Глава 3. У старосты Маркена

Под лай цепного кобеля они вошли в дом — и попали в полутемную комнату; большую часть которой занимал массивный стол: тяжелая столешница на ножках-козлах. По бокам стола — лавки с такими же ножками. Вдоль стен на полках теснились горшки, кувшины и кружки — все сплошь из глины, однако ровные, а некоторые даже с простеньким рисунком.

Дальний угол занимала печь, уходя в стену, а возле неё в полумраке угадывались широкие лежанки. Свет от единственного окна туда почти не доходил, и нельзя было понять, что за шкура прибита на стене за ними: то ли волкайна, то медвежья. Головы шкура не имела, но Гарвел всё же решил, что она снята с небольшого медведя. У волкайна, как-никак, лап побольше. Если, конечно, их не отрезали на нужды семьи.

А семья-то немаленькая, сразу видно.

По стенам переминались Тисса и ещё две незнакомые женщины в платках, по лавкам у стен и за столом чего-то выжидали пятеро мужчин разного возраста, но все моложе старосты. В углу, на лежанках, ерзали и шушукались ребятишки, к коим присоединился уже знакомый Ивэн.

Сам староста Маркен поднялся навстречу из-за стола.

— Проходите, гости дорогие, не чинитесь. Садитесь, где удобно. Эй, Тисса, Элани!.. Чего застыли? Почему стол не накрыт? А ну, живо!

Тисса вздрогнула; засуетилась и другая женщина, названная Элани. Вместе они принесли запотевшие кувшины, глубокие миски и видавший виды пузатый закопченый горшок.

Староста Маркен, видно, не доверяя важного дела сыновьям, сам разрезал пышный, румяный каравай.

По кухне поплыли запахи пшенной каши и свежего хлеба, кисловатой, долежавшей до поздней весны квашеной капусты, и жидкого супа из курицы.

Есть захотелось остро и внезапно; Гарвел шагнул к столу, но шустрый Поль его опередил, усевшись на лавку так, словно бы жил здесь, а не пришел как гость. Придвинул к себе миску с супом и враз отхватил крепкими зубами чуть не половину куска хлеба.

— Благодарю тебя, добрый хозяин, — произнёс Гарвел несколько церемонно приложив руку к груди. Этого требовал неписаный гайнанский обычай: непременная вежливость, где бы ты ни был; некий ритуал, совершаемый во имя Керу и Альзима, Хранителя путей. Соблюдая заветы предков, гайнане твёрдо верили, что и боги не отступятся от них в трудную минуту.

— Ешь, господин рыцарь, — улыбнулась в ответ Элани. — Успешь поблагодарить, может, ещё моя стряпня не понравится.

Она тоже говорила почти чисто, хоть и не походила на городскую. Лишь иногда по-простецки проглатывая гласные.

«Интересно, кто она Маркену? Для жены молодая слишком. Дочь? Или, может, племянница?», — гадал Гарвел. Впрочем, готовила она неплохо, почти как Мартина, хотя, конечно не сравнить: тут в блюда клали совсем другие травы, и от этого менялся и вкус, и аромат.

Пока он ел, всё время чувствовал на себе внимательный, ощупывающий взгляд старосты.

Что ему нужно? Или прикидывает, сколько можно потребовать за обед?

Почему-то казалось, что дело не только в этом.

Но спрашивать не стал, почтя за лучшее промолчать, пока хозяин сам не заведёт разговор.

— Далеко едешь, господин рыцарь? — спросил староста, когда молчание затянулось настолько, что стало тяготить.

Гарвел неопределенно пожал плечами и, прожевав кусок курицы, запил прохладным кисловатым вином.

— В Ор-Айлер пока, а дальше будет видно, — сказал он уклончиво. Не полная ложь, но и правду всем подряд говорить не хочется.

— В Ор-Айлер, значит? — Староста задумался, тихонько постукивая пальцами по столу. — А ты не из каделланов случаем, господин рыцарь?

