Глава 20

*

— Ты перебил мне все мое одиночество!

Это я по глупости при всех наших контактах закрывала глаза на тебя. —

********************

20

**********

Мы осматривали свои апартаменты...

Боже мой, до чего ж это приятное занятие! Моя Марта прямо-таки ошалела от счастья. Еще бы, после общежития — и вдруг свой угол. Правда, его нам разделили на две семьи. Но наш брак был частью того большого общего счастья...

Да, то было прекрасное время комсомольских свадеб, вроде нашей, и лозунгов, типа: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!».

Тогда о коммунизме говорили громко, вслух, не стесняясь и не краснея, как теперь, например, говорят о сексе, бабах и прочих прелестях интимной жизни.

Чего уж на кого-то кивать и вспоминать то, что, в общем-то, в тот момент не занимало наш ум. Мы были детьми своего времени, социалистической ориентации, тогда еще нам не забивали головы и не расслабляли нас лозунгами вроде «Каждая семья к двухтысячному году будет иметь отдельную квартиру!».

И мы, не думая о такой глупости, попарно взявшись за руки, затаив дыхание, боясь вспугнуть свое счастье неловким движением или случайным словом, неслышно ходили по свежевыкрашенным полам новенькой квартиры...

Две комнаты. Один коридор. Одна кухня.

Все остальное тоже по одному. Ну и что! В ванную гуртом не ходят. В сартир — тоже редко бывает, чтобы всех разом приспичило.

— Будем делить! — сказала Надя, жена Толи.

— Будем! — охотно согласились мы с Мартой.

— Толя! — Надя строго и выжидательно посмотрела на своего супруга.

Тот вздрогнул всей своей тощей и неказистой фигурой и торопливо достал из кармана коробок спичек.

— Длинная — большая комната, короткая — маленькая, — торжественно объявила Надя и, резко изменив интонацию, строго произнесла — Толя!

Толя неловкими нервными движениями обломил головки у двух спичек и оставшиеся палочки зажал в кулаке.

— Тащите! — приказала нам Надя.

Мы с Мартой растерянно посмотрели друг на друга. Никто из нас не решался взять на себя такую ответственность.

— Может, ты… — робко предложила моя молодая жена.

— Ну, если ты настаиваешь...

— Чего вы мандражируете! — изумилась Надя. — С милым рай и в шалаше. Давай тащи! — грубо приказала она мне.

— Пожалуйста, Вовик, будь решительнее, — с жалкой улыбкой на лице пропищала Марта. — Я постараюсь не упрекать тебя, даже если ты вытащишь комнату без балкона и самую маленькую.

Надя надменно посмотрела на нее.

— Здесь не так много комнат, как ты думаешь. Без балкона она — и самая маленькая.

Вместо того, чтобы воодушевить меня, женщины своей перебранкой только дали понять мне, как ограничен мой выбор и какую ответственность я взвалил на свои плечи. И все же перекладывать ее на свою супругу в присутствии чужих людей мне не позволяла моя мужская гордость да и сама Марта, которая недвусмысленно уже дала понять, что и в этой ситуации я должен оставаться мужчиной и не рассчитывать на нее.

Дрожащей рукой я потянулся к двум спичкам, едва выглядывающим из тощего щетинистого кулака соседа.

Прежде чем выбрать одну из них, глянул ему в глаза.

Они у него, к моему удивлению, ничего не выражали. Словно тут ничего и не происходило, а если и происходило что-то, то ему до всего этого не было никакого дела. «Или нервы у него такие, — подумал я, — или ему действительно с милой рай и в шалаше».

Мысленно укоряя себя за слюнтяйство, я выдернул обломок спички.

Мы все четверо тщательно сравнили его с другой палочкой, и, о боже, удача! Я вытащил комнату с балконом и самую большую в этой кварире.

Марта захлопала в ладоши. Не сдержалась. И одарила меня нежным взглядом. Представляю, как я вырос в ее глазах.

