Глава 32

32

***********

Озарение сродни вдохновению. Не зря эти слова в различных словосочетаниях так хорошо рифмуются. Но смысл у каждого из них — свой.

Если вдохновение — творческий процесс, то озарение наделяет человека внутренним зрением, как бы изнутри высвечивая путанные мысли, и даёт возможность найти правильное решение там, где казалось бы его и быть не могло.

Но увидеть скрытое от глаз в нашей быстротекущей жизни возможно только вне городской суеты и тех шумов, которыми она изолирует человека от самого себя.

Лучшие свои творения Пушкин создал в Михайловском.

Если бы теперь поэта посадить к телевизору или дать ему почитать кухонную прозу домохозяек, или оглушить балдёжной шлягерной музыкой, он сбежал бы от нынешних нас в горы, как в своё время ушёл в них от советской власти Алитет.

В политику я не лезу, я аполитичный обыватель. Но то, что происходит в стране — далеко от здравого смысла. Эти господа не понимают, что рубят сук, на котором сами сидят. Погубив Россию, они и себя погубят. Пример Горбачёва и иже с ним, похоже, никак на их мышление не повлиял.

В прошлой реальной жизни наших предков казалось бы ничего такого не было и не должно было быть, чем сегодня мы больны, но даже тогда волхвы уходил подальше от жилищ людей. Влача самое нищенское существование да ещё облачась в вириги, они среди лесов и полей, в естественной природной тишине, пытались услышать голос Разума, и некоторым это удавалось.

«… Из тёмного леса навстречу ему

Идёт вдохновенный кудесник,

Покорный Перуну старик одному,

Заветов грядущего вестник, —

В мольбах и гаданях проведший свой век,

И к мудрому старцу подъехал Олег.»

………………………

Вся беда человечества в том, что самопожертвование ясновидцев никто не воспринимал всерьез. Никто не прислушивался к тому, что они знали из прошлого и будущего Земли, никто не хотел верить им по разным причинам, и прежде всего — меркантильного свойства, и постепенно неверие людей убило волхвов. Ныне только одни шарлатаны, обратив свои взоры к звёздам, пытаются подражать средневековым арабским мошенникам.

Да, я уже писал об этом и вернулся к стихам Пушкина снова, потому что факт гибели князя был именно так изложен у поэта, как он был засвидетельствован в летописи, и является исторической правдой.

Это тот случай, когда предсказание неотвратимо должно было сбыться, независимо от того, расстался бы князь с конём или же пренебрёг пророчеством.

Казалось бы, он выбрал правильное решение… но его смерть в этом, кем-то написанным для него сценарии, в который смог заглянуть волхва, была предрешена.

Спустя несколько столетий самому Пушкину цыганка предсказала возможную гибель от руки убийцы и посоветовала бояться «белой головы».

Конечно, Александр Сергеевич помнил это гаданье, но пренебрёг им. Выбора у него не было. Таков вот был сценарий его судьбы, написанный не им.

……………

Может быть, у большинства из нас, в мозгах, сидит какая-нибудь небиологическая копия, вроде осточертевшей мне Соли. Наука утверждает, наши мозги только на одну треть задействованы, и свободного места в них много. Но природе не свойственно расточительство, и наверняка «свободное место» в них занято кем-то или чем-то, и мы не знаем, для чего, как никто не знает, зачем нам снятся сны, порой лишенные всякой логики, и кто ими дирижирует, как и нашими поступками, заствляя идти по невидимой, но кем-то уже проложенной для каждого из нас дороге, которую мы называем судьбой

...

Звонит телефон.

Все мои мысли мгновенно улетучились.

Интересно, есть ли где-то в Космосе что-то вроде помойки, в которую собирают всё, о чём думают люди, а потом сортируют: хорошие думы отправляют обратно на Землю, прямо в нашу Думу, плохие утилизируют, превращая их в тепло и еду для космических бомжей?..

Я не трогаюсь с места. Пусть звонит. Иногда я вообще отключаю его, чтобы не досаждал пустыми звонками.

Но на этот раз я знаю, кому неймётся с утра пораньше и что его беспокоит, и сознательно делаю выдержку...

Пусть не думает, что у меня то же самое на уме.

А жена, наверное, ещё дома, на кухне: телефон не слышит, а я не свлышу её.

Ну, перезвони! Перезвони, уж если тебе так надо...

И он слышит мой внутренний голос.

На этот раз я снимаю трубку. Ефим Афанасьевич, как и предполагал.

— Проснулся, говоришь...

И вопрос, и невопрос. Но я ему ничего не говорил, и сказал только «Алле!», заранее зная, что ночь у него была беспокойной, и снился ему не тот бред, которым он вчера мне мозги полоскал, а снятся ему грибы, красноголовики, во мшистых лесных низинах, и не червивые. Хотя в такую жару нечервивых грибов не бывает...

