Глава 30

*

30

******

Я стоял у края лаза, ведущего в ведьмино логово, тупо смотрел в его глубокую темноту, заполненную внизу водой, которую не было видно сверху, и ругал деда про себя и вслух. Да, мои гневные мысли иногда срывались на неприглушённый и возмущенный голос, который благо никто здесь не слышал.

На Ильмене все острова — необитаемые, но это не значит, что на них не бывает рыбаков и туристов, которые жгут и уничтожают всё, что попадется им под пьяную руку.

На этом острове я никогда не замечал даже следов пребывания человека. Очевидно, у него была плохая аура и не располагала людей к активному отдыху на нём. Очевидно, именно поэтому Ефим Афанасьевич хитрил и юлил, и всячески уклонялся от поёздки со мной сюда.

И, может быть, это даже хорошо, что я здесь один, без него, и он в очередной раз не слышит моих нелестных слов в его адрес.

А было за что бранить деда.

Иметь плавсредство и не иметь ведра!

Ещё в прошлый раз, когда нас занесла сюда буря, я понял, заглянув в подполье, что воду из него придется вычерпывать, но ведро меня ничуть не обеспокоило.

В мозгах отложилось, что именно тогда, в ту бурю, капитан вычерпывал воду из катера, но дело было ночью, да и за грохотом волн и грома, мне было не до того, с помощью каких подручных средств он это делает. А сейчас понял: делал он это просто, без всяких промежуточных ёмкостей, одним только ржавым ковшиком, который до сих пор валялся на дне катера, подцеплял воду и выплёскивал за борт.

Рассерженный сам на себя и деда, я угрюмо прошёлся перед носом доверенного мне на прокат «Прогресса».

Хорошее у него название, авантюрное, подумал я, но в моём начинании моя авантюра без ведра не могла получить логического продолжения.

Это Соли! Это она блокиркет мою сообразилку! А тут ещё ум был полностью занят сладкими размышлениями о Марине, и, наверное, Соли это тоже не нравилось.

Вот она и досаждает мне.

В первый раз, после последней встречи с Ольгой, я пожалел, что не пожал несчастной сироте руку и не избавился таким образом от небиологической копии, застрявшей в моих мозгах.

Но тогда во мне действительно что-то вроде совести сработало. Не захотел я подставлять девчонку, и дед зря упрекал меня… вроде бы как в излишнем чванстве. А если какие-то излишние чувства и сработали во мне, то это была всего лишь сентиментальность. Она и раньше возникала во мне, частенко вставая на пути к уже казалось бы достигнутой цели.

Ах, не зря же говорят в народе: нахальство — второе счастье.

За этими размышлениями я нагнулся к лазу, уже с обрушенной по краям землёй, и заглянул в него поглубже.

Да, вода никуда не делась.

Полуденное солнце стояло высоко, светило вовсю, и от этого вода внизу казалась особенно чёрной и страшной.

После весеннего паводка ведьмино логово всё ещё оставалось затопленным, а мне душно как нужно было проникнуть в него. Именно в нём, по моему мнению, был ключ к тому, о чём я не имел ни малейшего представления, и от этого мои фантазии стали невероятнее одна другой.

Но, несмотря на всю их абсурдность, они подталкивали меня в квадратный лаз, выложенный по бокам обтёсанным камнем, ослизлый со временем и покрытый то ли плесенью, то ли мхом. Теперь для непосвящённых лаз выглядел всего лишь заброшенным колодцем.

Я вернулся к катеру и через десяток минут на полном ходу вылетел на траву пологого берега ближайшей деревни.

Выше заливные луга переходили в огороды. На одном из них я насмотрел женщину и подошёл к ней.

Она подкапывала картошку, выбирала клубни покрупней и бросала их в большое металлическое ведро. Именно такое мне и нужно было.

Труженица находилась уже в солидном возрасте, расшаркиваться перед ней в любезностях не имело смысла, и я сразу схватил быка за рога:

— Продай, хозяюшка, ведро!

— С чего бы это вдруг?