А наши соседи заметно не огорчились.

Толя как находился в заторможенном состоянии, так в нем и остался. А Надя как продолжала командовать, так и тут ничто не помешало ей это сделать.

— Будем заселяться! — сухо сказала она и, кинув на своего супруга холодный взгляд, пошла на улицу.

Он побежал следом за ней.

— Какой-то инфантильный, — сказала моя Марта, когда за ними закрылась входная дверь.

Я физически ощутил, как по моей физиономии поползла ото рта к ушам довольная улыбка..

— Правильно подметила, дорогая! — воскликнул я счастливо. — Пойдем-ка и мы за вещами!

И в порыве чего-то такого необузданного, захлестнувшего и переполнившего меня, я хлопнул ладошкой свою избранницу по заднице… Ну как бы поторопил ее и еще свою нежность заодно выразил таким образом.

Марта неодобрительно покосилась… нет, хуже того, она гневным взглядом окинула меня.

— Ты эти штучки брось! — ее милые, прелестные губки нервно дрогнули. — Я тебе не какая-нибудь...

Она обиженно проглотило слово, которое я тут же мысленно поставил на должное ему место, и выпучил глаза от удивления.

— Да ты что, милая! Что ты говоришь! Это же обычный рабоче— крестьянский жест. Его вся Европа знает! Я вот однажды смотрел, как француженки в баскетбол гоняли. Так их тренер только и занимался тем, что по задницам своих баскетболисток похлопывал. Подбадривал, поощрял, значит. И выиграли они у наших...

— Я никогда не занималась спортом и далека от этого… и, будь любезен, обращайся со мной как с порядочной женщиной, а не как с баскетболисткой.

Мне нечего было возразить. Я ничего не мог придумать с ходу. У меня не очень гибкое мышление, и к тому же часто его заклинивает… особенно, когда прут на меня нахрапом. В таких случаях можно разве что ответить грубостью… Но не хамить же женщине, тем более своей хорошенькой жене.

Марта, очевидно, догадывалась об этом моем умственном дефекте, и поэтому без стеснения продолжала воспитательную речь:

— Мне, казалось, ты меня уважаешь… а ты… ты словно… по крупу...

Она жалостливо шмыгнула носом.

Тут уж молчать дальше было нельзя.

Я уже тоже достаточно изучил Марту и знал, что от шмыганья носом до слез у нее проходит, как правило, не больше одного мгновения.

— Да какую же корову?! — начал я в спешном порядке оправдываться и постарался вложить в свои слова как можно больше оптимизма, пафоса и еще чего-нибудь такого, чтобы они звучали бодро и подбодрили упавшую духом мою жену. — Причем тут скотина и какой-то коровий круп?! Всего-то только и хлопнул на радостях по попе! А ты уж развела бадягу! Тебе бы радоваться надо, что у тебя есть по чему хлопать! Вот у нашей соседки Нади не задница, прости уж за некультурное слово — по случаю вырвалось, — так вот у нашей соседки Нади — не задница, а колун! Такой жопой, вот опять, дорогая, слово нехорошее вырвалось, но тут без них никак не обойтись, так вот такой жопой только дрова колоть, и уж ни при каком восторге по ней хлопать не станешь.

— Да уж, она совсем какая-то узкозадая, — задумниво проговорила Марта и, кинув на меня стыдливый взгляд, спросила тихо. — Она тебе нравится?

— Боже! — радостно воскликнул я, чувствуя, что на этот раз слез не будет. — Да кому же нравятся такие задницы!

— А как же Толя?

— А что Толя?! Какой он мужик! Да он в этом деле ничего не понимает! Ты приглядись внимательно к нему! Она охмурила его! Женила его! И — под каблук! И — шварк! Раздавила личность. Толи как такового — нет!

— Да, она с ним чрезмерно строга...

Мне показалось, что Марта сказала это с какой-то затаенной грустью… даже, может быть, сочувствуя соседу.

