Глава 22

*

22

*******************

Человека часто заносит по пьянке. Я это осознал после вот того неудачного моего приставания к собственной жене. Но алкоголем злоупотреблять продолжал, и вскоре меня опять занесло...

Сначала понесло в ванную. Может быть, мне там и делать нечего было, но пьяный часто не дает себе отчета, куда и зачем идет.

У водки есть отличнейшее свойство, за которое ее страшно уважают люди. Она из человека делает дурака. Не всем это нравится. Те, кому не нравится, и не злоупотребляют ею. У меня же на этот счет была уже другая философия. Не то, чтобы я допился до нее, но дойти — дошел, можно сказать, своим умом… дураку легче живется, и что умному ставят в укор, такое с дурака — как с гуся вода.

В общем, понесло меня пьяного туда, куда мне и не нужно было… И в дверях ванной я случайно столкнулся с Надей. Она только что помылась и, тепленькая, розовенькая, еще в незастегнутом халате, небрежно наброшенном на голое влажное тело, тоже столкнулась со мной. Будь я трезвый, я тут же с тысячами извинений шарахнулся бы в сторону, хотя любому здравомыслящему ясно, что в этом нашем столкновении не было ни капельки моей вины и дурного умысла, а виноват в нём был всего лишь случай.

Но таковы законы вежливости, и в первую очередь они обязательны для мужчин.

А пьяному плевать на все, в том числе и на то, как тебя воспринимают пьяного.

В общем, занесло меня, занесло… Не знаю, как это получилось… во всяком случае получилось само собой, без предварительного осмысления...

Мы застряли в дверях, прижатые друг другом к косякам.

После мгновенной паузы Надя сделала не очень настойчивую попытку проскользнуть в коридор. Чтобы этого не случилось, я просунул свою ногу между ее ног, да так удачно, что она теперь не только ускользнуть, но даже рыпнуться не могла.

Мы смотрели в глаза друг другу. Не отрываясь, не мигая, нахально. За эти несколько секунд мои руки нашли ее груди и торопливо мяли их.

— Ошалел совсем! — заволновалась Надя. — Мы же не одни дома, сумасшедший!

Я не обращал внимания на ее взволнованный шепот и сосредоточенно занимался своим делом.

Мой агрессивный помощник вскочил на ноги и со свойственным ему напором пытался протиснуться вместе с моими трусами туда, куда и без трусов не каждого пускают.

— Мы же опозоримся! Это же скандал! Отпусти, миленький! Вот тебе залог!

Она изловчилась, приподнялась на цыпочках и поцеловала меня прямо в губы.

Ничто так не усмиряет пьяницу, как женская нежность. Правда, для этого надо очень любить баб, а это не каждому пьянице дано…

Я выпустил ее из ловушки. Она перебежала коридор и юркнула в свою комнату.

А я зашел в ванную. Долго смотрел на запотевшие стены и никак не мог сообразить, зачем меня сюда занесло?.. Занесло и все тут, и никаких объяснений этому не было.

***

Утром мне не хватило духа поднять глаза на Надю.

То, что я выкинул по пьянке, по трезвому уму никак не укладывалось в голове. И только поцелуй ее, который я не заспал, в какой-то степени смягчал мои страдания.

Но он мог быть лживым, таким же лживым, как и сама соседка, и был мне дан не в качестве аванса, а вместо усмиряющего средства… вроде успокоительного лекарства.

Ох, если бы еще нам завтракать на разных кухнях, а не только за разными столами...

Я ковырял вилкой осточертевшую яичницу и грустно смотрел в сковороду.

— Бедненький… переживает, — неторопливо, нараспев, и, как всегда с затаенной долей сарказма, сказала Надя.

Эти слова сочувствия могли относиться только ко мне.

Но как умеет сочувствовать эта подколодная змея, кое-кто в нашей квартире уже узнал на своем опыте. Кажется, пришел и мой черед.

Мне стало жарко. Мои уши зарделись.