— Я вообще не спал.

— Чего так, зад болит?

— С чего это вдруг он у меня должен болеть?

— А сержантский пинок кирзовым солдатским сапогом разве не сказался на его самочувствие? Или он у тебя привычный к обращению подобного рода?

Ишь как издалека начал. Прямо с зада, да не со своего, а с чужого. Настоящий маркиз де Сад. А сам всю ночь переживал за своё сокровище, понимая, что я потерял интерес к ведьминому острову, независимо от того: нашёл или не нашёл клад, и надо нам, троим, переключаться на грибы.

Мне особо нравилось, что он не верит в мой рассказ, и это в какой-то мере облегчает его частнособственнические муки и воодушевляет на уничижительный сарказм. Дед, можно сказать, предстал во всей красе. Пусть сияет.

Я подливаю масла в огонь его разыгравшегося воображения:

— У меня есть неопровержимый аргумент тому, что я не вру.

— Хромать стал на обе ноги?

Я пропускаю мимо ушей эту очередную его колкость.

— Моя фотография.

— Они там тебя ещё и сфотографировали? — поскучневшим голосом спршивает он.

— Представь себе. Прямо из космоса сделали мой снимок, но не вчера, а когда ты консамэ варил, а я щуку заловил.

— И ты на снимке вместе с рыбой?

— Да, — гордо отвечаю я. — И как раз заснят тот момент, когда счастливый щур уходит в воду.

— Фотография цветная?

— Цветная и очень хорошего качества.

— А я на ней есть?

— К сожалению… Снимок сделан крупным планом: край берега, в воде щур и я… по колено.

— А сколько лет, говоришь, этому снимку?

Дома ещё была супруга, и я воздержался от крепкого мата, но словом поперхнулся.

Откашлявшись, я почти дружелюбо сказал:

— Пошли в гараж, посмотришь, и сам определишься.

— Сегодня не могу. Завтра… возможно завтра, но до завтра ещё дожить надо. Бывай!

— Слышь, Афанасьич, как бы ты там верил-не верил, не казнись. Адель здесь ни при чём так же, как и ты. Судя по снимку, следить за мной стали днями раньше и наверняка с чужой подачи, по наводке какого-то злопыхателя...

— Пиши роман! Пора уже тебе из головы весь этот мусор вытряхнуть. Но спасибо, что придумал нам алиби, на душе полегчало. А то ведь я засомневался: а вдруг правду говорит?

Он повесил трубку...

— Клава! — нервно кричу я, — У тебя что-нибудь прохладительное есть? Дед меня этот чёртов разогрел!

На мой зов супруга приносит стакан морса.

— Настоящий крюшон, — говорит она. — Самодельный. А чего ему не спится? На пенсии всё-таки.

— Повар он, хоть и бывший. Сама это знаешь. А у них, у поваров, своя философия бытия: ранняя пташка зобок набивает, поздняя — глазки протирает. Все ещё спят, а он уже у котлов: завтрак готовит для холостого люда, и пробует каждое блюдо. И так с утра до вечера. А потом эти повара говорят, что ничего не едят целыми днями. Только те, кому они эту свою загодя приготовленную лапшу на уши вешают, никак не поймут, от чего кулинары вес набирают, не сообразуя его ни с возрастом, ни с зарплатой.

— Он, видать, тебя достал.

— Есть немного. А ещё друг называется.

— Ну, ладно. Успокаивайся тут, а я ухожу на работу.

— Я тоже ухожу. Перекушу и пойду в гараж, надо машину подготовить к дальним прогулкам.

— Далеко собрался?

— Так ведь уж осень у дверей! Грибочки… ну и клюква, вот видишь, не повредит нам.

— Наши деревенские говорят, что грибов сейчас нет. Хоть и грибная пора, да сухо очень. Надо дожди ждать. А за клюквой лучше ехать в конце сентября, когда по старому календарю бабье лето будет. Тогда и деньки бывают хоршие. Нежаркие и солнечные. Ты помнишь, ещё до твоей болезни, за Дорками, километрах в двенадцати от них, в лесу мы наткнулись на небольшое болотце. Клюква там была, как виноград. Этот крюшон из сока той клюквы. Вот бы нам снова выйти на то болотце...

— Снова не получится. И лес уже другой, и старые тропинки заросли… Проплутаем и ни с чем вернёмся.

— Не велика потеря. Придет время — посмотрим.

...

Да, я помнил это болотце. И клюквой, и грибами, которые там были и должно быть ещё будут, я хотел поразить воображение Марины… Она так вдохновенно говорила о грибах… А вот её папа не только грибы, но даже лес ни разу не вспомнил за эти дни, и всё потому, что она не вписывается в нашу концепцию.