— Ну уж нашла, кого пожалеть, — проворчал я недовольно.

— С чего бы ты это взял? — недоуменно пожала Марта красивыми круглыми плечами. — Обидно только за вашего брата, что он позволяет так помыкать собой.

Я уже готов был с жаром возразить своей любимой и доказать на чем угодно и как угодно, что я не такой и на меня где сядешь, там и слезешь, но распахнулась входная дверь… Я прикусил язык, и молча наблюдал, как наши соседи затаскивают в прихожую, видавшую виды, железную кровать.

Они гулко, по-хозяйски, поставили ее на пол перед нами, и Надя, тяжело опустилась на ржавые пружины. Пружины жалостливо и громко заскрипели, прогибаясь под нею. А на глаз казалось, в ней — кожа да кости...

Были бы кости — мясо нарастет, к чему-то вспомнилось мне. Возможно, к старости она и раздобреет, а пока… Пока она качнулась раз-другой, проверяя надежность амортизаторов, и кровать запела во весь голос, не жалея своих ржавых связок.

— Вы, что, спать на ней будете?! — ужаснулась по простоте душевной моя Марта.

Я и сам не сразу уловил весь тайный смысл этого вопроса. А Надя с ходу схватила его суть. Она насмешливо посмотрела на Maрту:

— Не волнуйся. Мы сами любим тишину и в кровати только спим, а не качаемся.

Боже, как жутко покраснела Марта.

— Я ничего такого не хотела сказать, — начала она оправдываться упавшим голосом. — Я только...

— А я что такого сказала? — нахально перебила Надя. — Я ведь тоже только и говорю, что звукоизоляция в этих домах ни к черту не годится, а соседи должны беречь покой друг друга, какие бы эмоции их не обуревали.

***

В первый вечер мне показалось, что наши соседи только и пекутся о нашем покое.

Они закрылись в своей комнате и никак не хотели выходить из нее. А мы с Мартой сидели на кухне за столом.

Перед нами стояла открытая бутылка вина.

Я горел желанием по-человечески и сообразно тем возможностям, какими мы располагали, сообща отметать новоселье.

Но вечер подошел к концу, и стало ясно, что сообща у нас с ними сегодня нечего не получится. Я изловчился, и в тот момент, когда Марта потеряла бдительность, налил по чашке вина себе и моей суженной.

— Вздрогнем? — бодро воскликнул я. — За то, чтобы все у нас было хорошо на новом месте и чтобы соседи крепко спали по ночам на своей скрипучей общежитейской койке.

Немудренный тост, но думаю, он был по делу.

Моя избранница наклонилась над чашкой и поводила над ней носом.

Ее носик сморщился, а лицо исказила гримаса отвращения.

— И ты такой гадостью загадил мою чашку!? — с нескрываемым ужасом прошипела она.

Мне почему-то показалось, что это у Марты нe от души, а от жадности.

— Ты, дорогая, привередничаешь не по нашим доходам, — с укоризною заметил я. — На что деньги дала, то и налил.

Но мое замечание на этот раз пришлось как нельзя некстати. Оно, скорее всего, напомнило молодой хозяйке о нашем докоммунистическом существовании, когда живешь от получки до получки и каждую копейку считаешь.

Я сообразил это после того, как слова вылетели из моих уст и застряли в прелестной головке Марты. Да, я как бы подыграл ей и попал впросак.

Я смущенно опустил глаза.

Мое замешательство воодушевило супругу.

— Ты, Вовик, обманулся в своих ожиданиях...

Крупная слеза упала в чашку с вином.

Я молча смотрел, как она плачет, и ее слезы напомнили мне малопроизводительный самогонный аппарат отчима.

Вот точно так же, словно нехотя, на нем набиралась капля первача и чистая, как слеза, срывалась в железную посудину.

Но там был настоящий первач!

Такой первач, который за душу брал… А тут вода капала в настоящее вино.