И это-то несмотря на то, что после перепоя у нормального человека все чувства находятся в заторможенном состоянии! Я метнул полный отчаянья взгляд на соседку. К чему такая запевка?! Ведь кроме нас двоих на общей кухне завтракали еще двое непосвященных.

Надя как ни в чем не бывало смотрела на меня.

Выдаст — не выдаст? Предаст — не предаст? Уши мои полыхали.

Ей нравилось это. Она улыбнулась, скорее своим мыслям, чем мне, и задумчиво произнесла:

— Мой папа как напьется, так всегда на другой день переживает. Жалко, видите ли, ему пропитых накануне денег.

Ух, как отлегло от души!

— Этому ничего не жалко, — вздыбилась Марта, — ни денег, ни меня.

Надя промолчала, никак не пожалела ее. «Умница баба! Какая умница! — думал я с восхищением. — Знала, кому залог давала! Теперь надо оправдать доверие, не опозориться перед ней!»

— А вообще-то пьянство не доводит до добра, — поучительно заметила Надя, все так же ни к кому конкретно не обращаясь, словно сама с собой разговаривала.

Моим ушам опять стало жарко. Что это, намек на выговор с предупреждением или предупреждение уже без всякого выговора и намека на что-то лучшее?..

Вот они женщины… Так и бросает из огня да в полымя. Мгновение назад я уже думал о ее залоге и как буду оправдывать оказанное мне доверие, а еще через мгновение — я снова в полной растерянности…

Я сижу перед неубранным столом. Опустела кухня. Мне надо убрать со стола. Моя фуфыра все чаще перепоручает это дело мне. А делать ничего не хочется. Ну абсолютно — ничего!

— О чем мечтаем? — слышу я за спиной негромкий голос Нади.

Я мгновенно оборачиваюсь и смотрю на нее с благодарностью. Она понимает, она знает, за что я благодарен ей. И проходит мимо меня, зацепив меня бедром, и с загадочной улыбкой вытирает свой стол.

Я машинально отмечаю про себя, что переложение обязанностей произошло не только в нашей семье.

— Я не мечтаю… — пытаюсь я объяснить Наде свои переживания. — Вчерашнее беспокоит… мне кажется, ты сердишься на меня.

— Ты что-то такое дурное сделал вчера вечером в дверях ванной и по-пьянке не заспал это?

Она смотрит на меня в упор. И насмешливо. И нахально. И с хорошо заметным упреком: «Мол, будь мужчиной всегда а не только, когда мозги хатуманены алкоголем!»

Я готов… Я всегда готов! Слышь, Надя! Я широко улыбаюсь, как бы извиняясь за сегодняшнюю глупость!

— После пьянки никак не могу придти в себя, — оправдываюсь я. — Голова, знаешь, как болит! Ужасно! Хоть на работу не ходи.

— А ты и не ходи! — она метнула на меня веселый взгляд — Возьми отгул за прогул. Не выгонят же, я думаю.

Намек был более чем прозрачным. Но так ли я понял? Может, это всего-навсего пустой треп? Может быть, меня и здесь за дурака держат?

— У нас не очень строго, а у вас?

Я с замиранием сердца жду ответа.

Она не спешит отвечать. Она ополоснула стаканы, вымыла руки и, уже вытирая их, сказала самым что ни на есть обыденным голосом:

— Начальница строжится… но я попробую с обеда отпроситься.

***

Каково одному в квартире… с непривычки.

Все ушли, а мне руки приложить не к чему, да и валится все из моих рук.

Я послонялся, послонялся… из угла в угол походил и завалился на диван.

Да, тошно с непривычки и прогуливать, и жене изменять...

На диване ворочуюсь, на часы посматриваю. Порой кажется, они стоят.

Но они тикают, правда, ужасно лениво.

Но вот стрелки кое-как доползли до полудня, перевалили через обеденное время, и тут совесть моя перестала терзать меня. На смену ей во мне появилось трепетное ожидание предстоящей встречи и чего-то несбыточного, что сегодня вполне могло сбыться…

Я стал проигрывать в уме, как все у нас будет, когда придет Надя.