И не спится ему. И зачем он мне звонил? Возможно, и сам не знает, зачем. А, может быть, хотел проверить, по-прежнему ли я хорошо сплю или меня теперь, после того, как я обнаружил в его квартире сокровище, мучает бессонница? Тогда, выходит, я ему потрафил.

Конечно, у него смекалка — не хуже моей, и он понял замысел дочери… Да и вообще после того вечера он себя как-то агрессивно ведет… Может быть, хочет поссориться. Может быть, думает, что я способен на любую пакость, а ведь то, что у нас с ней было на уме, и возможно, теперь, после того, как она проспалась, осталость только моей задумкой, и есть самая подлая пакость.

Пакость — пакостить. Интересно, что тут было изначально: существительное или глагол, и с чего вдруг люди придумали такое слово, и само понятие откуда взялось? Как тут не гадай, но оно пришло в наш язык не от хорошей жизни и от плохих людей.

Ах, лингвистика лингвистикой, но я чувствую, что он пытается дистанцироваться от меня.

Чужая душа — потёмки, не заглянешь. Одно ясно, какие-то дурные предчувствие у него есть, раз он никогда при мне не упоминал её имени, и явно был не рад случайному нашему знакомству, а её предложение поехать за грибами, воспринял, как приглашение к блуду, в котором роль сводника отводилась ему.

Но ведь так оно и было!

Только в романах кухарок мужики соблазняют баб, а серьёзные психологи утверждают обратное, и Библия рзделяет их мнение. Првда, не у каждой это получается, какой бы она не была начитанной. По себе знаю: никогда не будешь флиртовать с жещиной, если нет к ней сексуального интереса. Между ней и тобой в таких ситуациях возникает непреодолимая стена, и находятся тысячи причин для её неприятия, и вы перестаёте слышать внутренний голос друг друга. Слова теряют потаённый смысл, невидимую для других окраску, становятся обыденными, такими, какими они бытуют в орфографических словарях, и речи получаются вымученными, без теплях слов, и нет уже прелести в вашем общении и тайны в случайно встретившихся взглядках...

Да-да-да. Он не доверяет ей. Он знает её слабости и понимает, что ей нужен мужчина, а я, по его мнению, по своим внешним данным, по своей натуре и складу своего ума, в конце-концов и по своему семейному положению, как раз и подхожу на роль тайного любовника...

«Что может быть прекраснее наших друзей?» — вопрошал Людовик Четырнадцатый и сам себе отвечал: «Только их жёны!»...

Невольно, в уме, я перефразирую эту фразу беспутного короля применительно к нашей ситуации и дочери своего старого друга, и даже в какой-то мере сожалею, что Бастилия пала двести лет назад, а блуд до сих пор торжествует, и обретает в современном мире новые формы своего торжества...

За этими рассуждениями я постепенно прихожу к мысли, что Ефим Афанасьевич не хочет терять друга. Да-да, именно поэтому он сопротивляется замыслу дочери, если таковой ещё у неё есть… За свою жизнь он насмотрелся на ненаписанные романы с примитивной бытовой инсценировкой...

Блуд, каким бы сначала он не был ошеломляющим, всегда кончается полным разочарованием секспартнёров друг в друге. Оно начинается задолго до того, как тайные любовники почувствуют усталость от скрытой от чужих глаз любви. Им надоедает прятатьтся!

Нередко, всё ёщё желая сохранить свои отношения, некоторые заблудшие пары решаются продолжить их в открытую. И вот тогда из тёмных глубин бытия поднимается волна сплетен, и всякие прекрасные чувства тонут в море людской молвы. О, злые языки — страшне пистолета! Так говорил Чацкий, когда дуэли ещё были разрешены.

А если тайные любовники объединятся в супружескую пару, пытаясь противостоять злословию, то не сомневайтесь в том, что их брак вскоре распадётся, и это случается почти обязательно. Эти двое, уже уставшие от своей любви и потерявшие интерес друг к другу, одним махом разбивают три семьи, каждая из которых у каждого из них была своей. Ну да, три. Бывает, конечно, и две, вновь созданную и только что разрушенную, но от этого никому не легче.

Такова горькая правда затяжной любви «налево». И повторюсь: нормальные люди устают от неё быстрее, чем им самим этого хочется. А отсюда мораль: любовь на стороне должна быть короткой, как песня. И не надо повторять её на бис по чьей бы то ни было прихоти, чтобы она не стала заезженной пластинкой.

Мне на ум приходит старый фильм «Испытание верности». Смотрел его в юношеские годы, и уже тогда во мне всё восстало против этого кина, начиная с самого его названия. Не верность в нём испытывалась, а популизировался межсемейный блуд, если учитывать, что жизнь персонажей ещё продолжается, а кино кончилось.