Я не стал объясняться, а всё тем же бодрым тоном предложил:

— Сто рублей дам.

Она расхохоталась и села прямо на ведро.

Ёё смех немного смутил меня.

— Ты давно был в магазинах? — спросила она, уловив по выражению моего лица, что мне не так весело, как ей.

— Ну не то, чтобы давно, — не понимая, зачем она это спрашивает, неохотно ответил я. — Года три, если уж быть более точным.

— Ну— ну, — нараспев протянула она и, ткнув пальцем в сторону деревни, сказала:

— Вон наш магазин, белый, извёсткой вымазанный. Раньше в нём Афросинья торговала, так ничего у неё не было, а теперь ваши городские торгуют, так чего только у них нет, и вёдра — любые, на выбор.

Я быстро преодолел в гору немалое расстояние до магазина и ещё быстрей вернулся обратно, под гору.

Незнакомка царицей восседала на ведре и была всё в том же великолепном расположении духа, разве что веселей стала.

— А чего без ведра? — спросила она. — Денег, небось, нехватило?

— Охамели они совсем, — буркнул я, проходя мимо.

— А ведро зачем тебе?

— Воду вычерпать.

— Из озера, что ли?

Весёлая бабка, ничего не скажешь. Но ведь правда, откуда я приехал, вроде бы и воду не из чего вычерпывать, как только из озера.

И её я не стал посвещать в свои тайны, а продолжил безрадостный путь.

Она, видимо, сжалилась надо мной. Видимо, теперь вид у меня был совсем потухшего человека.

— Возьми ведро! — крикнула она вслед, и, высыпав картошку из ведра на землю, протянула его мне. — Поставишь сюда же. Можешь и картошки взять на уху.

— Не-не! Уху я не ем! Да ещё варить!..

И рассыпаясь в благодарностях, я ушёл.

***

Края лаза могли обвалиться вместе со мной в любой момент.

Стремянка, которая вела в подвал, наверняка сгнила или её утащили рыбаки на дрова, и я подумал, что если случайно сигану в подвал, то уж оттуда не выберусь.

Это немного охладило мой пыл, и я стал более осмотрительным.

Я вытащил катер как можно дальше на берег, отвязал якорь и воткнул его за валуном в землю, а верёвку бросил в лаз. Теперь, привязав к свободному концу верёвки ведро, я мог вычерпывать воду из подвала.

Но края лаза, размытые паводковыми водами и дождями, оставались ненадёжной опорой в таком рискованном предприятии.

Поваленный бурей сухой ствол ивы валялся не так уж далеко. Я приволок мертвое дерево и распожил его поперёк лаза, у края отверстия. Верёвку, теперь уже вместе с ведром, перебросил через него в подвал.

Раздался шумный всплеск… Через пару-тройку секунд ведро булькнуло, наполненное водой. И верёвка натянулась.

Оглядев сделанное, я удовлетворённо крякнул.

Эта дурная привычка пристала ко мне от деда. Не очень сожалея об очередной дурной привычке, я с чувством хорошо сделанного дела, отряхнул ладони рук, похлопав ими друг о друга, словно поаплодировал себе, и тут же опять отметил, что и это ярко выраженное самолюбование собой у меня тоже от него… Увы, не я подметил, а наш народ: с кем поведёшься — от того и наберёшься, и нечего на этом зацикливаться.

Я разделся до трусов и потянул за верёвку.

Она натянулась, но вверх не подалась.

Я ухватился за неё покрепче, пошире ноги расставил — ну, и раз-два!..

Никакого эффекта.

Форменный зацеп!

За что там могло зацепиться ведро?

Разве что за стол. Да, там был стол, и возможно, он ещё не сгнил.

Чего только не делает с леской опытный спинингист, пытаясь спасти бесценную блесну, застрявшую в глубокой воде.

Я подёргивал вёрёвку, подпрыгивая вместе с ней, я пускал по ней «волну», и сам изгибался в такт её синусоидам, я крутил из неё конус, — и всё это делал настолько энергично, что в конце-концов и в одних трусах изрядно вспотел.