Ужасно хотелось, чтобы все у нас было не хуже, чем бывает у нее с Толей. Я даже табуретку посреди комнаты поставил. Я почему-то был уверен, Надя должна ворваться, как ветер. Не в мою судьбу, конечно, а в мою комнату.

Еще бы, отпустили с работы, и ради чего!

И уж тут бы мы закрутили любовь, не мешкая и не тратя драгоценное время на расстановку мебели.

………………

И вот щелкнул замок.

Во мне все поднялось и опустилось. Я ведь не был избалован женщинами и, уж если честно, в душе, несмотря на все свои фантазии, не очень-то верил, что соседка всерьез намерена побаловаться со мной.

Я распахнул дверь своей комнаты и в напряженном ожидании застыл на пороге. Я еще ничего такого не сделал, а дыхание мое уже сбилось. Я всеми силами пытался заставить себя дышать ровно и выглядеть обычным прогульщиком.

Но скорее всего она видела глубже, чем я думал, и была проницательнее, чем мне хотелось бы, к тому же меня била чувственная дрожь, справиться с которой я был не в силах.

Надя глянула на мена искоса, но довольно-таки хитро, сбросила-туфли и юркнула в свою комнату, тихо обронив через плечо:

— А ты настоящий сексуальный маньяк.

Я стоял в полной растерянности перед закрытой дверью, и глупо улыбался сам себе.

Но разве с сексуальными маньяками так поступают!? Где крепкие объятия, жаркие поцелуи и все остальное, что полагается при первой любовной встрече? Уж нет ли у этой стервы чего-нибудь другого на уме? Она способна на любую злую шутку. А так не хочется оставаться в дураках… О, Господи, тут от одних переживаний заболеешь! И никакого прогула не будет. Поликлиника до восьми вечера работает, еще успею бюллетень на сегодня оформить.

— Стоим? — спрашивает Надя, выходя нз комнаты.

— Я стою, и он стоит. Оба скучаем без дела.

У меня во рту пересохло. Голос отвратительный. Черт бы побрал эти предсексуальные волнения! Ну, Наденька! Ну, голубушка! Сделай шажок-другой в мою сторону! Подойди поближе. Обнимемся по-соседски, и к черту все переживания! Дальше все остальное у нас пойдет как по маслу! «Лижут в очередь кобели истекающую суку соком». Ну, уж если не как по маслу, как то подметил поэт ещё детским оком, то уж все равно скрипа никакого не будет.

Она не слышит мой молчаливый призыв. С загадочной улыбкой она проходит мимо и закрывается в ванной.

О, Монна Лиза! О, доморощенная Джаконда! Тебя бы мордой в эту самую ванну потыкать, как ты когда-то таким образом своего Толика учила сортировать разноцветное белье!

Во мне вскипает злость, и, может быть, даже поднимается ненависть. От ненависти до сексуальной агрессии, как правильно утверждают сексологи, всего один шаг. Словно разъяренный большой зверь, я бросаюсь на дверь ванной. Но не вышибаю ее, а скребусь в нее, как кот, который нашкодил и не уверен, что теперь его впустят в дом.

— Может спинку потереть? — нежно мурлычу я избитую пошлость.

Никакого ответа. Только вода плещется.

— Надя! — теперь уже жалостливо, как голодный пес, вернувшийся домой после очередного блуда, заскулил я.

Сердце ее дрогнуло. Она отозвалась. С величайшим достоинством крикнула:

— Только кристально чистые люди имеют право на блуд!

Какая свежая мысль! Наверняка позаимствованная из инструкций банно-прачечного комбината, где она и работала. Но как она с ходу расставила все акценты в наших с ней отношениях. Я еще с утра помылся и, значит, полностью готов к этому делу!

О, Надька! Я замотал головой, зарычал от нетерпения и, как большой хищник, загнанный в клетку, заметался по коридору.