Суть его была вот в чём.

Мужичок, ушедший с головой в блуд, сначала нанёс неизлечимую душевную травму своей законной супруге, убежав от неё к другой женщине, а потом, натешившись, этот перебежчик, вернулся назад, при этом, естествено, бросив разлучницу, которую вряд ли уже кто-то подберёт.

И всё же, при дальнейшем осмыслении этой кинопродукции, на которую при том скудном репертуаре наших тогдашниж кинотеатров благодарный зритель не ломился, я уразумел истину в его названии, возможно, о которой не подозревали сами создатели фильма. Верность — то, оказывается, в кино они испытывали не у перебежчика, а он, метаясь между двух огней, по-простому говоря, бегая от одной бабы к другой, испытывал терпение законной своей жены и с восторгом наблюдал издалека, как она, покинутая, страдает в одиночестве и не спешит вдогонку ему случайным хахалем заполнить в постели освободившееся место… и не в силу верности, которую испытывать было уже бессмысленно.

Скорее всего, женщина, обжёгшись раз, рассуждала, как поэт-лирик, что вечно любить невозможно, а на время не стоят труда. Конечно, если допустить, с чем в её понимании ассоциировался труд любви.

………………

Шаблонный треуголик, и только. Мы с Мариной не вписывались в него. Здесь был ещё её муж, до которого мне, в общем-то и дела не было никакого, и пропади он пропадом. Но он добавлял свой угол в эту закнутую на моей жене фигуру, и мы из треугольника превращались в нечто другое с четырьмя углами.

был ещё и старый друг, который всегда, в любой ситуации, лучше новых двух.

А наша дружба, похоже, трещала по швам, и всему виной были родственные чувства Ефима Афанасьевича.

Не зря вчера вечером он устроил мне маленький спектакль, пытаясь переключить моё внимание на прелести любви с юной девой.

Ну что ж, май-сентябрь — это ещё вполне приемлемо для меня. Я уже не так расположен к сексу, а она ещё не вошла во вкус и не стремится к нему. Ей, как она утверждает, нужен рядом умудрённый житейским опытом мужчина, чтобы в сутолоке современной жизни не затолкали её, как я понимаю подобное признание. И чем крепче нас связывает прошлое, тем надёжнее получится тендем двух противоположных по своей сути месяцев года.

Ничего не скажешь, умница девушка. А теперь вот и отчима лишилась.

.....

А что, может, и прав дед?!.. Клин вышибают клином… и вчера он вручил мне рецепт лекарства от любви.

Куда же я засунул его?..

Он — не в кармане брюк, а в нагрудном кармане рубашки. Машинально положил рядом с сердцем. Хорошая примета. Но только вот, рубашка где?

Здесь нет. Здесь нет… Может, она уже сквозь стиральную машину прошла?

Конечно, это не тот случай, когда невзначай простирали телефон, и случайная встречная навсегда исчезла в небытие. Так что особо волноваться не приходится.

Вот и рубашка в корзине для грязного белья. Двумя пальчиками, указательным и средним, осторожно достаю из кармана цветную визитку и иду к свету.

Мне не нужен её телефон, я хочу посмотреть ей в лицо при дневном освещении и, стоя у распахнутого окна, я вглядываюсь в прелестные черты… Моё вчерашнее мнение не меняется. До неприличия честное лицо. Таким оно бывает у отпетых мошенников, хорошо усвоивших свою социальную роль в нашем социально незащищенном мире.

..........

И всё же, я улыбаюсь тебе.

И не только той, которая в миниатюре на визитке, но и той, которая идёт под моим окном и, глянув в моё окно, увидев меня, резко отвернулась, не сбавляя шаг.

— Заходи! — говорю я ей с улыбкой на устах и нараспев произношу это чарующее слово.

Она слегка притормозилась и, вскинув голову вверх, сказала:

— Вредничать будете.

— О нет! Я в ужасно хорошем настроении.

— Тогда спускайтесь, и до редакции можете прогуляться вместе со мной.

— Иду!

И вот мы идём рядом.

Конечно, оба думаем, с чего начать разговор и кто его первым начнёт?

Она соображает быстрее меня и говорит:

— Настоящие друзья при встрече подают руки друг другу.

— Мы с тобой вообще никакие не друзья, и моя рука, которую я отдёрнул, тебе покоя не даёт из-за чрезмерных твоих амбиций. А если бы они не застилали тебе глаза, ты увидела бы, что мои руки грязные, в масле и ещё керосином воняют. Ты где меня обнаружила, когда подола к машине? Вспоминаешь?.. Вот именно, под приборной доской, на полу салона. А до этого я масло менял, бензин из канистры в бак машины переливал… Тебе бы не доставило удовольствие рукопожатие такой грязной рукой.