Ах, если бы не чужое ведро...

К своей авантюре я уже почти охладел, как только почувствовал, чего она будет мне стоить с учётом новых цен на вёдра.

Я сел на иву отдышаться и остыть и ещё раз посмотрел в темную глубину колодца. Мне стало не по себе от одной мысли, что нет другой возможности отцепить ведро, как только самому нырнуть за ним в воду.

Я и нырнул бы. Но я помнил на каком острове нахожусь и в чьё логово пытаюсь проникнуть. А вдруг его там кто-то держит!? Ну, и что с того, что моей возлюбленной ведьмы давно уже нет в живых? Соли способна на любую пакость, хотя сама менше всего заинтересована в моей гибели.

Услужливая память тут же подсунула ненужные в данной ситуации воспоминания...

Мой дед был кулаком. И, когда началось раскулачивание со всеми вытекающими из него последствиями, он, отдав всё своё хозяйство колхозникам, успел перебраться вместе с семьей в город и там стать пролетариатом.

После войны мать повезла меня посмотреть её родную деревню. На подходе к ней, на самом её краю, я впервые увидел настоящий колодец.

«В этом колодце, — сказала мать, — наш деревенский утонул».

мне, наверное, было около десяти лет, но я уже тогда что-то соображал в подобных ситуациях, и спросил:

«По пьянке?»

«Может быть, и нет, — ответила мама. — Плюнул он в колодец, а из него кто-то крикнул: «Не плюй в колодец — пригодится воды напиться!»

Мужик наклонился посмотреть, кто это кричит, а чья-то рука высунулась из воды, схватила его за волосы и уволокла в воду»...

Конечно, эту байку мать рассказала с тем прицелом, чтобы я подальше держался от колодца, не заглядывал в него и не залезал на него.

Но тогда весь её рассказ я принял за чистую монету. До сих пор, когда я в какой-нибудь деревне оказываюсь у глубокого колодца, меня, вопреки логике, неудержимо тянет заглянуть в его тёмную воду, а на душе становится муторно...

Тут же я вспомнил другую тсторию, которую вычитал в какой-то старой книге, ещё будучи юнцом. В ней повествовалось о том, как один гимназист, примерно того моего возраста, попытался доказать своим товарищам, что он не боится покойников.

Дождливой осенней ночью он пошёл на кладбище и, как обещал друзьям, воткнул в одну из могил вилы.

В этот момент мужество покинуло его. Он рванулся, чтобы убежать, но не смог сойти с места. Кто-то держал его за полу шинели, а в том, кто это был, парнишка не сомневался. Он ещё сделал попытку освободиться, ещё… и упал замертво.

Там его и нашли утром. Он лежал рядом с вилами, которыми и припечатал полу своей шинели к земле.

Вот если бы, думал я, друзья-спорщики пошли вместе с ним на кладбище, и случись такой казус — он только развеселил бы их, и товарищ остался бы жив.

И я один тут не выдержу. Я так наэлектризован, а это слово мы употребляем в значительно более широком толковании, чем если бы речь шла о статическом электричестве, так вот, я так наэлектризован мистикой и прочим бредом, относящимся к ней, что могу, как незадачливый гимназист, стать жертвой собственной глупости.

Для поддержки штанов мне нужен был напарник. Рассчитывать на Ефима Афанасьевича уже не приходилось. Своё отношение к моему предприятию он высказал прошлый раз, когда умудрился и с пути сбиться, и накормить меня ухой с бульоном консамэ.

А сегодня он был рад-радёхонек, что я не беру его с собой, и ключи от катера отдал без сожаления...

А что если пригласить Марину… И послать её за ведром в залитое водой ведьмино логово. Она лишена всех моих предрассудков и страхов, и если утонет, то по объективным обстоятельствам.

Мысль была настолько озорной, что я даже рассмеялся, как только представил эту прелестную женщину, спускающейся в одной рубашке по верёвке к тёмной воде...

Далась мне эта рубашка.

До рубашки ещё надо было раздеть, да и вряд ли, проспавшись, она согласится порыбачить со мной.