Она слышала мои шаги. Она догадывалась, от чего я мечусь и, наверное, эта моя беготня возбуждала ее и доставляла ей удовольствие. Мое нетерпение, моя страсть в конце концов сделали свое дело. Выстрелила защелка. Распахнулась дверь. Надя спиной прижалась к косяку. Румяная, как спелое яблочко. Розовенькая, как сытая хрюшка. Голая, как Афродита, возникшая из мыльной пены в общественной ванне.

Я как увидел ее такую, мигом забыл о всех тайных сексуальных ритуалах, о всем том, что готовился проделать с нею, и уж совсем из моей головы вылетела табуретка, которую я загодя поставил посреди своей комнаты.

Я вообще шалею при виде голых баб. Не сами они на меня так действуют, а их нагота. И если уж все их обнаженные и оголенные сокровища оказываются вполне доступными, то тут уж я просто теряю голову.

Надя-то, наверное, полагала, что я на руках понесу ее в кровать или, в крайнем случае, на табурет, а я схватил ее в охапку и давай покрывать поцелуями разогретое в тёплой воде тело.

— Зверь… животное… бедненький… совсем ошалел… — нежно шептала она, пытаясь прижать мою голову к себе и таким образом немного сдержать мой необузданный порыв.

Но я не желал сдерживаться!

Она не выдержала натиска, стала отступать, искать точку опоры, в которую можно было бы хотя бы задницей упереться. И до чего допятилась, что край ванной попал ей под коленки, как бы подсек ее.

Она стала падать в ванную.

Я попытался удержать ее. Но тщетно. Не только наши чувства, но мы уже сами вышли из устойчивого равновесия, и оба плюхнулись в мыльную воду. Никто из нас не ушибся. Да и некогда нам было считать синяки и ссадины.

Надя смеялась, отфыркиваясь и отплевываясь, и только мне было не до смеха. Мне еще предстояло оправдать надькин залог, и я больше думал об этом деле, чем о смешной ситуации, в которой мы оказались.

Находясь сверху возлюбленной в очень удобном для этого положении, я торопливо пытался стянуть с себя брюки и трусы, в которых зачем-то до сих щеголял.

Но проклятые тряпки намокли, прилипли к моим бедрам и никак не хотели стягиваться.

Надька видела, с чем я мучаюсь, и глаза ее искрились от веселья. А нет бы помочь, как это делают звезды в голимудских фильмах. Мы бы съэкономили драгоценные секунды.

С большим трудом, но мне все-таки удалось оголиться вполне достаточно.

И тут произошло то, что никак не должно было произойти. Чего я боялся с самого начала и почему не спешил смеяться...

Это явление хорошо знакомо физикам. У них есть такая машина, которая заряжает пару шаров, и шары потом при сближении разряжаются. Чем сильнее заряд, тем быстрее разряд. А я-то слишком здорово был заряжен. Мои фантазии до того наэлектризовали меня, что я и успел только что штаны приспустить, а все остальное произошло без меня и помимо моей воли...

Надя не сразу это поняла, а, скорее всего, вообще не поняла.

Я с тоской смотрел, как из ванной уходили остатки воды, и думал, что большего позора, чем этот, для «сексуального маньяка» и быть не может.

А Надька уже веки смежила, и она уже не была расположена к смеху. Она ждала меня… Но не дождалась.

— Ты чего?

Она открыла глаза, и наши взгляды встретились. Ей хватило ничтожного мгновения, чтобы догадаться о полной моей беспомощности.

— А ну слазь! — грубо потребовала она.

Я прежде чем слезть, попытался подтянуть штаны. Но они и теперь не слушались. Мне пришлось встать на колени… И Надька увидела то, что я не хотел показывать.

— И это у тебя все?! — презрительно глядя на мой конфуз, спросила она.

Ну что было ответить? Я прятал глаза и молчал.

— Зачем же ты с этим… добивался меня?

Она выкарабкалась из ванной и ушла, не дожидаясь ответа и на этот вопрос.

***

Я запил. По-черному. Неделю, а то и больше не просыхал.