Гарвел хмыкнул. Спутать каделлана, рыцаря оленя, с аэстином, рыцарем сокола, — это надо ещё суметь. Хотя что возьмёшь с простолюдина; для них и салатовый, и изумрудный — равно зелёный цвет. Что уж говорить про оттенки красного, коими различаются плащи!

— Нет, я из Соколанской марки, — ответил он кратко.

Серые глаза Маркена зажглись неподдельным интересом; он словно бы хотел о чем-то спросить, но покосился на Поля — и удержался. Выпрямился, обведя строгим взглядом собравшихся домочадцев.

— А ну-ка, что расселись, тут вам не праздник! За работу, бездельники! — Сыновья, как видно, привыкли к приказам отца: не переча, поднялись — и вышли друг за другом во двор.

Гарвел, отодвинув пустую миску, стал рассеянно вертеть в руках глиняную кружку. На тёмном коричневом фоне выделялся стилизованный белый цветок, напоминая о чем-то ускользающем.

Поль рядом тоже, наконец, насытился и, опустошив полную кружку яблочного вина, довольно утерся рукавом.

— Господин рыцарь, верно, желает отдохнуть с дороги? — Зоркий староста вмиг заметил, что гости закончили с трапезой.

— Неплохо бы, — с хрустом потянулся в ответ Поль.

Староста едва удостоил его взглядом.

— Твой слуга может лечь здесь, — показал он на лежанки, — тебе же, господин рыцарь, приготовлено в комнате.

***

Комнатой тут называлось заднее помещение в доме, отделенное от кухни толстой перегородкой; обычай этот пришёл от кочевых предков басмар, у которых это было местом женщин и детей, а мужчинам, особенно посторонним, заходить туда не разрешалось. Было и особое название, ныне забытое. Со временем, когда басмары осели на месте и смешались с выходцами из Граэлии, Нарвекланда и Альсидора, старые обычаи стали вытесняться принесёнными из других земель, появлялись новые названия. Вот и особость комнаты утратила прежнее значение и стала просто почётным местом, куда проводят далеко не всякого гостя.

В доме старосты комната выглядела вполне прилично, хотя и показалась бедноватой. Солнечный свет, просачиваясь сквозь два занавешенных окна, позволял разглядеть пару высоких лежанок вдоль стен; застланные ткаными покрывалами с бледной вышивкой по краям, они все же никак не могли называться кроватями. На одной из них, возле аккуратно сложенных цветастых подушек, уютно свернулась чёрно-белая кошка, — вероятно, та самая, которую недавно видели на заборе. У левого окна, на покрытом старенькой скатертью столе, одиноко стоял глиняный кувшин. Из-под скатерти выглядывал край низенькой лавки.

— Ложись, господин рыцарь, отдохни с дороги, — староста Маркен показал гостю на лежанки. — Выбирай любую, какая понравится!

В чём-то его гостеприимство напомнило князя Джервада; та же вежливость и скрытый интерес под маской радушия.

Чего стоит одно это упорное «господин рыцарь», от которого уже начинало тошнить!

Положив себе не задерживаться в этом месте, Гарвел осторожно присел на ближнюю лежанку. Она оказалась довольно мягкой, видно, под покрывалом находилось несколько тюфяков.

Маркен поспешил подать подушку, и Гарвел лёг, надеясь, что теперь можно будет остаться одному.

Однако староста не торопился уходить и, подтащив лавку поближе, кашлянул, видимо приготовляясь к долгой беседе.

«Вот ведь репей этот Маркен! Хотя… У меня тоже есть о чём с ним поговорить».

Гарвел приподнялся на локте

— Послушай-ка, Маркен! Этот, как его… граф Дюбуэн… Он что, в самом деле ваш хозяин?

— Да, господин рыцарь.

Гарвел поморщился.

— Ещё раз назовёшь так — у меня терпение лопнет!

— Но как же, господин… — в серых глазах отразилось глубокое недоумение.

«Да уж, простолюдину трудно понять причуды господ, — подумал он запоздало, — Те приказывают себя величать едва ли не через слово, а этот велит обращаться по имени. И всем-то сумей угодить!»