Конечно, Марина способна на неадекватные поступки, и у неё — живой ум. Даже, несморя на снотворное, она быстро сообразила, зачем разнополые в нашем возрасте вдвоём ходят за грибами. Ну, где ещё замужней женщине и женатому мужчине можно уединиться, если не в лесу!?

А мужики в таких случаях обычно приглашают милых дам на шашлыки.

Возможно к шашлыкам она относится так же, как и я, а возможно, хоть мы и не обсуждали эту проблему, но она заранее согласна со мной в том, что костры в лесах в эту пору жгут только преступники...

К чёрту шашлыки!

И слишком вульгарно звучит сама мысль пригласить даму на шашлык. Людей коробит грубая откровенность, как и любая другая пошлость.

Грибы — другое дело. Огонь любви ещё не подпалил ни один самый застоялый сухостой.

Трудное решение потому и трудное, что даётся с большим трудом. В это понятие входят не только сомнения в своих возможностях, но и противоречия морального свойства. А когда его принял — гора с плеч.

И я расслабился...

Поев тушёнки с горячей кашей, которую жена утром забила в термос, и запив свой обед тёплой водой прямо из озера, я завалился на траву лицом в сторону от солнца и брюхом кверху.

Приятное тепло и ещё более приятная сытость приятно наполняли моё тело. Смежив веки, я предался приятным мечтам, и постепенно Марина в том виде, в каком я увидел её прошлой ночью в кровати, заполонила мои фантазии.

*

Я так увлёкся несбыточными планами, что и не заметил, как вновь оказался на знакомом поле, и Соли опять поджидала меня около стареющей ивы, сидя на одном из её мёртвых стволов, уже упавшем на землю.

Я только что перетащил его к лазу, а здесь ничего не изменилось с нашей прошлой встречи.

— Мне надоел этот пейзаж! — воскликнул я, подойдя к небиологической копии Ксюши. — Где жаворонок!? А тогда, когда я с ней нежился вот здесь, в траве, жаворонок висел над нами и чирикал. Слабые дуновения ветра ласкали траву и приносили нам приятную прохладу, а цветы склонялись над нами… И как они пахли! Где здесь аромат полевых цветов? Нет жаворонка! Нет ветра! И цветы мёртвые! Даже чайки белыми молниями не сверкают в синей дали над озером. Мертвая картина! Бездарный художник.

И только ива по-прежнему роняет слёзы. Но ивы часто плачут перед дождём и от избытка влаги в них. Ужасно сентиментальное растение. А здесь ничего такого нет, что хоть чуточку могло бы тронуть человеческую душу.

— Ты капризничаешь!

— Какие уж тут капризы. Я чувствую себя здесь трупом. здесь пахнет смертью!

— Картину я могу сменить. Подбирай. Какую бы ты хотел картину для наших встреч?

— Ну, например, «Утро в бору».

— Это с медведями-то, что ли?! Где они по деревьям лазят?

— А чем тебе медведи не нравятся? Всё — живые существа. Не так пусто будет, как здесь.

Она рассмеялась, и смерив меня насмешливым взглядом, сказала:

— Ты неправильно понимаешь ситуацию, в которой находишься. Я много раз пыталась объяснить тебе, что это не сон, а до тебя никак не доходит простая истина. Но теперь, надеюсь дойдёт. Если местом встречи у нас будет знаменитая картина Шишкина, то медведиха первым делом задерёт тебя насмерть.

— Рисованная, что ли?

— Вот именно — рисованная. И она очень злая от того, что её нарисовал не автор картины, а некто другой, безответственный живописец. Вспомни, сколько медвежат там! Разве мама может столько детей прокормить и сама остаться сытой? Нет, конечно. Голодный зверь — смертельно опасен для человека, а эта ещё и зла на людей. Знаю-знаю, что ты хочешь сказать. Но ты здесь живьём! Человечьим духом от тебя прёт! Как раз то, что и надо медведихе, что возбуждает её аппетит. Не улыбайся скептически. Если ты хочешь в этом убедиться ценой собственной жизни, я предоставлю тебе такую возможность, но сначала ты должен обезопасить меня.