Тогда было другое время. Тогда мы от коммунизма в каких-то двух десятках лет находились, и в каждом магазине уже стояли автопоилки. Опустишь в такую двугривенный — и тебе, пожалуйста, полстакана густокрасного дерьма, привезенного в железных бочках из далекого Египта. Солнцедар слали нам за Асуан и по принципу: возьми боже, что самим негоже…

Еще монетку бросил — полный стаканюга! Балдей на здоровье!

Ну а мы тоже в долгу перед ними не остались — Нил перегородили…

Я балдел-балдел и, наверное, перебалдел.

Обычно… приду пьяный, сунусь на диван и сплю.

А тут вечером пришел, сунулся, а уснуть не могу. Изнутри у меня все поднимается, и впечатление такое, что не вином налился, а помоями. Я — в туалет, прочищать себя. Открываю дверь, а унитаз занят. И не одна там Марта, а вдвоем с Толиком.

Тот — на унитазе, она у него на коленях. Подол задран до самых ушей. Ногами его обхватила, руками обняла, задницей юлит и постанывает от удовольствия.

Вот тебе и моралистка! Вот тебе и спортом никогда не занималась! Да чтобы так скрючиться, надо было быть чемпионкой мира по вольной гимнастике — и уж никак не меньше.

А Толик, как бы в дуэте с ней, похрюкивает счастливо. У обоих глаза закрыты — блаженствуют, и от внешнего мира отключились.

А во внешнем мире — я, и мне невтерпеж. У меня позывы. Унитаз нужен. Так приперло, что не до разговоров, и просить эту пару перейти в другое место уже некогда. И самому куда-то бежать — уже поздно.

В общем, не со зла, а по необходимости, срыгнул я на них. Все, что во мне было, вместе с винегретом, так и выплеснул весь солнцедар. Они в шоке замерли, а я утерся рукавом и пошел искать Надьку.

Надо было кому-то в этом доме навести порядок.

На кухне только радио орало: «Любовь — обманная страна, и каждый в ней обманщик!»

Может, там что-то не то пели. Ведь нам эти песни до фонаря! В одно ухо влетают, в другое — вылетают.

Нам главное, чтоб шумовое оформление нашего быта было на уровне. Чтоб вся эта шумовая дребедень заглушала в нас и голос совести, и голос разума. Ну, чтоб не тошнило от прожитого дня, как от импортной бормотухи.

И все же что-то вместе с этой музыкой изменило мой настрой… То ли лень природная одолела, то ли апатия, которая одолевает алкоголика при любом запое. Мне расхотелось мстить любовникам, и я не стал искать Надьку. Я вернулся на диван и уже засыпал, когда в комвату, крадучись, на цыпочках, вошла Марта. Она думала, что я сплю, а мне в тот вечер как раз и не слалось. То ли от выпитого мутило, то ли от увиденного. А, может, от того и другого. Вот такие противоречивые чувства возобладали надо мной, и не было никакой определенности в них.

— Где Надька? — спросил я уже больше из любопытства, чем из желания что-то предпринять.

— Она на аборт пошла, — пятясь назад, торпливо ответила Марта.

— Понятно! — хмыкнул я. — Теперь он и тебя туда же готовит?

Марта выскочила и захлолнула дверь. И это понятно. Будет ждать, когда я усну… Э… эх!

Я встал и ушел в ночь...

С работы меня выгнали «по собственному желаю». Начальство не захотело возиться со мной и увольнять за прогулы.

Я уехал в ближайший город. Устроился на работу не хуже прежней. И к тому же еще и общежитие дали. Я решил с прошлым порвать навсегда. Пить бросил и новый свой адрес Марте не сообщил.

Но не прошло и двух недель, как меня разыскала Надька.

Разъяренная, гневно сверкая глазами, она переступила порог моей комнаты и с ходу потребовала:

— Давай собирайся и поедешь домой!

— Разбежался! — хмуро ответил я и завалился на койку кверху животом.

Надя села рядом на затертый общежитейскими задами стул.

— Ты знаешь, что там без тебя делается?

— После меня хоть трава не расти! А где там?

— Не прикидывайся идиотом!

Ух, как у нее сверкали глаза!