И как только до меня дошло, чем Марта разбавляет и без того малоградусный напиток — сердце мое сжалось. При нашей-то бедности ее слезы были непозволительной роскошью.

Надо было действовать и действовать энергично.

— О чем плач, дорогая? — с болью в голосе спросил я. — Тут что-то в чашках не то? Так я мигом освобожу посуду! Я все вылью из них, и только ради тебя, чтоб только ты не переживала!

Я схватил чашки, в каждую руку по одной, и разом выплеснул их содержимое себе в рот… ну в глотку, если уж быть более точным.

Марта зажмурилась.

Когда она открыла глаза, то, хоть и были они затуманены слезами, я увидел в них ужас и растерянность.

Я бодро подмигнул супруге. Мол, не сомневайся, свои возможности знаю, и до бузы дело не доведу.

Весь предыдущий опыт подсказывал мне, что только таким своим уверенным поведением я могу вернуть Марту в нормальное состояние.

— Вот, пожалуйста, дорогая, загляни! — подсунул, я ей под нос пустые чашки. — Ничего в них нет! Стоит ли из-за ничего расстраиваться!

Она заглянула… Сморщилась, как от зубной боли, поднялась из-за стола и, пройдя за мою спину, растворилась во мраке коридора.

Мое игривое настроение поугасло, и даже выпитое вино уже не в состоянии было поддержать его. Я понял, что переиграл… перебодрился, да и с самим вином поступил опрометчиво. Конечно, если разобраться по-человечески, Марта переживала не только за свои копейки, но еще и за меня. Кому нравится жить с пьяницей… Бесспорно, она была против того, чтобы я пил. Но я тоже был против этого и до пьянства дело не собирался доводить… да и спиваться мне еще не с чего было. На мои деньги мы еще концы с концами свести не могли… И уж при наших-то доходах брезговать солнцедаром… Эх...

Я поднялся и пошел искать Марту. Надо же было все это ей объяснить!

В нашей комнате ее не оказалось.

Я заглянул в ванную — и там никого.

Тогда я постучал к Ермишиным… Ответа не последовало.

Я решил, что они спят, и в растерянности остановился около их двери.

— Ты чего там? — вдруг прозвучал за дверью голос Нади.

— Да вот жену потерял, — посетовал я.

— Как это можно в квартире жену потерять? — хмыкнула соседка, — Навервяка в сартире сидит.

«Вполне возможно», — подумал я и пошел к туалету, хотя у самого никак в голове не укладывалось, что моя капризная избранница может так долго засиживаться в столь не приспособленном для длительного одиночества месте. Ее нежый носик, которым она только что с таким отвращением водила над египетским солнцедаром, должен был взбунтоваться в первые же минуты.

Но Надя оказалась права...

Незапертая дверь, едва я нажал на нее, бесшумно открылась. Я увидел свою супругу на унитазе. Печаль омрачала ее лицо.

— Ты чего тут делаешь? — удивился я.

— Ничего! — сердито ответила она.

— А зачем тогда сидишь здесь?

— От нечего делать.

— А-а… — переступил я с ноги на ногу. — А дверь почему не закрыла?

— Ничего не делаю — потому и не закрылась! А ты сгинь отсюда, пьяница несчастный. Глаза б мои на тебя не смотрели.

Она поднялась и зло захлопнула дверь.

— Ты перебил мне все мое одиночество! — гневно закричала она из сартира. — Пожалуйста, уйди отсюда! Прошу тебя!

Чертовщина какая-то получалась. Одному тошно от одиночества, и он ищет общения с другой. А другая ищет одиночества и не хочет общаться… Чертовщина… Эх!

Теперь уже около этой двери я стоял в полной растерянности. Топтался, переминался с ноги на ногу и не знал, что мне предпринять… каким бы образом выманить из туалета свою… мою избранницу. Одному уходить в холодную постель не хотелось. Вино делало своё дело. Втихаря возбуждало меня.

— Ты тут в очереди? — спросил меня сосед, неслышно приблизившись ко мне сзади.