Однако сказал, как сумел, строго:

— Зови меня эн Гарвел, и никак иначе! Я про рождению всадник, и на титулы прав не имею.

Тот посмотрел в ответ как будто хотел возразить, но промолчал, видно, решив не перечить.

— Так зачем тогда ваш Дюбуэн на своих нападает? — задал Гарвел наконец-то не дававший покоя вопрос. — И этот с ним, что, в самом деле де Лангвиль?

«Сын герцога — и туда же, играть в грабителя с большой дороги!»

Подобное поведение было Гарвелу непонятно и противно. Ладно бы дрался с равными себе, но запугивать и обирать ни в чём не повинных людей, которые и отпора дать не смеют?

Маркен лишь развёл руками.

— Так оно и есть, господин ры… ох, эн Гарвел! Мы в господские дела не лезем, нам своих хватает. Скажу только, — он понизил голос до шёпота, оглядываясь на дверь, — что наш господин того… не в себе.

— Как это?

— Ты только никому не сказывай, господин рыцарь...

— Я эн Гарвел!

— Хорошо, эн Гарвел, — поправился староста. — Уж прости старого, запамятовал. Так вот, это… Наш господин так-то добрый, только бедный против городской знати. А в Ор-Айлере живёт красивая девушка, графиня Диана звать. Дочка самого герцога. Вот в неё-то господин Ллойд и влюбился. Да так это, что пошёл руки ейной просить, а она возьми и откажи. Диана эта, слыхать, с придурью, то есть балованная. Только что луны в ожерелье не потребует, а так — всеми вертит, как хочет. Так вот, и затужил с тех пор наш господин. Всё о ней думает.

«Ни дать, ни взять, моя с Элизой история, — поразился Гарвел. — Только у меня надежды больше нет, а у этого графа пока есть».

Однако сочувствовать Дюбуэну как-то не получалось; будь благородный человек — куда ни шло, но грубияна жалеть… Делать что ли нечего?

— А разбойником зачем рядится? — не сдержал он усмешки, — Перед этой Дианой похвалиться хочет?

— Да нет, господин рыцарь… ох, опять я, прости меня, старика! Бедный он, а у Дианы этой как раз праздник скоро. А где взять деньжат, коли не у меня? Но не приведи боги, мои сельчане узнают, что я господину деньги одалживаю! Вот и приходится комедь такую разыгрывать. Племянница моя, что тебя привела, одна и знает. Остальные думают, я дань ватажникам плачу.

— Вот как! — сказал резко Гарвел. — Выходит, ты просто обманываешь односельчан. А тебе верят, как старосте! И деньги, что отдаешь, общим трудом нажиты; у своей семьи отбираешь, у женщин и детей — для забав одного бездельника!

— Тише, тише, господин рыцарь, — испугался староста, замахав руками. — Ни к чему это, пожалей меня, старого… Господин Ллойд вернёт потом, уже не таясь, от своего имени. Как бы это, что мы от ватажников пострадали. Не впервой это, никто не в обиде.

«Не в обиде, так не в обиде...»

Гарвел вновь улёгся на подушку; рассказ старосты не очень нравился, но ведь, если подумать, он-то здесь ни при чём. А лошадям нужен отдых. Да и самим передышка не помешает.

— Хитро придумали, — усмехнулся он, — Не пойму только, чем же он не в себе, этот граф Ллойд? Тебя послушать — так очень даже неплохо соображает. Разве что девчонку выбрал богатую, а сам нищий, как...

— Мой господин не нищий! — воинственно поднял палец Маркен; усы его смешно оттопырились, хотя, наверно, сам себе он казался грозным. — Он не виноват, что у него дядя такой скряга. А покуда господину Ллойду не исполнилось совершенных лет, дядя над ним опекун и распорядитель всего имущества. Ну, а сам посуди, господин рыцарь: надо ж мальчику приодеться для девушки.