Какой темперамент!

А ведь кожа да кости, и не поймешь, в чем душа держится.

А раз держится, значит, и мясо нарастет на кости, и со временем она будет баба ого-го!

— Дома, да? — глупо улыбнулся я.

— Дома не дома, а твоя стерва спуталась с моим подонком.

— Ты уверена в этом?

Я старался выглядеть как можно проще, как можно глупее, и недоумевать, как можно искреннее.

Надька поверила в мою неосведомленность.

— Догадываюсь! Раньше он с работы приходил, сразу на колени меня сажал. Подкрепится вечером и опять на колени тащит. А теперь до ночи его нет. Домой возвращаются с разницей в пять минут. И спит, как сурок! А ты — уверена — не уверена!

— Ну чего ты из этого трагедию устраиваешь? — я изобразил на лице беззаботную улыбку, и она у меня, похоже, получилась.

— Кончилась романтическая любовь, — началась обычная жизнь. Отдохнешь хоть от него.

— Я удивляюсь твоей беззаботности! Ты никак себе тоже отдых устроил от романтической жизни? — Надя обожгла меня гневным взглядом. — А ну, слюнтяй, вставай! Пошли домой! Разве можно молодую бабу, узнавшую вкус мужика, без пригляда оставлять!

— Никуда я не пойду, никуда! — наотрез отказался я. — Нет у меня охоты с ней… понимаешь, нет!

— Как это нет?..

Мой ответ здорово, озадачил ее, она даже немного растерялась.

— Ну как тебе объяснить?.. Ну брезгую я ею после Толика, понимаешь, неприятен, он мне.

— Так ты уже засек их?

— Сгоряча сболтнул лишнее. Только и всего. Ты кому хочешь голову заморочишь.

Мои сентенции Надя пропустила мимо ушей и продолжала негодовать:

— А как же мною ты не брезговал?

Я спрятал глаза.

— Тут это не объяснишь… Тобой не брезговал, а ею брезгую.

— Как это можно в твои годы женщиной брезговать? — Надя искренне недоумевала. — Да нормальному мужику любую подсунь, — обработает за милую душу! Да она, наверное, и с моим-то спуталась только потому, что ты не можешь— ее глаза опять засветились нехорошим огнем. — То-то я думала, что за идиот, две бабы под боком, и живи с любой, как хочешь, а он пошел в пьянство и сраное общежитие осваивает. — Она встала. — С одной не смог, с другой не можешь… лечиться тебе надо, импотент несчастный! Из-за твоего полового бессилия судьба моя по швам трещит!

Ну это было уже слишком. Такое я не мог стерпеть. Я тоже вскочил на ноги.

— Надя! — в отчаянье закричал я. — Нельзя же все подгонять под одну эту вашу дырку! У меня в жизни, может быть, более высокие цели… и идеалы!

Она презрительно отвернулась.

Молча перешагнула через порог и с силой захлопнула дверь.

Надька-то с ее беспардонной натурой и распущенным языком не нашлась ничего ответить… Вот те на… Значит, я попал в самую дырку, в точку то есть.

Испытывая удовлетворение, моральное, естественно, я подскочил к окну.

Надька уходила от общежития и шаталась, как пьяная. Сначала я думал, она плачет навзрыд, ну ревет, как дура. Но пригляделся и сообразил: ее обуял гомерический хохот. Она хохотала!

Мне опять стало нехорошо. Дурно, можно сказать, и я следом за Надькой пошел в другую сторону, к автопоилке…

***

На этом можно было бы и поставить точку. Но рассказ мой о моей первой женитьбе будет неполным, если я в качестве послесловия не приведу один забавный разговор. Он состоялся совершенно случайно и в довольно-таки экзотическом месте...

Я лежал в холодном, нетопленном вытрезвителе и давал дуба.

На соседних со мной нарах приходил в себя грязный мужичишка с отвратительным лицом бомжа.

— Ты кто? — лязгая зубами, спросил он меня после того, как немного очухался.