Потом я замечу, неслышно ходить была его самая отвратительная привычка, а тогда я вздрогнул от неожиданности.

— Да нет, — почему-то смущаясь, ответил я.

Зато Надя без всякого смущения четко обрисовала этому олуху ситуацию:

— Жену расстроил. Вот и поносит она теперь. В свое удовольствие на дерьмо исходит!

Босая, кажись, в одном тряпичном халате, она стояла за спиной своего Толи и с издевкой посматривала на меня.

«Ох и наглая баба», — подумал я так грубо о ней впервые, но вслух ничего не сказал, хотя и обидно было, что она расстройство нервной системы путает с расстройством желудка. Как-никак, а Марта не чужая мне была.

Толя повернулся к жене и спросил игриво:

— Может, Надь, утешить ее?

И при этом безобразно повилял тощей задницей. Она, как и у его супруги, ничем не отличалась, от колуна.

— У него своя утешилка есть! — сердито сказала Haдя, а мне приказала. — Давай иди спать! Hе толкись здесь, если не в очереди. Эй-ты, медам! — постучала она по двери туалета… — Освобождай сартир! Чай не персональный! А тут кой-кого поджимает!

Я с благодарностью глянул на чужую жену.

Хоть и грубая она, да баба с мозгом. Но и я тоже не дурак! Я сразу сообразил, о какой утешилке они вели речь. Что-что, а это-то у меня было и находилось в полне приподнятом состоянии!

Не дожидаясь, пока Марта снимется с насиженного места и выйдет в коридор, я бросился в нашу комнату. Мгновено разделся и занял исходную позицию на кровати. После туалета, как я понимал, Марте больше некуда было приткнуться.

Ну, а я уже настроился. Я уже готов был утешить ее!

***

Марта неподвижно стояла у окна и пристально вглядывалась в темноту на улице.

Я ждал, когда ей это надоест. А ей не надоедало.

Наконец я не выдержал и спросил:

— Ты чаво там увидела?

— Ничаво! — сухо ответила она.

— У тебя везде все «ничаво и ничёво»! — возмутился я. — Тогда чего же ты туда смотришь?

— Чтоб только тебя не видеть!

— Ну… знаешь ли… это уже начинает обижать… У меня ведь тоже есть самолюбие!.. В общежитии, мне кажется, ты была совсем другой… более покладистой.

— И в общежитии я была совсем такой же! Только мы там с тобой так тесно не контактировали.

— Понятно, почему я вовремя не раскусил тебя.

— Эх ты, пьяная харя! — Марта посмотрела на меня через плечо, наверное, презрительно. В темноте не вдруг-то разберешься, но скорее всего — презрительно. — Это я по глупости при всех наших контактах закрывала глаза… на тебя. Вот теперь и умываюсь слезами.

— При интимных контактах положено глаза закрывать. Даешь волю фантазии и удовольствия получаешь больше.

— Я от скромности закрывала глаза, а не от удовольствия. Я стыдливая!

— Ну, хватит умываться стыдливыми слезами! — уже сердито, сказал я. — Утром продолжишь эту процедуру, а сейчас ложись спать и закрой глаза для большего удовольствия. Я буду утешать тебя!

— С пьяницей в одну постель! — Марта презрительно хмыкнула.

— Вино малоградусное, у меня от него уже ничего не осталось, а желание еще есть.

— Зато я после твоего трюка с чашками до сих пор в себя придти не могу, и ни о каком желании тут и речи идти не может.

— Оно и видно.

— Чего видно?

— Ну, нормальная давно бы легла.

Я хотел быть мужчиной. Я изо всех сил пытался остаться им до конца. Но до конца, к сожалению, дело не дошло, и мне так и не удалось утешить Марту в ту ночь.

Я решил подождать следующей.