Я беру её руку чуть выше запястья, приподнимаю, разглядывая, и одновременно говорю:

— Посмотри, какие у тебя холёные руки! А пальчики, изумительные тонкие и длинные пальчики. Сразу видно, что существо ты интеллектуальное, а не могла сообразить, чем я был занят и в чём был вымазан.

— Я уже почти чувствую себя виноватой, — улыбается она, разглядывая свою руку, словно впервые увидела её.

— Чтобы навсегда покончить с этим недоразумением… — и я поцеловал запястье её руки.

Она тут же отдернула руку, молвив при этом скромно:

— У вас такая мягкая борода. А я думала, что она колючая, как у всех небритых мужиков.

— Ты пореже общайся с небритыми мужиками, и обо мне будешь думать именно то, что я представляю. С другой стороны, как бы и чтобы жещина не думала о мужчине, но если она о нём действительно думает, если он завладел её помыслами, то и всем остальным он обязательно завладеет. Дело только во времени.

— Вы особо не обольщайтесь, эти мои мысли связаны с внешней оценкой вас, как и любого другого человека, независимо от его пола и сословия.

— Дельное замечание, и дистанция остаётся прежней. И вот когда ты расставила все фигуры по своим местам, перейдём на официальное общение, а оно вынуждает меня, хочу я того или не хочу, выразить тебе моё неискреннее соболезнование.

— По поводу чего?

— По поводу преждевременной трагической кончины твоего отчима.

Она остановилась, выпучила на меня глаза… Удивительно выразительные глаза, и в них — полное непонимание того, что я сказал.

И мне совсем непонятна её реакция на мои слова. И я думаю, что глупцы не бывают мошенниками, а у женщин особый склад ума, и напрасно многие считают, что они простодушны. У этой ещё неплохие артистические данные.

— С ним случилась беда? — тихо спрашивает она, и в голосе слышится тревога.

Странный вопрос.

— Какая беда может случится с покойником? Я понимаю, уж коль ты приобщилась к газетке «Третий глаз», то и твоё восприятие загробного мира совсем другое, нежели оно бывает у нормальных людей...

— Да причём тут третий глаз и загробный мир!

Она срывается на крик и с места. Я еле поспешаю за ней.

— Я только что разговаривала с ним по телефону! — бросает она через плечо.

Какое-то время мы идём молча. Она молча негодует, я молча недоумеваю.

Наконец, я пытаюсь прояснить ситуацию:

— «Смерть чиновника» ты придумала ради тиража или твой отчим в самом деле погиб?

— Ах, вот в чём дело! Это всего лишь однофамилец папы.

— Но этот однофамилец представился мне как заведующий идеологического отдела обкома партии.

— Ишь какой старый плут! И впредь вы ему верьте через слово. А настоящего идеолога я утопила в своей статье из мести. А так с ним ничего не случилось, если не считать, что страха натерпелся.

Вот уж действительно яблочко от яблоньки недалеко катится. Но в ней же нет и кровинки этого самого папы, и правы философы, которые утверждают, что человека создают обстоятельства, а не те, кто делал.

— Мстила-то по идеологическим соображениям?

— Какое там! Мы хотели катер приватизировать, а он воспользовался служебным положением. Ну и получил своё! Сам даже плавать не умеет. Моряки спасли, круг ему спасательный черт их дёрнул бросить.

— Да, забавно всё это… Я вчера был в подобной ситуации… Спасательным кругом для меня оказался профессиональный пинок бравого сержанта.

— Очень интересно. Вы, что же, в поисках клада забрались на территорию воинской части?

— Хуже. Я попал на территорию военных учений, и, скажу тебе по-совести, никакой клад не искал. У меня даже в мыслях такого не было. Я хотел порыбачить в тихой акватории Ильмень-озера, где нет речных трамваев, самоходных барж и прочих ревущих, гудящих и взмучивающих воду плавсредств. У крупной рыбы, как и у меня, от трескотни всей этой современной техники голова болит, и она, как и я, ищет спокойную воду. А дед в такую даль не хочет забираться, вот со зла на меня и вешал, как повар, лапшу тебе на уши.

— А я, признаться, поверила ему. Уж очень убедительно он врал. Да и зачем, казалось бы, старому человеку врать?

— А зачем мы все врём? В данном конкретном случае, ты — чтобы прихватизатору досадить, а дед, чтобы меня в дураках не выставлять, из благих намерений, и со зла, как я уже сказал. Только мне одному из нас троих приходится правдой отдуваться. А ты, полагаю, целую полосу под моё интервью заказала.