— Каким образом?

— Да мы с тобой уже вроде и договорились, каким образом, но в последний момент у тебя дрогнула рука.

— Рука не дрогнула. Не в этом дело. Ты хоть знаешь, что такое нравственность?

— Знаю, конечно. Нравы. И хорошие, и плохие. Суммируются, вычитаются и складываются в характер общества или отдельно взятого индивидуума. Если речь идёт о людях, как о тебе сейчас, то эти самые разные нравы складываются в отдельно взятый характер одного человека. Но, как муравей не может жить без муравейника, так и челоек, даже такой, как ты, не может существовать вне общества, хотя, замечу, кстати, характер у тебя — отвратительный.

— Но не настолько плохой, чтобы подставить ничего не подозревающую девчонку.

— А ты её и не подставляешь. Наоборот! Я буду охранять её от сглаза, от порчи и от развратных мужиков. Так что не сомневайся, с ней ничего плохого не случится. Она станет другим человеком, куда лучше, чем есть теперь. Разве я тебе это не говорила!?

— Да, мы с тобой обсуждали возможное её лучшее будущее под твоим приглядом, но не спросили у ней самой, хочет ли она жить под чужой «пятой».

— Никакого контроля. Только руководящая и направляющая… полезные советы на уровне подсознания. И ей хорошо, и мне неплохо. С возрастом она оценит плоды такого сотрудничества, по-научному говоря, симбиоза.

— Вот здесь ты как никогда права! Именно поэтому, достигнув зрелого возраста, я хочу избавиться от нашего симбиоза, чтобы ты не давила больше на моё подсознание и не подставляла меня из благих своих намерений.

— Это у тебя эмоции. Одни только эмоции! А думать надо головой.

— Вот и тебе я то же самое советую.

— У меня нет головы. Я продукт неземного происхождения, и устройство у меня другое. Я думаю сразу всем телом, как ты сейчас — о Марине.

— Ревность не даёт тебе покоя.

— Ревность — защитная реакция. Она необходима людям для защиты их интересов во всех сферах деятельности. А уж в любви она особенно ярко проявляется, и бывает настолько яркой, что ослепляет человека, и тогда люди говорят о слепой ревности. А любовь сама по себе слепа. Именно это свойство любви дало повод её недоброжелателям высказать вслух вот такое мнение, наверняка известное тебе: любовь зла, полюбишь и козла. И только остаётся сожалеть, что влюблённые с первого взгляда, вроде тебя, не прислушиваются к голосу разума. В твоем возрасте ты должен думать о душе, а не о теле.

— А ты говоришь, что у тебя — неземное происхождение.

— С волками жить — по-волчьи выть! Ксения вместе со всем прочим передала мне и любовь к тебе, и я защищала тебя, как умела от сглаза, от порчи и от дурных баб, и прежде всего — от их плохого влияния. Но извини, мне пора исчезнуть: к тебе летят помощники. Помни, у тебя — больное сердце. Особо не трусь, живой останешься.

*

Она действительно слиняла вместе со своей картиной, подаренной Ксении вполне умственно нормальным и психически здоровым художником, и потому была эта картина невыразительной и не трогала ни ум, ни сердце. А я сначала думал, что на ней изображена вечность. Иносказательно. А на ней-то всего-навсего была намалёвана бездарность.

Вне всякого сомнения, дурачила меня небиологическая копия внеземного происхождения. А её навязчивость — вполне земная, и она меня своей навязчивостью раздражала по всем статьям, как это бывает у супругов, когда один из них опостылил другому. И эта вошла во вкус и никак не может угомониться.

Ишь какая благодетельница нашлась, да ещё с любовью ко мне, переданной ей по наследству.

Я избавлю себя от твоих сентиментов, неземное видение в образе когда-то любимой мною женщины. Ты перестанешь страдать надо мной. Слышь, Соли, очень скоро, встав на одно колено, я возьму пальчики Ольги в свою ладонь, так чтобы кончики наших пальцев сошлись. Вот когда мы накоротко замкнёмся друг на друге, ты не проспи этот момент и переселись к ней.