Конечно, я чувствовал за собой какую-то вину, хотя, если быть честным, не осознавал ее. Но чувствовать — чувствовал и изо всех сил старался больше ничем не омрачать настроение жены. Не хамил целый день, не острил, полагая, что она не очень одобряет плебейский юмор, и, естественно, целый день не пил… всякую гадость.

И вот когда стемнело, когда пришло время укладываться, и я уже был в постели, Марта сделала перед кроватью дружелюбный реверанс и тихо пропела:

— Ты будешь смеяться.

Ты будешь шутить надо мной.

Но я не могу раздеваться

Перед тобой.

Отнесись с пониманием к этому

Телу моему нераздетому...

Она, стараясь не смотреть на меня, залезла под одеяло… как и в прошлый раз даже не полураздетая.

Но плевал я на это! Я почувствовал её настроение!

Вот когда мне показалось, что и в нашей постели наступил праздник.

— Что надо — закатаем! Что надо приспустим! Что надо раздвинем! — вдохновенно произнёс я. — У нас, как в кино. Это они там, кокетливые дамы, в постель к партнёру ложатся в зимних пальто, и только одному режиссёру доподлино известно, что у возлюбленной под пальто нет даже трусов. У нас плохо со шмотками, а у них — извечные проблемы с реквизитом. Ну-ка глянем, чего у тебя там поближе к телу есть? Или ты там, как зведа Голливуда, в чём мать родила?

На радостях я обнял свою любимую уродину да так ловко, что в моей ладони оказалась ее упругая грудь.

— Не надо этого! — зашептала Марта чуть ли не в ужасе.

— Ну уж извини, дорогая. Время страданий прошло, пора нам приводить свои чувства в порядок!

Я другой рукой закатал ее рубашку до самого пупка и заскользил жадной ладонью по раскаленной коже внизу ее живота.

— Это уж совсем ни к чему!

Голос у моей Марты обиженно дрогнул. И хоть в темноте невозможно было в деталях рассмотреть ее лицо, но я не сомневался, что она надула свои еще по-девичьи сладкие губы.

Не долго думая, я припал своими губами к этим ее сладостям…

Она тоже думать не захотела. Мотнула головой, и поцелуя как не бывало.

Хуже того, она повернулась на бок и задницей прижала меня к стене.

— Спи спокойно, не распаляйся, — строго порекомендовала она. — Ты знаешь, какой сегодня день?

Я ошалело во мраке ночи смотрел на ее затылок. Может быть, сегодня действительно день какой-то не такой, а я к ней с этим делом пристаю.

— Не знаю, — растерянно прошептал я.

— Ты уж совсем! — она покрутила пальцем около своего виска. — Воскресенье сегодня!

— Ах да, воскресенье! — радостно и торопливо воскликнул я, совсем не понимая, почему оно, сегодняшнее воскресенье, не стыкуется с моими желаниями.

И чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, робко поинтересовался: — Ну так и что?

— Не догадываешься?

Она настолько удивилась, что даже повернулась ко мне.

— Не догадываюсь!

— Мы делжны это делать по субботам, чтобы на другой день можно было выспаться и не ходить с больной головой. Понял?

— Не совсем.

— Эх, ты… Как бы тебе объяснить… Ну, чтоб от всего этого голова не болела!

— От твоих объяснений, что ли?

— Нет, ты чего-то уж совсем того… От всего этого… ну понимаешь?

Она и мимикой, и глазами пыталась выразить мне все то, что не договаривала.

В конце концов, хоть и темно было, но я рассмотрел, что она пытается донести до меня, и разочарованно вздохнул:

— А у меня без всего этого голова болит.

— Я не думала, что ты такой развращенный! — вспылила она и снова повернулась ко мне спиной, и опять прижала меня задницей к холодной стене.

Задницей я эту часть ее тела до сих пор называю со зла. А так, на самом деле-то, у нее была очаровательная жопка. Упругая и мяконькая. И все это одновременно, и все это сразу. И главное, нежная, гладенькая. До того нежная и гладенькая, что я не удержался и положил ладонь на половину этой ее прелести, именуемой ягодицей.

