Глава 1. Бокал вина

Часть первая. Сны и предчувствия

Месяц Единорога,

16 день.

Северный замок

Вечером дня Посвящения в Замке был устроен традиционный пир в честь молодых рыцарей. В большой трапезной, что в Главной башне, за накрытым столом в виде огромной буквы Г собрались все пятнадцать магистров во главе с командором, а также часть конноров из тех, кто не находился на карауле или в разъезде. Блюда к столу приносили слуги и юные пажи, за стульями стояли оруженосцы, готовые по знаку своего господина налить вина или подать полотенце. На небольшом помосте устроились флейтисты и трубачи, услаждая слух пирующих приятной музыкой, а вдоль стола ходили, гримасничая, два пёстро одетых шута, соперничая меж собой за внимание рыцарей.

Виновников празднества разместили за отдельными столами, расположенными на таком расстоянии, чтобы можно было свободно говорить друг с другом, не боясь помешать беседе старших.

Здесь сидели и те, кто сумел пройти Посвящение, и те, чьи имена не попали в список счастливцев. И каждый, не слушая другого, спешил поделиться своим горем или радостью.

Вместе с Гарвелом за столом находилось ещё пятеро юношей, проходивших Посвящение в одной группе с ним: Дануан, де Жильер, де Балле, Оливье де Рэй, д’Абеляр и Тьерри Вальен.

Гарвел не участвовал в общей беседе.

По правде говоря, он мало кого знал из этих парней, встречаясь лишь на занятиях или на общих тренировках. Да и не тянуло его ни с кем на те доверительные, почти братские отношения, из которых может вырасти крепкая мужская дружба. Он оставался чужим для этих отпрысков богатых и знатных семей, и в свой адрес чаще слышал от них насмешки, чем доброе слово. Горький опыт прошлых столкновений заставлял держать язык за зубами, отмалчиваясь даже на самые откровенные подначки, хотя порой бывало нелегко удержаться от удара кулаком или ответной колкости.

Впервые он познал настоящее унижение именно здесь, в Замке, когда после смерти эн Джеба пришлось учиться в группе эн Гарета. Младший магистр признавал право на уважительное обращение только за теми, чей род насчитывал несколько поколений знатных предков. А такие, как Тьерри Вальен, сын простого рыцаря, или он, Гарвел, по мнению эн Гарета, должны быть благодарны уже за то, что их терпят здесь, как безродных дворняжек.

Сколько же раз приходилось доказывать свою правоту и честь в драке с кем-нибудь из этих заносчивых знатных петухов, а потом размазывать по лицу слёзы и кровь, сидя в тёмном холодном карцере, и знать при этом, что твоим недругам ничего, кроме шутливого выговора, не будет — эн Гарет слишком благоволил к своим любимцам...

Быть может, однажды Гарвел сломался бы и ушёл, оставив всякую мечту стать рыцарем, не узнай случайно обо всём командор. Эн Аннибал приказал выпустить его из карцера, а потом — невиданное дело! — взял в личные ученики, в нарушение устава Северного замка, по которому командор асаванов не обучает. Разумеется, особой ласки от него тоже не увидишь, а на занятиях и тренировках эн Аннибал мог и вовсе привести своей строгостью в отчаяние. Но зато он никогда не позволял себе насмехаться и унижать и если наказывал за проступок, то это была справедливая кара, а не пустое желание показать свою власть.

С тех пор Гарвела начали считать любимчиком командора, да и трогать стали реже, поскольку эн Аннибал не церемонился с драчунами и спуску за знатное происхождение никогда не давал.

Но сегодня его почти не задевали: каждого бывшего асавана волновала собственная судьба, и юноши наперебой делились своими планами.

— … Вот у меня дядя в эльфиерах служит, — громко хвастался рыжий, как лис, де Балле. — Если попрошу, так переведёт к себе в Эльфарц.

— Фи, в пустыню — песок глотать! — презрительно сморщился де Жильер, — Вот я попрошусь к каделланам; в Ор-Айлере, говорят, богатый Замок, целый дворец. И недурных девок можно в городе подцепить. А у вас в Эльфарце...