«Вы смотрите! Он уже его мальчиком называет! — фыркнул по себя Гарвел. — Ещё немного — и окажется, что этого парня чуть не с рождения все в окрестностях балуют, а Маркен — так вообще пестун-дядька».

Он попробовал представить, что вышло бы, проверни он такую авантюру у себя в Кристэ. Точно не поздоровилось бы, если не сказать похуже. А ведь у него тоже деньги не часто в руках бывали; иной раз и досада брала на отца… Но ходить и выпрашивать в деревне — такое и в голову не могло прийти!

— И часто он у тебя одалживается? — хмуро спросил он, уже предвидя ответ.

— Да как сказать… — замялся староста, — Ежели после ярмарки, как нынче, то опять нескоро приезжает. Надо ж тебе было появиться, господин рыцарь, — посетовал он добродушно, — Теперь наш господин без денег остался.

— Тогда зачем ты меня как дорогого гостя принимаешь? — не удержался Гарвел от насмешки. — Ещё не так поймёт этот твой Дюбуэн...

— А это, господин рыцарь, уже дело личное, — Маркен вздохнул, и как-то подтянулся, видно, робея говорить. — Есть одна просьба к тебе...

Гарвел понял: сейчас будет главное, ради чего староста и уединился с ним здесь, подальше от чужих ушей.

В серых глазах старосты яснее показалась печаль, и стали заметнее морщины на лбу и возле рта.

Заинтересованный, Гарвел ждал, когда тот заговорит.

— Дело это давнее, я ещё мальчишкой был, лет то ли семь, то ли восемь мне сравнялось, — начал наконец, Маркен, немного помявшись. — Родители мои в городе жили, отец лавку держал. Пусть и не такую богатую, как у прочих, но достаток в доме был. По крайней мере, хватало, чтобы отправить меня учиться в храмовую школу, ну, и само собой, сестре на приданое копили. Сестра у меня была, старшенькая, — тут голос его осёкся, словно стало трудно говорить. — Айрель звали...

— Как?! — выдохнул Гарвел.

Староста посмотрел недоумённо и повторил:

— Айрель. Или ты её знаешь, господин рыцарь?

В серых глазах затеплилась безумная надежда.

Гарвел смущённо отвёл взгляд.

Что он мог сказать? О том, как из-за Айрели сломалась жизнь замкового кузнеца? Так это ещё неизвестно, из-за неё ли. О свём сне, в котором лань чуть не убили охотники? А откуда знать, Айрель ли то была? Вот уж верно сказал эн Аннибал: нельзя принимать за факты сны и легенды.

— Да… нет, — выдавил он неловко, — э… просто имя показалось знакомым. Продолжай.

Маркен тяжело вздохнул, и глаза его вновь затуманились печалью.

— Ну вот… Айрель её звали… Росла она тихоней, не тот что я. Слова поперёк молвить боялась. Любила отцу в лавке помогать, ткани разбирать, пол мести. И обед ему приносила, коли в лавке засиживался. Помню, отец не нарадовался, уже прикидывал, кому её в жёны просватает.

Староста замолк, грустно поглаживая бороду.

Гарвел ждал, не считая уместным торопить, хотя в нём уже просыпался интерес к этой истории.

Что же случилось с Айрель? Какая судьба забросила её в Соколанскую марку? И каким образом соединится рассказ Маркена с услышанным от командора?

— Я по малолетству тогда и не понимал, как моя сестра была красива — продолжал староста, — Стройная, с чёрной косой ниже пояса, а глазищи! Вся в мать, как вылитая. Эта вот красота и сгубила её. Многие приходили в лавку не за тканью на обновы, а чтоб только на неё поглазеть. Иные кумушки с ней заговаривали, порой и подарки совали: та — гребешок, та пряник. Только Айрель ничего не брала, знала, что этак с ней сдружиться хотят ради своих сынков.

Тут Маркен откашлялся в кулак, не то прочищая горло, не то собираясь с духом. Наверняка подбирался к главному в своем рассказе.