— Не волнуйся, неблагодарное человекообразное существо! Не просплю! Я вообще не сплю, да было бы тебе известно.

Я явно слышал её голос. Он прозвучал где-то внутри меня. Так, наверное, в снах с нами разговаривают наши видения.

Но всё-таки какое-то сомнение было в том, что разговор наш — взаправдашний, что она тут рядом, наяву и на острове, и я посмотрел налево. Направо. Только чайки радовались жизни и воле, по-своему подбадривая друг друга резкими возгласами.

Тут я вспомнил, что гравитация не властна над ней, и она может летать, подобно птице, и глянул в небо.

Оно было усеяно чёрными точками...

Я присмотрелся к ним. Они быстро росли в размерах… Они падали на землю!.. Они из стратосферы падали прямо на меня. Ещё не понимая, что это такое, я вскочил на ноги и бросился к катеру.

Но тут же передо мной вскипела земля.

Я увидел то, что часто нам показывают в кино, и услышал настоящий свист пуль. Современному человеку не надо больше объяснять ничего...

Я встал, как вкопанный, и поднял руки к небу. Увы, это был не какой-то молитвенный жест, это было, говоря языком воинственных потомков кельтов, хенде хох!

Но с другой стороны, столь безнадёжное моё положение дало мне возможность наблюдать за небом. А оно теперь было усыпано разноцветными ромашками.

Я надеялся, что на парашютах висят не какие-то салаги, и у них хватит ума и выучки, чтобы не «приземлиться» на меня.

Но кроме людей, опережая их, спускалась ещё и техника, а вот она была неуправляемой и падала по принципу: на кого бог пошлёт.

Я весь напрягся, готовый в случае чего увернуться… Но обошлось. Остров вздрогнул от взрывов амортизаторов и тяжело плюхнувшегося на него неизвестного мне оборудования. И тут же на землю посыпались парашютисты.

Ближайшие ко мне, как только отцепились от строп парашютов, схватили меня за руки около предплечья и за ноги вблизи лодышек, и я моментально оказался лицом в траве, а животом внизу.

Я хотел воспротивиться, или хотя бы возразить что-то против такого обращения, но почувствовал холодное дуло автомата, приставленное к затылку и решил, что лучше не брыкаться ни словесно, ни физически, а им наплевать на моё больное сердце. Идут учения, а на учениях всякое может быть, особенно с теми, кто волей случая попал на них.

С расплющенным о траву носом и ртом, набитым травой, я с трудом дышал, но всё ещё дышал, как вдруг услышал:

— Руки на затылок! Начальство идёт!

Пришлось выполнить команду. Дышать совсем стало трудно.

— Ты что здесь делаешь? — услышал я зычный командирский бас.

Вопрос относился ко мне. Но в ответ я только прохрипел.

Последовала новая команда:

— Вернуть в исходное положение!

Вот это другой разговор. Теперь я стоял на ногах, благодаря усилиям хорошо выдрессированных служак, и был лицом к лицу с их с командиром.

Нынче чёрти как поменялись знаки отличия, и я понятия не имел, какое у него звание, но новая форма впечатляла.

Отплевавшись от травы, я спросил:

— Мне отвечать на поставленный вами вопрос или вам и так всё ясно?

Дама, стоявшая рядом с нами, опердила шефа.

Она была чертовски хороша и тараторила, как профессиональная балаболка в озвученных СМИ:

— Мы его три дня разрабатываем. Рыбак так себе, самоучка и непрофессионал. Я же вам говорила это, и весь его интерес в озере.

— Обыскать! — последовала очередная команда.

— Но он же в одних трусах! — растерянно ответили сразу несколько вояк. — Может, в трусы заглянуть?

— Там у него ничего нет! — сказал командир.

Я видел, как дама кисло улыбнулась, и представил, как сейчас торжествует Соли. А вот если бы Ольга это слышала, уж она бы была в не меньшем восторге.

— Катер осмотреть!

