие на горизонте. Край тот неспокойный, россанцы и иллеры меж собой никак ужиться не могут, так что ехали они, держа оружие при себе и озираясь по сторонам…

Гарвел отметил, что Альберто говорит правильно, как горожанин, но в речи то и дело проскальзывает южный акцент. Рассказывая, парень слегка жестикулировал свободной рукой и, несмотря на тяжёлую котомку, шёл легко и непринужденно, ровным шагом человека, привыкшего к долгой ходьбе.

— Труппа у них была небольшая, человек пять или шесть, и повозку тянула пара лошадей, — продолжал между тем рассказывать Альберто. — Вожжи держала девушка-танцовщица, а рядом с ней Тибарро сидел. Когда проезжали под высоким дубом, чьи ветки нависали над дорогой, послышалось громкое мяуканье. Все подняли головы — и увидели на толстой ветке рыжего кота. Он сидел на одном месте и жалобно мяукал, видно, никак не мог спуститься.

Один из жонглёров засмеялся, другие подхватили. Очень уж смешным им показалось, что кот — и застрял на дереве!

«Как вам не стыдно! — сказала девушка ( имя-то я подзабыл, да это и без разницы). — Вместо того, чтобы помочь, ржёте, как лошади!»

Тут Тибарро вскочил на повозке, ухватился за дубовую ветку над головой, подтянулся — и вскарабкался на дуб. Он был отличным гимнастом, лазил, как белка, так что всё произошло быстрее, чем я тебе тут рассказываю. И уже наверху Тибарро увидел, что кот привязан за шею и за туловище крепкой верёвкой. Ни тогда, ни потом так и не удалось узнать, кто и зачем это сделал. Друг говорил, кот смотрел на него прямо по-человечески, а в глазах блестели крупные слёзы.

Острым ножом, который всегда носил с собой, Тибарро перерезал верёвку и спустился вместе с котом вниз, а там передал его девушке. Это она и назвала кота Сильвано — «лесной». К ней, а особенно к моему другу, он сильно привязался, а вот тех, кто над ним смеялся, терпеть не мог. Будто понимал…

Гарвел кивнул.

— Такое бывает, — сказал он серьёзно. — Мы часто думаем, что животные глупы, раз не умеют говорить. Но у них тоже есть душа, и они способны помнить добро и зло.

— А кроме того, — подхватил Альберто, — те, кто вот так мучит беззащитных, однажды будут иметь дело с Повелителем леса. У меня на родине о нём много легенд ходит. За обиду зверья он такое может сотворить с человеком — мало никому не покажется!

— Да, кстати, о родине… Может, теперь ты расскажешь немного о себе?

Альберто смутился.

— Извини, друг. Но… Я тебя ещё слишком мало знаю. Не сочти за обиду, но давай подождём до города. Там, в гостинице, я расскажу тебе всё, что ты пожелаешь знать.

Гарвела несколько удивила такая застенчивость, если не сказать робость. Но он согласился.

— Не знаю, чего ты боишься, но вечером я тебе непременно напомню! — пообещал он весело.

Альберто в ответ улыбнулся — но ничего не сказал.