— Заходили, бывало, и парни, всё-то под предлогом это передать да того принести, а у самих на уме — только Айрелью любоваться. Улыбнётся которому — тот и счастлив. Да только она редко им улыбалась и в глаза глядела: имя своё доброе берегла. Но, видать, от судьбы злой не уйдёшь.

Был среди парней один, весь из себя неказистый, веснушчатый, да к тому ж неуклюжий, как медведь. Только смеяться над ним побаивались. Сам-то он простота, сердца ни на кого не держал, а вот про мать его, вдову, недобрые шёпотки ходили. Вроде бы ведьма она, слова волшебные знает и наговаривать на вещи умеет.

Мне по малости лет шибко охота было послушать про живую ведьму. Мать рассказывала, а отец злился. Говорил, мол, бабские слухи это всё, нет никаких колдуний! Как понимаю теперь — боялся, как бы праздной болтовней не зазвать беду. Да только беда всё одно мимо не прошла. Иной раз и слухам надо верить, потому как не пустом месте они родятся.

Маркен замолчал.

— И что там случилось такое страшное? При чём тут ведьма? — поторопил его Гарвел.

Староста вновь тяжело вздохнул — и взглянул, как показалось, с укором. Мол, всё-то вам, молодым, не терпится, всё торопитесь…

— А при том, что влюбился её сынок «в дурную», то бишь совсем голову потерял от нашей Айрели. Всё цветочки да платочки дарил, медведь неуклюжий, а потом как-то битый час стоял перед ней, заикался. В жёны звал, так она нам потом сказала.

— И что ж Айрель? Отказала?

Маркен горестно кивнул.

— Да, господин рыцарь. На беду себе. Пересказывала отцу при мне: мол, не любит она его, и жить с нелюбимым не хочет. Мол, отцу хочет в лавке помогать, а замуж — ещё успеется. А я-то, не смысля в таких делах, только смеялся, что сестра этого веснушчатого отшила. Не ведал, в какое горе нам её отказ выльется.

Староста помолчал, пытливо поглядев на Гарвела.

— Ты уж прости, господин рыцарь, что надоедаю с этим рассказом.

— Ничего, говори дальше, раз начал, — нетерпеливо сказал Гарвел. — И никакой я тебе не господин. Сколько раз повторять?

— Ох, опять позабыл, ты уж прости старика! — сокрушенно покачал головой Маркен. — Ин, слушай дальше, коли не гонишь.

Расстроился, значит, тот парень — и пошёл к матери. Всё, как есть, видно, ей рассказал. Та и решила взглянуть на недотрогу, в душу сынку запавшую. На моих глазах это всё случилось, я тогда в задней комнате урок готовил. Вдруг это, отец мне потихоньку шепчет: «Погляди-ка: сама ведьма в лавку пожаловала!»

Выглянул я — и вижу: у прилавка стоит старуха с клюкой. Нет, не карга из страшных баек; лицом вроде бы даже приятная. Да и не старая, в общем, была, — усмехнулся в бороду Маркен, — немногим постарше меня нынешнего. Это мне тогда, мальчонке, старухой показалась.

Сестра ей навстречу вышла, спрашивает, как полагается, — чего угодно, сударыня? А та, как увидела Айрель, губы поджала, а глазами недобро так: зырк, зырк!

Это я потом уж докумёкал, что от зависти она это. Не любила, видать, пригожих девушек, не могла смириться, что красота своя увяла. Вот и сестре не захотела простить молодой прелести.

Ну, а та, как всегда, и мила, и приветлива, аж видать, старуху досада прохватила. Отвернулась старая — и давай придираться к товару на полках, требовать то одного, то другого. Терпение испытывала. Нарочно зелёную ткань к себе прикладывала, в зеркальце смотрелась… А и пусть бы купила, может, со злости б лопнула! Так нет, сестра возьми и скажи: «Этот цвет вам не к лицу, сударыня». Нет, чтоб промолчать, дурочка…

Обозлилась ведьма, раскричалась: «Не тебе судить, дрянная девка!» Аж клюкой замахнулась, вон как проняло.