Слово-то какое! Вдумайтесь о его корнях. Произошло оно от слова ягодка. Это потом наш стареющий шлягероносец будет петь о том, какой сладкой была ягодка…Но это будет потом, а пока…

— Ты забыл, что я тебе говорила? — холодно сказала Марта.

— А что ты мне говорила?

— Ну, об этой твоей привычке.

Мы никакие мои привычки не обсуждали. У меня вообще нет никаких привычек!

— Ну как же нет, когда ты еще пример с француженками приводил.

— Ах, вот ты о чем, дорогая! Но ведь то с этим не сравнишь!

И я нежно погладил ее прелестные ягодицы.

— Убери сейчас же руку! — гневно зашептала она.

— Не уберу! — стиснув зубы, зашипел я. — Вот возьму сейчас и, не дожидаясь субботы, сделаю то, что и должны делать нормальные разнополые в постели.

— Нормальные разнополые в постели спят!.. Слышишь?

Она приподняла вверх пальчик.

Я как идиот уставился на него, одновременно напряженно вслушиваясь в ночную тишину. Ни единого звука! Редкое для города исключение, но даже запоздалый транспорт и тот почему-то не громыхал на дороге под окном.

— Ничего не слышу, — шепотом доложил я, боясь вспугнуть, в общем-то, такую сейчас нужную, такую желанную тишину.

— Вот и я ничего не слышу! — удовлетворенно сказала Марта. — Если бы наши соседи занимались тем, к чему ты пытаешься склонить меня, тут, знаешь, какой бы скрип стоял! О-ля-ля!

Я вспомнил ржавую кровать и уронил голову в подушку, прямо-таки уткнулся в нее головой.

Нет, я не смеялся. Я готов был разреветься! Но не заплакал. Я крепился, крепился, как мог, и умолял бога помочь мне преодолеть сопротивление жены.

В какой-то момент мне показалось, он внял моим молитвам.

— Ты спишь? — тихо спросила Марта.

Короткие два слова, а как много открылось мне, и сколько надежд породили они в душе.

Господи, неужели ты на самом деле есть?

Голос у Марты потеплел, в нем появилось нечто такое, что можно было принять за жалость. А женщину ничто так не толкает к самоотдаче, как жалость… Боясь вспугнуть в ней это истинно женское чувство, я молчал.

Она повернулась ко мне и поцеловала меня в ухо.

Нет, зря я сомневался! Бог на самом деле есть!

Я крепко обнял Марту. Вплел свои ноги в ее и, заваливая любимую на спину, страстно зашептал:

— Ну, пожалуйста! Только сегодня… В порядке исключения! В честь нашего переезда.

Ее тело напряглось. Она сжала бедра, не пуская меня внутрь.

— В честь нашего переезда вчера ты напился, а сегодня склоняешь меня к распутным действиям! — начала она спокойным голосом строгую воспитательную речь. — Стоит только раз сорваться, и это войдет у нас в дурную привычку. К дурному человек очень быстро привыкает. А мы с тобой должны оставаться людьми! Как наши соседи! И нам еще предстоит детей воспитывать.

— При таком-то воздержании откуда они возьмутся!

Я со стоном скатился на матрас.

— Ты только прислушайся, пожалуйста, — нежно пролепетала Марта. — Ермишины давно спят, и нам пора!

И вот тогда, я впервые с сожалением вспомнил гневное обещание небиологической копии Ксюши сделать меня импотентом.

Что сны!? Презреть бы их нереальность! Да оно так и было. Ничего такого я уже не держал в уме, и все мои мысли принадлежали Марте. Мне самому казалось, что я переродился. А вот теперь сожалел, что даже клизму мне никто не поставит. Покинула меня Соли, один на один оставила с супружеской жизнью. А клизма очень хорошо помогает от всего.

Хоть сам «скорую» вызывай.

********************************************

Продолжение следует