В это время я был никто. Ну кем может быть человек, которого в очередной раз выгнали с работы.

— Вытрезвленец! — скромно ответил я.

— Давно пьешь? — поинтересовался он.

— Со вчерашнего вечера уже не пью!

— А сейчас что, вечер или утро?

Мы оба внимательно посмотрели в окно. Низкое, зарешеченное, с грязными, пыльными стеклами, о которые бились жирные мухи, оно, видимо, и ночью и днем было одного цвета.

— Я думаю, сейчас утро, — сказал я неуверенно.

— А я думаю, вечер! Эй, дежурный, который час?

Сидевший за столом детина хмуро обронил:

— Лежи и не трепыхайся! Придет время — без напоминания выпустим.

— Эх, мерзавцы! — тихо заворчал мой сосед по койке. — Часы отобрали, а время не говорят.

Я поспешил успокоить его:

— Отдадут, когда выходить будете.

— Уже не отдадут, — безразличным голосом сказал он. — Они забрали их у меня еще при первом моем посещении этого заведения… а я попадаю сюда каждый раз, как напьюсь. Спать больше негде.

— Много пьете?

— Бывает и много.

— На здоровье сказывается?

— На здоровье?.. — он задумался. — На здоровье… нет, а вот на жизни сказывается.

— Разлады в семье?

— До семьи дело не дошло. Я сексолог, баб изучаю, понял? Так скажу тебе, с этим контингентом день пообщаешься, и потом уже никогда не захочешь жениться.

— Хорошая у вас профессия, — с завистью вздохнул я, — можно заранее определиться… А я вот в женатиках промаялся… прежде чем пришел к тем же самым выводам, что и вы… И уж больше никогда не женюсь… одним разом сыт.

Он оживился:

— Разлад на сексуальной почве? Мне как профессионалу это не мешало бы знать.

— Как раз секса почти никакого и не было. Была нормальная семейная жизнь… на культурном советском уровне.

И я рассказал, как мы с Мартой жили. Ничего не утаивая. Все-таки сексолог, врач, хоть и бабий, и к тому же мужик. Чего мне его было стесняться. Вот только про Толика я умолчал. Ну зачем ему знать про любовников моей жены. Да и не мое это дело уже. Пусть она сама про них рассказывает, кому хочет.

Сексолог выслушал меня с величайшим интересом и, когда я кончил рассказ, живо воскликнул:

— Ну, а еще женщины у вас были?

То, что было — быльём поросло. Те, которые были до брака, остались за чертой моих воспоминаний, и в тот момент мне казалось, ни одна из них не имеет никакого отношения к моему неудачному первому супружескому опыту. А вот о Надьке я не знал, как рассказать ему. Тут в один узел много было завязано проблем и нравственного, и морального, и сексуального толка. Больше всего меня смущал финал этой короткой связи… Да, в общем, и связью-то это не назовешь… так баловство одно, неудавшееся до конца.

Я поколебался и начал выкладывать все начистоту. Все-таки врач…

Он так эмоционально переживал за меня, что один раз даже с лежака вскочил. Но тот детина, что сидел за столом, тоже вскочил на ноги и дал ему приличного пинка. Сексолог сунулся на нары, поохал и уже без прежнего душевного подъёма сказал:

— Я рассказ про вас напишу и, если получится, всю прозу зарифмую. С этим злом надо бороться всем миром и в прозе, и в стихах!

— С каким злом? — полюбопытствовал я.

Но вместо ответа он вдруг весь затрясся на нарах, словно под него высокое напряжение подвели.

Тот, который дал ему пинка, не вставая с места, сказал:

— У него белая горячка. Может и сдохнет.

А я смотрел на вздрагивающего вытрезвленца, и мне было обидно. Я знал, что если он умрет, то только от смеха. Это был приступ гомерического хохота. У Надьки точно так же вздрагивали плечи, когда она уходила из общежития.

Сквозь эти мои ассоциации всё настойчивей, всё болезненней пробивалась, как нервный тик, другая мысль: « Вот оно дно жизни!»

*********************

Продолжение следует