Тут отец между ними бросился, заслонил Айрель, перехватил клюку у старой. Да и на беду попытался урезонить разбушевавшуюся старуху. Да куда там! Ровно масла в огонь подлил.

«А, трясёшься за свою дочку? Жениха хорошего ищешь? Будет, будет вам женишок!»

И захохотала.

«Не уберечь вам свою красавицу, не уберечь!»

И к сестре обернулась.

«Запомни, гордячка: ещё слезами умоешься. Не нравится мой сын, любви невиданной хочешь? Так будет она тебе!»

И клюкой по полу ударила трижды, а потом так-то складно, нараспев заговорила, что меня дрожь пробрала. Уж потом я смекнул, что это она заклятье творила.

«Придёт время, полюбишь кого — так не видать тебе счастья! Коль станет кто тебе женихом — тотчас лютым зверем обернётся. А ты станешь ланью редкой, диковинной. И прогонит зверь космат тебя через леса дремучие в чужие страны далёкие — пока не сгинешь от стрелы меткой али от клыков своего суженого!»

Заплакала сестра, взмолилась снять проклятье, да ведьма отказалась. Так и ушла из нашей лавки, довольная, что Айрель до слёз довела. А нам гадать осталось, сбудутся или не сбудутся её злые слова. Через них и вся жизнь наша по другому руслу пошла. От кого-то узнал отец, что в Соколанской марке есть могучий ведун: за деньги любое проклятье снять может. Оставил отец лавку на моего дядю, и сам повёз Айрель в ту сторону. Уехали — и словно сгинули; и назад не воротились, и весточек от них не было.

— Так и не вернулись? — тихо спросил Гарвел. Его так и подмывало рассказать историю эн Филиппа, но он сдержался. В конце концов, зачем несчастному знать, что проклятие ведьмы исполнилось? Радости это не принесёт, лишь добавит седины да морщин Маркену.

А тот продолжал, видно, торопясь поскорее закончить рассказ:

— После того, как они пропали, дядя велел нам уезжать из города. Лавка осталась а ним и его семьёй, а мы с матерью перебрались сюда, в деревню. Ученье я, понятное дело, не закончил. Да и не особо оно нужно было тут.

Много лет прошло, уж и мать померла, а я не то, что женился — уж и дети пошли, когда та ведьма окаянная умирать собралась. И адо же, меня позвала, мол, душу облегчить хочет! Ну, собрался я и приехал к ней. Очень уж хотелось узнать о судьбе отца и сестры.

— И…узнал? — Гарвела охватило волнение, будто тайна Айрели каким-то образом связана с ним самим.

«А отчего нет? — подумалось ему, — ведь снилась же она мне, да так, что и до сих пор помнится. Леонита говорила, такими бывают видения. И хоть я не шувано, куда мне, да всё-таки неспроста это всё…»

— Узнал… — прервал его мысли глубокий вздох старосты. — Да только легче мне от того знания не стало. Ведьма — она и на смертном одре ведьма. Любовь сына она, видишь ли, потерять не хотела. Надо ей было, чтоб только мать любил, а на девок смотреть не смел. Вот и Айрель наша за его любовь поплатилась…

Помню, взыграло во мне сердце, хотел высказать ведьме всё, что на душе лежало, — да словно рот кто рукой закрыл. Стою как болван, перед ней, только глаза таращу…

А она посмеивается так, а потом и говорит: «Сестру свою найти хочешь — рыцарю иди в ноги поклонись. Только он и может её сыскать да облик человечий вернуть. Пусть накинет ей на шею узду заговоренную, в солнечной воде вымытую, над огнем свечей пронесенную». А где сестру искать — того сказать не успела. А может, и не захотела, кто её разберёт…

Завершив рассказ, Маркен замолчал, только покашливал в кулак, ни дать ни взять ждал чего-то.

Гарвел ощутил досаду.

«Да когда же он уберётся?!»