— Ну, насчёт этого самого, так у эльфиеров и женщины служат! — попытался возразить тот, но де Жильер тут же перебил:

— Ха, насмешили! Вы к ней полезете, а она мечом — вжжик!

— Вы лучше меня послушайте! — перебил д’Абеляр, — Отец обещал меня в столицу устроить, там у нас родственник при дворе. Самому королю представит!

— Врёте и не краснеете, — фыркнул де Балле. — Какой ещё родственник?

— А вот и не вру! Младший брат матушки, у короля Ренгильта егерем служит.

— Вам-то всем хорошо, — проныл Тьерри Вальен, уныло глядя в пустой бокал. Единственный из всех, он почти не притронулся к блюдам — настолько переживал провал экзамена. — А вот мне-то как быть? Только в оруженосцы теперь… Платить ещё за один год мой отец не хочет...

— Ладно тебе, и в оруженосцах походишь, — оборвал сидевший рядом с ним Дануан. — Не порти нам веселье своей постной рожей. Пей!

«А если бы я провалил испытания?! — испугался вдруг Гарвел. — Страшно и представить! Где бы мы взяли деньги на пересдачу экзамена?.. Серебряные орланы на дороге не валяются. Отец за картины получает всё меньше. А коли продать половину урожая, в Кристэ бы голод начался...»

Додумать ему не дали.

К их столу упругой кошачьей походкой подошёл незнакомый красивый парень. Невысокий, изящный и гибкий, словно танцор, он был смугловат и темноволос, с нежной, точно у девушки, кожей. Тёмно-каштановые пряди необычно короткой причёски падали на странные глаза: чуть продолговатые, желтовато-карие и какие-то… дикие. Незнакомец смотрел чуть исподлобья, и от этого взгляд казался злым, как у хищного зверя.

Оглядев сидевших с нехорошим прищуром, юноша вальяжно процедил:

— Эй, Дануан, своих не узнаёте?.. Потеснитесь, дайте посидеть с вами в компании.

Тот поспешно уступил ему стул, а Луи д’Абеляр вежливо улыбнулся:

— Мы рады видеть вас, Рене де Люксен. Как прошло ваше Посвящение?

Красивое смуглое лицо парня исказилось злобой.

— Будто не знаете, д'Абеляр!.. Отец совсем спятил, не допустил к Посвящению. Какую-нибудь шваль в списки обязательно внесёт, а родного сына… — Он заскрипел зубами. — Ну, я ему припомню ещё… Попляшет мой папаша, вот увидите!

«Так это же сын эн Альфреда! — ахнул про себя Гарвел. — Как же я сразу не понял?»

И он невольно посмотрел туда, где старший магистр негромко беседовал с командором, задумчиво вертя в руках серебряный кубок. Пламя свечей играло на гравированных боках сосуда и ярко освещало доброе лицо эн Альфреда. Отсюда нельзя было разобрать цвета глаз, но Гарвел и так помнил, какие они: глубокой ночной синевы, в которой плавала лёгкая грусть, даже если магистр улыбался. А улыбка всегда так и лучилась добродушием, отчего хотелось исполнить всё, что бы ни велел этот человек. Магистр никогда не грубил, оставаясь одинаково вежливым как с равными себе рыцарями, так и с асаванами. Когда же он пел, душа Гарвела, будто на крыльях, устремлялась вслед за его высоким, переливчатым, словно флейта, тенором...

Как мог у эн Альфреда вырасти такой сын, как Рене де Люксен, похожий на него так же мало, как дикий волчонок — на верного домашнего пса?

Де Люксен, видимо, почувствовав любопытство Гарвела, вдруг обернулся — и смерил его пристальным нехорошим взглядом. А потом неожиданно крикнул:

— Эй, а ты почему не пьёшь с нами?.. Или господину без сапог зазорно выпить вина в нашей прекрасной компании?