— Да что вы! Такой материал надо при себе держать. Теперь журналисты жадные до информации. Чуть чего брякнул, глядишь, тебя уже опередили. Конкуренция.

Я подпрыгнул, повернулся почти на триста шестьдесят градусов и слегка чмокнул её в щеку.

— Что с вами?

— Избыток нежных чувств. Неожиданно нахлынул. Но не смущайтесь, я успел посмотреть вокруг: на нас никто не обращает внимание.

— Я была на стажировке во Франции, когда иняз кончала. Так там французы ужасно досаждали мне своими телячьими нежностями, но у них тоже никто на это не обращает внимание.

В это время мы проходили мимо магазина, у витрин которого сидели, стояли разнополые и разномастные продавцы всех национальностей и религиозных концессий. В их длинном ряду я насмотрел лицо кавказкой внешности, в ведре которого мокли две большие розы.

— Сейчас я искуплю свою вину! — сказал я спутнице и подошёл к продавцу роз.

— Красную! — показал я пальцем на нужный цветок, полагая, что он не очень-то понимает по-русски.

В первый момент мне показалось, что так оно и есть.

Он достал из ведра обе розы, сложил их вместе и протянул мне.

— Не разлучай красавиц! — с хорошим кавказским акцентом и трагическим голосом произнёс он.

Ну и что было мне делать? Пришлось раскошеливаться. Он видел для кого я покупал цветы и понимал, что пути назад у меня нет.

Эти уж мне торговцы кавказской национальности… И я вытряхнул из кошелька всё его содержимое. Оказалось, он совсем не понимает по-русски, и брал деньги из моих рук, пока они не кочились.

………………….

Ольга пришла в восторг и, с величайшим умилением разглядывая цветы, сказала:

— Какой вы джентельмен! А я в первый раз вижу такие большие розы. Где он их стырил?

Я ещё не успел переварить её восторги, чтобы хоть что-то ответить, а она после короткой паузы продолжала изливать свои эмоции:

. Жаль только, что у них нет своего запаха, и они пахнут тухлой водой и ржавым ведром. Как вы думаете, когда он последний раз ополаскивал ведро?

— Я вообще об этом никак не думаю, и ты не привередничай. Стоит ли на такие мелочи обращать внимание, это же всё-таки свободная торговля, одним словом — рынок. А цветы в самом деле хороши.

— Но и стоят они хорошо. Я наблюдала, как он выдёргивал из ваших рук купюры и как при этом краснели ваши уши.

Ах, эти мои уши. Я чуствую, как они вспыхнули вновь и пламенеют в солнечном свете ярче красных роз.

И я в оправдание ворчу:

— Покраснеешь тут, когда среди бела дня на глазах честного народа так бесцеремонно выряхивают твой кошелёк.

— Купили бы лилии, они намного дешевле, и я люблю их.

— Лилии — цветы невест, сейчас они были бы совсем некстати. И вообще лилии — не твои цветы.

— Почему? Думаете, не в масть? Так это и хорошо, что такой контраст.

— Не в контрасте дело, хотя бесспорно они были бы тебе к лицу. Белая лилия во всех религиях — цветок первозданной чистоты, и годится только для девственниц...

— Что у вас за манера хамить!

— Да какое же тут хамство? Если тебе что-то непонятно, обратись к Еве за разъяснениями… А я — от чистого сердца… в просветительских целях… без деталировки. У меня и в мыслях не было обидеть тебя...

Это я уже говорю ей вслед. Она уходит в обратную сторону и, проходя мимо частных предпринимателей, сунула свои розы в первое попавшееся ей под руку ведро с цветами, не вникая в его суть.

Странные метамарфозы. С чего бы вдруг? Ещё совсем недавно она была открыта для хамства и сама при случае хамила без всякой надобности и тормозов. Уж не влюбилась ли она в меня? Конечно, любовь облагораживает женщину, но не до такой степени, чтобы так реагировать на правду.

……………

Мне тоже в ту сторону. Постояв немного, посозерцав привычный пейзаж хорошо знакомой улицы, я возвращаюсь домой. Расхотелось чем-то заниматься и уж тем более сидеть в вонючем гараже.

Проходя мимо «Ивушки», вспоминаю, что ещё не завтракал.

В этой забегаловке можно кое-как червячка заморить, и главное — не переесть, чтоб потом не тошнило. Впрочем, с моими финансами подобное наказание за обжорство мне не грозит… И тут я вспоминаю, где они вообще — мои финансы, и в чьей толстой кожаной сумке, изрядно потёртой, упокоились.

В советское время я не выходил из дома так, чтобы в моих карманах было меньше полсотни, и проблем с перекусом не было уже хотя бы потому, что тогда и розы возле наших магазинов никто не продавал, и цены на всё были божеские, да и мне в голову не приходило корчить из себя джентельмена.