Несколько человек побежали к воде. Я крикнул вслед бегущим к нему добровольцам:

— Не ломайте люки! Ключи в бордачке.

И тут последовал вопрос:

— А что вы делаете вот в этом схроне?

Спрашивал самый главный начальник, мы всё ещё стояли лицом к лицу, и я, глядя на его указующий перст, не моргнув глазом, бодро ответил:

— Ничего!

— А тогда зачем там ведро?

— А ведро-то!? Это я им ловлю рыбу.

— Какая же может быть рыба в этой яме?

— Любая. Она здесь после паводка остаётся. Сами знаете, рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше её ловить.

— Ну, и много вы тут рыбёшек натаскали?

— Ни одной.Ведро зацепилось.

— Он моментально оживился и весело сказал даме:

— Вот так, значит, тут есть за что зацепиться! Помпы! Быстро воду откачать!

Взревели моторы, завоняло бензином, и вода хлынула из напорных труб двух насосов. Буквально через минуту оба потока оборвались.

Мощная техника, отложил я в уме.

А в лаз уже спускались смельчаки в полном шахтёрском снаряжении.

— Тут ничего стоящего нет, гниль одна! — прозвучал зычный голос из глубины подвала.

— Выбросить оттуда всё нестоящее! — последовала команда.

Загремело ведро у наших ног… Ещё мгновение спустя, рядом с ним приземлились два подсвечника и тазик.

Женщина брезгливо осмотрела изделия деревенской старины, покрытые голубой слизью.

— Это не представляет для нас никакого интереса, — сказала она. — На глаз видно: бронза и медь, изъеденные ржавчиной.

Коммандир кивнул, сплюнул и в сердцах пнул ведро. Оно с грохотом запрыгало в темноту подземелья по каскам, поднимающихся на поверхность бойцов.

Тут же последовала очередная команда:

— Взорвать схрон!

— Может не надо, — попытался возразить я. — Он же никому не мешает.

— А если вы в него залезите за рыбкой, и свод обрушится? Ведь с вашим интеллектом это вполне может статься. А меня припрут к суду за то, что я по неосторожности причинил смерть одному рыбаку. Ведь в прокуратуре работают такие же, как вы. Откуда им лучших взять. Кстати, с какой стати у вас такой нездоровый интерем к этому подвалу? Вы, случайно, не родственник графа Ростопыркина, и теперь, как мы, ищите его сокровища?

Поражённый столь диким предположением, я с сочувствием посмотрел на командира, и уже хотел было начать оправдываться, но и меня опередила красавица:

— Вот из ФСБ объективка на него...

Она открыла папку, которая каким-то чудом оказалась в её руках, и, пробежав по бумажке взглядом, сказала:

— Ничего подобного. Дед кулак, мать пролетариатка, ну а он — прослойка, гнилой интеллигент. А вообще-то он — неплохой рыбак. Вот посмотрите, какую щуку он намедни заловил. Мы её из космоса сфотографировали вместе с ним.

На снимок глянул не только командир, но и все, кто стоял с ним рядом, и у всех одновременно вырвалось:

— Ого!

Даже это «ого» чуть было не вырвалось и у меня, до чего хорош был цветной снимок.

— Но вы ещё больше удивитесь, — сказала женщина, — если я вам доложу, что он отпустил эту щуку в воду.

— А чему ж тут удивляться, — возразил командир, — если он, как Емеля-дурак ведром ловит рыбок в какой-то яме, то от него можно ожидать любую глупость.

— Это не совсем так, — теперь возразила мадам, которая, очевидно, была референтом при нём, или по нынешним временам, — советником, и встала на мою защиту. — Ильмень — своеобразное озеро, сродни Байкалу, но только не такое глубокое. А в остальном, поразительное сходство. Как и в Байкал, в Ильмень впадает множество речек и рек, а вытекает один только Волхов. Но это ещё не всё. Ильмень, как и Байкал, расположен на каменной плите, только плита у него — пожиже, известняковая, и испещрена промоинами. По этим природным подземным туннелям рыбы из озера заплывают в колодцы к деревенским, а те нет-нет да и вытащат в ведре щуку с руку. Так что сказка про Емелю совсем не какая-то выдумка, и наверняка придумана в этих краях.