Гарвел сверкнул глазами:

— Может, я и без сапог, а вот вы, сударь, без вежества. И я сам решаю, с кем и когда мне пить.

Рене недобро сощурил глаза.

Рене де Люксен.

Нейросеть Шедеврум+Фейс-ап

— На кулак нарываешься?.. Или место своё забыл? Так я напомню! — И вдруг, схватив бутыль, наполнил бокал Гарвела доверху, и зачем-то ещё провёл рукой над самым краем. — Если не выпьешь, я тебе это вино за шиворот вылью. Пей, собака!

— Не стану! — Ответная злость уже поднималась волной, и приходилось напоминать себе, что они не одни, а перед лицом всего Замка.

Быть может, де Люксен и рассчитывает, чтобы он опозорился, ввязавшись в драку на глазах у самого командора?

Однако сдерживать гнев становилось всё труднее; дыхание учащалось, а кулаки сжимались всё крепче… Так и подмывало дать как следует в эту желтоглазую рожу!

Остальные с интересом следили за ними, отпуская колкие замечания в его адрес.

— Опьянеть трусит!

— Няньку свою боится!

— Не бойся, мальчик, мы ей не скажем!.. Ха-ха-ха!

— А девушек обнимать и это самое… она тебе тоже запрещает? — под общий смех спросил Клод де Жильер.

— Какое обнимать, ему и целоваться нельзя! — выкрикнул де Балле, вызвав у остальных новый приступ хохота. — А то нянька в угол поставит или сладкого не даст.

— Бедный мальчик… — притворно пожалел светловолосый Оливьер де Рэй и протянул отодвинутый бокал. — На вот, выпей за командора!

— Да, пей давай! — зло приказал де Люксен. — А то сидит такой и настроение портит… И чем ты угодил моему отцу, что он тебя в списки добавил?.. Сына единственного не пожалел, а безродного всадника уважил. Тоже в любимчики записал?

— Пей! Пей! — надрывались остальные.

И стало ясно: просто так уже не отвяжутся.

Гарвел со злым прищуром посмотрел в желтоватые глаза своего нового врага — и взял предложенный бокал, в котором плескалось золотистое вино. Он выпил залпом, чуть не задохнувшись от крепости напитка. Рот и горло обожгло как огнём, а в голове вдруг стало неожиданно легко и весело.

Он запоздало сообразил: в вино что-то подмешали. Только когда успели, ведь Рене наливал из общей бутыли...

— Вот так-то лучше… — прошипел, сверля его ненавидящим взглядом, де Люксен, но больше сказать ничего не успел.

К их столу приблизился эн Антонио, один из младших магистров, держа наперевес жезл распорядителя пира. Окинув пристальным взором каждого, он постучал жезлом по краю стола:

— Что здесь за шум?.. Вы на пиру у командора, ведите себя пристойно! Или попрошу вас покинуть трапезную!

В это время за большим столом оживлённо задвигались, и эн Аннибал, встав с места, начал говорить речь. Все замолчали, слушая командора; а он то поздравлял рыцарей с пополнением в рядах, то говорил о разбойничьих грабежах на большой дороге. Несколько раз в его выступлении прозвучало имя вожака «чёрных рыцарей» Бартоломе Корранго...

До Гарвела слова эн Аннибала доносились будто издалека. Яркий свет множества свечей внезапно потускнел, а потом распался на рой огоньков, кружащих по залу, словно мотыльки. Затем высокие стены трапезной вдруг сдвинулись с места — ни дать ни взять словно в медленном хороводе.

Это не могло быть действием вина.

В голове метнулась паническая мысль: «Неужели отравили? За что?!»

Внимание соседей по столу между тем переключилось на другую тему: юноши принялись обсуждать, кто и к какому магистру пойдёт под начало. До поры до времени на Гарвела никто не смотрел, и оставалось надеяться, что со стороны не так уж заметно, как ему плохо.

Он откинулся на спинку скамьи, судорожно сглатывая и стараясь подавить подступающую тошноту. Душу охватило отчаяние.