Старею, и сердце больное, а сентимнтальность так и прёт из меня. Это уже старческое недомогание.

Она почувствовала мою слабость, и наверняка ещё вздумает поиграться со мной.

Хороший завтрак наверняка добавил бы мне сил. Поесть я могу и дома...

А что если скромно позавтракать и сготовить хороший обед для себя и супруги, и самому вместе с ней пообедать?

«Приятный сюрприз», — скажет она, придя на обед и увидев накрытым к обеду кухонный стол.

И поведёт носом по воздуху, вдыхая аромат ещё не поданной на стол еды.

А уж когда за стол сядет и увидит блюдо во всей его красе, уж тогда-то она непременно спросит:

« С чего это тебя вдруг на подвиги потянуло? Уж не влюбился ли ты в какую-нибудь неоприходованную девку?»

Она ужасно не любит зрелых девок, растлевающихся в беспутстве, и ревнует меня к ним.

Я одной фразой отмету все подозрения, и мои уши при этом не покраснеют, потому что я буду как никогда недалёк от истины.

Я ей скажу:

«С кем поведёшься — от того и набёрёшься. Вспомни, дорогая, кто теперь мой лучший друг и чем он богат, если не кулинарными рецептами.»

…………………………

И этому повару, который ещё не охладел к девкам и которого в полном соку законсервировали на пенсии, я ещё покажу класс. У меня — свои рецепты, и я лучше знаю, как надо готовить щуку с картошкой, которая подаётся не в качестве гарнира, а как полноценное блюдо.

Сейчас схожу на базар, куплю свежей картошки килограмм, щучку в пределах одного килограмма… Масло растительное дома есть, лучок тоже есть, а что касается приправ, так пусть ими прихватизатор не гордится. У моей супруги этими самыми специями забит большой настенный ящик. Чего только в нём нет! И больше всего того, что мы никогда не использовали. Благо лежат, не пылятся за закрытой дверцей.

Итак, сначала я вычищу картошку. Куплю такую молодую, у которой мундир ещё не загрубел и снимается тупой стороной ножа. Дам ей немного полежать в чистой холодной воде. Не знаю для чего, но так подержанная, она, по-моему, в готовом виде становится вкусней.

Пока голенькая картошечка в холодной воде купается, я вычищу и разделаю щучку по всем самым хитрым и самым строгим правилам кулинарии. Кусочки солю, перчу и обкладываю лимоном...

Лимон ещё не купил, а нет рыбы, которую можно было бы готовить, пренебрегая цитрусовыми. Придётся потратиться...

С этими аппетитными мыслями я уже дома и выдвигаю вместительный ящик серванта, где у нас обычно лежат деньги, и которые считать мы не имели привычки. Они там лежат на естественные будничные потребности, и считай — не считай, а лучше жить безбедно, если такая возможность есть.

Увы. Такая возможность, оказывается была. В этом ящике несколько замызганных рублёвых бумажек, и в сберкассу бежать нет смысла. Мои восемнадцать тысяч, которые я собрал на «Волгу», тремя годами ранее, новая власть арестовала, считай, присвоила себе мои трудовые доходы и отдавать не собирается.

Ну, подожди, кухонный ловелас! Выйдет страна из экономического шока и политичесткого авантюризма… дай только срок...

Разочарованный, я иду на кухню, открываю банку свиной тушёнки, которую ещё горбачёв выменял у китайцев на стратегические бомбардировщики, и тут вспоминаю, что в Поднебесной едет всё подряд, начиная от саранчи и собак и кончая всем, что ползает, летает или хотя бы как-то отличается от неживой природы, и всякий аппетит у меня пропадает.

………………

Придя на обед и обнаружив в холодильнике открытую банку тушёнки, жена спращивает, не ожидая ответа:

— Побрезговал?

И я не отвечаю.

Через некоторое время из кухни она зовёт меня к столу.

Я не щелохнулся.

Тогда она объявляет меню:

— Свежая картошка с толчёным зелёным луком! Самая сезонная еда для бедного крестьянина. С голодухи пальчики оближешь.

— Лук-то хоть со сметаной? — кричу я. — Смысл-то хоть будет облизывать твои пальчики?

— А то как же! Отоварилась на базаре.

Я прихожу на кухню, смотрю на то, что она приготовила, и говорю:

— Когда ты успела? Контора ваша в одной стороне, базар в другой.

— А у нас работы нет, гуляем, когда хотим. И самое смешное, в советское время работали от звонка до звонка, никто бывало минутку не пересидит, и не заставить было. А теперь сидят до девяти — десяти вечера, и не выгнать никого, хотя все понимают, что напрасно жгут свет и зря ждут зарплату.