Отдохнуть хотелось не на шутку, после двух поединков все мышцы ныли, а мысли текли медленно. Приходилось прилагать некоторое усилие, чтобы выслушать историю до конца, не прерывая рассказчика невежливым зевком.

— Ну, так как, господин рыца…то есть эн Гарвел? — несмело заговорил Маркен, и во взгляде светло-серых глаз появилось виноватое выражение. — Теперь тебе всё известно. Возьмёшься ли отыскать мою сестру? Я уж немолод, хотелось бы напоследок свидеться с ней…

Гарвел изумлённо выдохнул, не веря своим ушам.

Да полно, не ослышался ли он спросонья?

— Что? — переспросил он, — Что ты сказал?

Староста взглянул укоризненно.

— Не притворяйся, господин эн Гарвел. Всё ты слышал. Прошу тебя, а надо — и в ноги упаду: найди ты мне мою сестру! Самим Акеруном заклинаю тебя. Что хочешь, отдам, только отыщи!

Гарвел очумело встряхнул головой; сонливость сразу как рукой сняло. Резко сев на кровати, он в растерянности запустил обе пятерни в волосы и, нещадно ероша их, попытался собраться с мыслями.

— Э… Послушай, Маркен, — произнес наконец. — Почему именно я? У вас тут целый замок каделланов под боком.

И удивился, как враз посуровело лицо Маркена.

— Нет, господин рыцарь, больше я к ним на поклон не пойду. В Замок меня и к воротам не пустят. А на дороге иль в городе поджидать — разве ж только плетью в ответ получишь… Вот у тебя, господин эн Гарвел, сердце ещё коркой не покрылось. Видал я, как ты меня слушал…никто мой рассказ так и из родни не выслушивал, как ты. Сразу видать, душа у тебя добрая…

— Да какая душа! — отмахнулся Гарвел. Так неприятно ему чувствовать себя ещё не доводилось.

Ну вот как объяснить этому Маркену, что он, Гарвел, не может распоряжаться собой? Вот просто не имеет права ехать куда ему вздумается. Какие бы легенды ни звали, и чего бы там в награду не сулили…

— Стало быть, ты согласен? — не отставал староста.

Серые глаза на добром, грустном лице так и зажглись отчаянной надеждой.

Как найти в себе силы отнять у человека эту искру надежды, растоптать последнее, сокровенное, что только у него есть?

Гарвел кусал губы, не находя нужных слов. В отчаянии обхватив голову руками, он уставился в одну точку, зацепившись взглядом за узелок на пёстровязаном половике.

— Если тебе надо подумать, господин рыцарь, я подожду, — донёсся откуда-то издалека голос Маркена.

Вот как решиться отказать?

Он поднял глаза на старосту. В серых глазах светилась печаль. Казалось, Маркен заранее прощал ему отказ. Он знал, что откажут. Привык к отказам.

«Господин рыцарь» уедет, а он снова будет ждать. И надеяться, что в деревню однажды завернет бесстрашный герой, которому по плечу сразиться с любым колдовством…

— Маркен, ты послушай, — начал Гарвел. — Я не могу… Да я и еду в другую сторону. У меня приказ…

— Я понимаю, господин рыцарь, — кивнул тот.

Надежда в его глазах медленно гасла. А на лице резче проступали морщины, и сам он вдруг показался совсем старым и беззащитным.

Неожиданно для себя Гарвел протянул ему руку. И слова, что сорвались с губ, он чувствовал, были больше, чем просто обещание:

— Но если я однажды встречу Айрель… Если узнаю её… Нападу на её след… Вот моя рука тебе, Маркен, — если будет на то воля богов, я верну тебе сестру!

Маркен просиял — и будто бы помолодел. Крепко пожав протянутую руку, он неловко смахнул с лица крупную слезу.

— Не знаю, как и благодарить тебя, господин эн Гарвел! Век буду Акеруну да Владычице молиться, чтоб послали тебе лёгкий путь и удачи поболе.

Гарвел только вздохнул на эти слова; но брать назад данное обещание посчитал недостойным.