«О Владычица и Керу, ну почему так?»

Он закрыл глаза, чтобы не видеть раздражающее мельтешение огней, но цветные пятна огоньков продолжали его преследовать.

— Эй, Гарвел, ты чего? — донёсся голос Тьерри де Вальена. — Господа, посмотрите, ему, кажется, дурно!

«Бэнги косматые! — выругался он молча. — Только этого не хватало!»

Через силу открыв глаза, Гарвел медленно повёл головой, отчего стены зала пустились в пляс, и проговорил, с трудом выталкивая слова:

— Со мной всё в порядке. — Он попытался выпрямиться, но его тут же шатнуло.

— В порядке, как же, зелёный весь! — фыркнул Поль Дануан. — Слабак, а не рыцарь, куда ему служить!

— Вот пойдёт под начало старших, там его научат… — подхватил де Жильер. — А то позор, смотри, от одного бокала окосел!

— Да его тошнит!.. — захохотал д’Абеляр, — Эй, Гарвел! От родниковой капельки развезло?

Ответить не было сил.

Свет в глазах стремительно мерк, а в ушах тоненько зазвенело.

— Что, девица-красавица, вина никогда не пил? — раздался где-то рядом язвительный голос де Люксена.

— И вправду девчонка, хоть юбку дома не носишь? — это, кажется, де Балле… или Оливье де Рэй, уже не разобрать...

А потом свечи в зале разом погасли, голоса стихли — и наступила темнота.

***

 Месяц Единорога,

16 день.

Потаённый сад

Ветви старых яблонь лезли в распахнутое окно, и листья на них трепетали от слабого ветерка. Ночная прохлада врывалась в комнату, освежая лицо, манила перекинуться зверем — да и побежать по тёмному саду, оставляя следы лап на влажной земле. Ветер приносил запахи, шептал о дикой свободе...

Гвендор встряхнул головой, приходя в себя. Не время приключений, нет. Он нужен здесь; нужен брату и миру. Поудобнее устроясь на подоконнике, он обхватил руками колени, продолжая всматриваться в темноту сада.

Сзади раздались шаги. Он не стал оборачиваться: и так ясно, что вернулся Люциус.

Некоторое время брат молчал, и в тишине улавливалось только его спокойное дыхание. Потом вполголоса произнёс:

— Гвен! Ты вправду уверен в этом парне?

«Неужели всё ещё сомневается? — подумал с улыбкой Гвендор. — Не доверяет моему выбору?»

А вслух сказал:

— Как в самом себе.

— Он слишком юн, почти ребёнок, — возразил брат, — может и не справиться с миссией. Зачем я только тебя послушал!

— Не бойся, Люк!.. Ты и сам выбрал бы Гарвела, будь он постарше, — повернулся к нему Гвендор. — Да, парень молод, но в нём есть крепкий стержень. Он не ринется очертя голову в ненужные приключения и сможет сохранить присутствие духа в самой тяжёлой переделке. Да и чужому влиянию не поддастся...

— Ты думаешь? Ему ведь семнадцать лет! — недоверчиво бросил брат. Прислонясь рядом к стене, он скрестил руки на груди, пристально глядя в глаза.

Гвендор безмятежно выдержал этот гордый, неукротимый взгляд.

Некоторое время они смотрели друг на друга в упор, пока Люциус не произнёс, хмуря чёрные брови:

— Откуда в тебе столько силы, Гвен? Будь на твоём месте смертный, немедля бы опустил взор. Даже мне требуется время, чтобы восполнить резерв, а ты словно… неисчерпаем.

Улыбаясь, Гвендор легко и ласково коснулся руки брата.

— Я — Целитель мира, не забывай. Мне даёт силы сама Звезда. И я не могу оскудеть, ибо делюсь своей энергией с миром, а мир возвращает мне силы обратно. — «А ещё я не расходую себя на гнев, — подумал он. — Спокойствие и доброта — мой закон, и он непоколебим». И добавил примирительно: — Дай парню время, брат, люди мужают быстро.