— Зато дома экономят. Ну, раз зарплату вам не дают, что женщине на пустой кухне вечером делать. Одна тоска эелёная, вроде вот этого блюда.

— Да ещё оно слезоточивое.

— Я тоже сегодня чуть было не расплакался. Хотел порадовать тебя, как в былые годы, жаренной рыбкой, сделанной по своему рецепту, а денег в нашем ларце разве что только на квас осталось.

Она вздохнула:

— Придётся серьги в ламбард сдавать. А жаль.

— Жизнь дороже, — подсаживаясь к столу, сказал я. — И вообще ничего у человека более дорогого нет, так что не отчаивайся. Идёт крутой обвал экономики, и думай о том, на что будем жить, когда кончатся эти безделушки.

Она не успела ответить. В это время мы оба услышали, что кто-то скребётся в дверь.

Супруга насторожилась, а я зсмеялся:

— Я знаю, кто это.

— Пьяный, думаешь?

— У меня нет таких друзей, которые приходили бы ко мне на рогах. Это Ванечка.

И действительно, это — он.

— С чем пришёл? — говорю я, впуская его в квартиру.

— Ни с чем. А надо было с чем-то придти?

— Я спрашиваю, какую весть ты принёс от деда?

— От деда я ничего не принёс, меня мама к вам послала.

Мы уже на кухне, я стою в самом начале её, лицом к свету и жене, и она отлично видит, как слегка зарделись мои уши.

— У меня с его мамой нет никаких дел, — сказал я ей более торопливо, чем это следовало бы.

Она никак не отреагировала на мои слова и перевела взгляд на Ванечку, надеясь от него получить достоверную информацию.

И тут меня обуяло гостеприимство.

— Ванечка, а не хочешь ли ты поесть картошечки со сметаной и лучком?

Он встаёт коленями на свободный стул и заглядывает в наши тарелки… его лицо красноречивее всяких слов.

И всё же я надеюсь, что наша еда собьёт его с толку.

Сначала вроде бы так оно и получилось.

Сморщив носик малыш брезгливо говорит:

— Слишком зелёная у вас картошка, у меня от такой зелени кишка дырявится, и дедушка мне картошку с мясом дает. Только она у него не картошкой называется, и ещё сверху он её чем-то поливает.

— Очевидно, это пюре, а самая вкуснятина сверху — подливка, — разъясняет нам обоим жена, и Ванечка согласно кивает головой.

Он тут же ловко спрыгивает со стула и спешит в прихожую.

Торжествуя, я иду за ним открыть и закрыть дверь.

Но звучит голос жены:

— Спроси у ребёнка, что мама просила его передать тебе?

Слух у этого ребёнка не хуже моего, и, не дожидаясь повторения вопроса, он говорит мне:

— Я забыл сказать вам про грибы. Вы с мамой завтра за грибами собирались, а меня она не берёт.

— А дедушку она берёт? — раздаётся всё тот же насмешливый голос.

— Дедушки дома нет. Узнаю — приду опять.

…………

— Третий — лишний?

Как мало женщине надо для счастья. Она торжствует, как всякий милиционер, когда счастливый случай выводит его на след преступника.

Но я уже пришёл в себя.

— Третий есть, — небрежно роняю я, садясь за стол. — Если хочешь — можешь быть четвёртой.

— Я подумаю. Всё равно на работе делать нечего.

Какое-то время мы молча уминаем бесхитростное картофельное блюдо. Но краем глаза я вижу, как она взволнованно дышит и совершенно нехотя ест.

— Ванечка и мне аппетит испортил, — вяло бормочу я, глядя в свою тарелку. — Это надо же додуматься такое сказануть про твой обед.

Ни слова в ответ. Она даже глаза не подняла. Блюдо собственного приготовления, видать, никак не волнует её, и не картошкой заняты сейчас её мысли.

Опять пауза. Опять мы молча жуём.

Наконец я решаюсь приободрить супругу:

— Не бери в голову… Работай желудком, а не головой.

— Теперь стало модно старых жен менять на новых. Перестраиваются мужики, которые разбогатели.

— Мы с тобой ещё не так разбогатели, чтобы в собственной постели перестройку затевать.

— Она красива?

— Я её видел только один раз в полумраке. Мы с Ефимом Афанасьевичем на кухне сидели, не газеты читали, а коньяк пили, так что свет нам особо и не нужен был. Она его дочь, и вышла к нам пообщаться...

— И как она с первого взгляда?

— Слов нет!

— Так хороша?

— И хороша прежде всего первоначальной женской красотой.

— Как раз именно тем, на что падки мужики.

— Не забывай, у меня — больное сердце, и совсем недавно в моих характеристиках писали, что я — морально устойчив.

***************************

Продолжение следует