Люциус в раздражении заходил по комнате.

— Но сколько ждать?.. Он только что посвящён… Я не могу доверить важное дело мальчишке! И как он сможет выстоять против перу-джианна?

Гвендор сдержанно рассмеялся.

— Похоже, ты не доверяешь даже собственным рыцарям. Чем они хуже перу-джианнов?.. И вспомни себя: ты победил Кайера в пятнадцать лет, разве не так?

Кай Люциус круто остановился.

— Я — звёздный, не человек! Мы всегда рискуем меньше, нежели люди. Сила Звезды вернёт нас к жизни там, где погибнет смертный. И каким бы твой протеже ни был, перу-джианн всё равно окажется сильнее. Ведь он демон. А этот Гарвел даже не маг!

— Значит, надо будет помогать парню в его Пути, только и всего, — пожал плечами Гвендор.

Их взгляды снова встретились, как два тренировочных меча.

Люциус устало махнул рукой.

— Лучше бы я сам придушил этого гада, чем бросать в бой другого вместо себя.

— А потом пришлось бы разбираться с Кайером — и подставить под удар весь мир? Ты этого хочешь? Надо уметь выжидать, как делают звери. Они мудры: затаиваются и ждут.

Брат испустил тяжёлый вздох и наконец сел в кресло, прекратив метаться по комнате.

— Ладно, убедил. Всё равно дело уже сделано. Мне удалось подменить порошок, которым хотели опоить Гарвела. Правда, ещё вопрос, чьё зелье безобидней — моё или этого Рене… — Он усмехнулся печально и жёстко. — Теперь твоя очередь, Гвен. Тяни его за ниточку, внушай… И да простит нас Звезда за эту жестокую шутку! Чем бы дело ни обернулось, парню по-любому не выжить.

***

Эн Аннибал сел на место и жадно отпил воды из большого кубка, предложенного Себастьеном. Седой камердинер застыл рядом, держа в руках поднос и всем своим видом являя образец вышколенного слуги.

— Зря вы так распинаетесь, альд командор, — вкрадчиво сказал сидевший напротив эн Гарет. — Никто не боится вашего Корранго, да и какую опасность, в самом деле, разбойник может представлять для Замка?

Эн Аннибал, сердито сдвинув брови, метнул на него раздражённый взгляд и сжал правый кулак, словно собираясь ударить по столу:

— Люди к нему уходят, а вы предлагаете мириться с этим?!

Магистр пожал плечами, поддевая на вилку ароматный кусок жаркого.

— Настоящие рыцари не пойдут к ватажникам. А те, что бегут из Замка — туда им и дорога!

— Мне каждый рыцарь нужен! И каждый асаван!.. — с юношеской горячностью возразил командор, чувствуя: этот разговор обернётся очередным приступом боли в груди. — Не могу допустить ослабления Замка. Любая брешь в нашей защите — это изъян в обороне Соколанской марки.

Эн Гарет — вот наглец! — проговорил со льстивой усмешкой:

— Альд командор, прошу вас, перестаньте представлять всё так, будто мы в осаде. В стране мир, и нашей марке ничто не угрожает.

«Хитрый ты лис, вот кто, — в сердцах подумал эн Аннибал, уже понимая: дальнейший спор может поставить его в неловкое положение. Небось, вся эта молодёжь считает своего командора выжившим из ума стариком. А эн Гарет уже и не скрывает самодовольства, что сумел сказать последнее слово в разговоре. — Молод со мной тягаться… Высоко метишь, да невзначай оборвёшься. А матёрый кабан зря клыком не ударит».

Вконец разгорячась, он хотел было ответить, как следует, но тут подал голос эн Алессандро.

Старейший среди рыцарей, тот собирался этим летом завершить службу и уйти на покой: как-никак, семьдесят лет — почтенный возраст. К тому же старый рыцарь в последнее время изрядно пополнел, не участвуя ни в разъездах, ни в тренировочных боях, поэтому двигался с трудом, а на его розовой лысине часто выступала испарина. Тем не менее эн Алессандро имел добродушный нрав и любил поговорить, особенно за чашей вина.

Вот и теперь он, что-то углядев в зале, принялся важно рассуждать, громко обращаясь к эн Аннибалу:

— Эхе-хе, что творится на белом свете… Вы только гляньте туда, мой командор!.. Какая молодёжь пошла — стыд да позор!.. То ли дело мы в юности: самое забористое дисардское с ног не валило, гуляли всю ночь. А утром — в караул, и трезвые, что твои стёклышки… А тут — тьфу! Пир только начался, а они уже под столами валяются.

— Кто?.. Где? — нахмурился эн Аннибал, пытаясь со своего места высмотреть непорядок в шумящем зале. — Эн Антонио!

— Вон там, мой командор! — указал старчески дрожащей рукой эн Алессандро.

— Позвольте, альд, — вмешался распорядитель пира, — я уже побывал там. Это один из посвящённых днём, эн… как его… Гарвен, что ли?

— Гарвел?!.. Не может быть… — Тревога подступила к сердцу. Отточенное годами чутьё подсказывало: парня могли опоить намеренно. Хотя бы для того, чтобы посмеяться и унизить.

Нет, сколько ни провозглашай среди рыцарей идеи братства и дружбы, Замок всё равно останется клубком интриг и соперничества… Слабого будут бить, непокорному — устраивать травлю, а гордого одиночку — выставлять на посмешище. И он, командор, хоть из кожи вон выпрыгни, ничего не в силах изменить в этой жестокой человеческой стае.

— Эн Альфред! — властно приказал он старшему магистру. — Пойдите и разберитесь, что произошло, а потом доложите мне. Эн Гарвел не мог напиться, я его хорошо знаю. И… если не ошибаюсь, там ваш сын.

«А где Рене, там всегда жди неприятностей», — добавил он про себя. Но вслух говорить не стал; ни к чему лишний раз бить по больному.

Эн Альфред по-уставному кивнул и отправился выполнять приказание.

***

Юноши оживлённо болтали, с молодым аппетитом опустошая тарелки. От жаркого из телятины и печёных перепёлок на глазах оставались обглоданные кости. Большая бутыль в центре стола опустела уже на две трети, а веселья в разговоре явно прибавилось. Предметом беседы теперь, видимо, были девушки; по крайней мере, эн Альфред успел услышать, как один из парней, не жалея красок, расписывал телесные прелести некой Линетты.

Увидев старшего магистра, молодёжь немедленно примолкла.

Тот обвёл их медленным взглядом, неожиданно чувствуя себя старым рядом с этими молодыми петухами. Чуть задержался на лице сына и его дружках: Поле Дануане и Оливье де Рэе. Потом посмотрел под ноги: там, откинув руку в сторону, неподвижно лежал эн Гарвел.

— Что тут произошло? — произнёс эн Альфред ровным, ничего не выражающим тоном, кивая на лежащего. При этом он смотрел на Рене, чувствуя, как внутри собирается тёмная сила, и думал, как же командор прав в своих подозрениях. — Отчего он лежит на полу?

Переглянувшись, юноши, рассмеялись, и наперебой стали объяснять:

— Да напился, понимаете, эн Альфред?

— Какое напился, всего-то бокал выпил. Слюнтяй!

— Ему только чепчик носить… Ха-ха-ха!

Присев рядом с Гарвелом, эн Альфред нащупал у него на запястье пульс. Потом осторожно приподнял веко, потрогал влажный лоб… И нахмурился, полный сомнения и тревоги: парень явно опьянел не от вина.

— Да не беспокойтесь, к завтрашнему дню оклемается! — попытался уверить его кто-то из сидевших за столом.

Магистр поднялся, ощущая внутри тугую пружину гнева.

— Молчать! — приказал он негромко, но властно. — Вы конноры или презренный сброд?.. Если товарищу плохо, он ранен или в беде, ваш рыцарский долг — помочь, защитить и спасти. Тьерри Вальен, Оливье де Рэй!.. Возьмите эн Гарвела и отнесите в его комнату. Это приказ, и он не обсуждается. — Потом повернулся к сыну и кивком показал на дверь: — Выйдем поговорим.

Тот независимо передёрнул плечами, но всё же встал из-за стола; исподлобья глядя на отца, одёрнул форму и, повинуясь новому знаку, вальяжно пошёл впереди.

Эн Альфред шагал сзади, и думы его становились одна другой мрачнее.

Самое гадкое чувство — это когда единственный наследник не оправдывает возложенных на него надежд, и в глубоком стыде ты лишаешь его и той последней любви, которая ещё оставалась в сердце. И понимаешь — уже ничего не исправить: время упущено, сорные травы давно заглушили всё доброе и светлое, что когда-то было в том, родном тебе человеке. А этот, что стоит перед тобой, — родич по крови, но совершенно чужой по духу.

Когда они вышли в соседний пустой зал, магистр схватил Рене за плечо, тяжело дыша от сдерживаемого гнева:

— Признавайся, это ты его отравил?

Рене вырвался, злобно глянув, будто волчонок:

— Почему сразу я?!

— Я достаточно тебя изучил. Ты и твои дружки любите делать гадости за спинами старших. Да, вас трудно поймать за руку, но в этот раз ты не отвертишься. Войти ко мне в лабораторию мог только ты!

— Да? И как ты это докажешь, папаша?

Желтовато-карие глаза сына нахально прищурились. Он широко расставил ноги, чуть покачиваясь на месте и явно издеваясь.

— Мне нечего доказывать, говорить должен ты! — Тёмная ярость всё-таки взметнулась со дна души и, хлестнув Рене по лицу, отшвырнула на несколько шагов. Да, это было жестоко — применить к собственному сыну магическую пощёчину, — но иного выхода эн Альфред уже не видел.

Дориана слишком избаловала мальчишку после развода… Зачем только он дал согласие оставить ребёнка с ней?!

— Ну, что молчишь?.. Отвечай: какой яд ты стащил в моей лаборатории?

— Да ничего серьёзного, папа, — Рене явно не на шутку перетрусил. Бледный и дрожащий, он поднялся с пола, отряхивая форму. — Всего только щепотка порошка красавки...

— Красавки?! — Эн Альфред почувствовал, как катится по спине холодный пот. — Ты в своём уме?.. Второе имя этой травы — «посланница богов»… Она смертельно ядовита.

— Да успокойся! — Рене раздражённо дёрнул плечом. — Я же не хотел его убивать. Просто решил посмотреть, как этот выскочка будет кривляться и выделывать всякие штуки нам на потеху… Ну, ты же знаешь, как действует эта травка?

— Знаю, — жёстко ответил магистр. — И потому вход в лабораторию тебе отныне заказан. — Он нахмурился сильнее, вспоминая признаки отравления, виденные у Гарвела, а потом, шагнув вперёд, схватил сына за ворот. — Ты солгал!.. Это не красавка… От неё лицо краснеет, а у Гарвела бледное как мел. И удушья нет… Что за сонный яд ты ему подсыпал?

— Да пошёл ты к Кайеру, папаша! — злобно оскалился тот, рывком освобождаясь из захвата. — Что знал, я всё сказал!.. А тебе ещё припомню… как родного сына бить… и к Посвящению не допускать! Ты… я… — Он задохнулся, страшный и взъерошенный, и вдруг выкрикнул в лицо: — Я тебя ненавижу! Ты мне не отец!

Эн Альфред отшатнулся — столько гнева и боли звучало в порыве сына.

Он не успел ничего сказать, а парень уже быстрым шагом уходил прочь.

— Рене! — позвал магистр, — вернись!

Но тут же отчётливо понял: не вернётся. Что-то треснуло, сломалось в их отношениях уже давно. И сегодня была поставлена последняя точка.

Нейросеть Шедеврум+Фейс-ап