— Не чёрт нас занёс в эти края! Сматываемся! — зычно крикнул командир, не скрывая своего раздражения.

И вверх взмыла зелёная ракета.

Они дружно уходили на край острова, прихватив своё оборудование, а я, глядя им вслед, вдруг всполошился:

— Постойте, постойте, господа!

— Да какие же мы господа? Мы ещё товарищи, — ответила самая красивая из всех женщин, которых я когда-либо видел в военной форме, и мило улыбнулась мне.

Я ответил кривой улыбкой, лучшая не получилась.

— Вы, может быть, и товарищи, но я вам не товарищ. И всё же, несмотря на это, не могли бы вы отдать мне мою, то бишь вашу фотографию, запечатлевшую меня вместе с пойманным мною щуром!

Мадам и её непосредственный начальник переглянулись.

— Отдайте, — сказал командир. — С ним всё ясно, как и с этим кладом золотой посуды. К сожалению Петербург не повторился на Илмене. Найти бы этого информатора и повесить за яицы.

— За мошонку, командир, если быть более точным. Но лучше за голову — не оборвётся, — сказала дама и отдала мне фотографию.

Так вот, оказывается, что они тут искали! И действительно, чья это работа? Кроме меня и небиологической копии никто об этом подвале не знал, и уж тем более никто не мог знать, опять-таки кроме Соли, что я хочу превратить подземелье в своё логово. Конечно, это её очередная шутка. Но у неё, по её же признанию, нет головы.

В это время земля подо мной качнулась, приподнялась и снова опустилась.

Да шутка ли это!?

Может быть, она закрыла мне дорогу в их общество избранных!? Не зря и явно не из благих намерений она так противилась моей авантюре.

Я подошел к обвалившемуся лазу. Земля просела и заполнила собой пустоту подвала. Там, под ней, осталось ведро, о котором я забыл и которое мне надо было вернуть хозяйке.

Но не о нём была моя печаль. Я вспомнил кладбище, могилу Ксении, и думал о том, что с уничтожением подвала уничтожен и её дух, который, может быть, обитал здесь, и наверняка она упорно стремилась вернуть меня сюда с тем, чтобы я и подземелье привел в нормальное состояние.

Тогда что же Соли?..

У меня давно где-то в глубинах души был ответ на этот вопрос, но я не спешил прояснить его даже самому себе.

А надо уходить.

Я собрал свою нехитрую одежду, оделся, и когда влезал в брюки, на глаза попался якорь.

Не долго думая, я потянул за верёвку. Она, к моему удивлению, легко подалась. Без труда я выташил её, но и без ведра...

Я уже стал сталкивать катер в воду, когда что-то во мне ёкнуло, и я решил забрать таз и подсвечники. Ну и что с того, что они совершенно не годились для интерьера, но они могли остаться у меня в гараже, как память.

Прощай ведьмин остров! Я больше никогда не вернусь сюда. Торжествуй Соли. Пока торжествуй… будет и на моей улице праздник. Есть у меня такая уверенность.

Осталось только расплатиться за ведро.

С одни седаком катер легко и быстро летел, почти не касаясь воды.

Я издали увидел женщину, которая мне дала ведро во временное пользование. С шиком, на её глазах, вылетел мой катер на берег, и я весело крикнул:

— Хозяйка! Ведро надо?

Она сразу же признала меня, почувствовала моё хорошее настроение и, бросив в выбороздок траву, выдранную с грядки, затрусила ко мне.

Я вылез из катера, но навстречу не пошёл, чтобы не разочаровать её заранее. Ведра-то у меня в руках не было.

— Милая жещина! — торжественно и с широкой улыбкой на лице начал я речь, едва она трусцой сократила расстояние, разделявшее нас, и теперь можно было не кричать, чтобы быть услышанным. — Я должен разочаровать вас. Я к твоему ведру приделал пропеллер, и теперь оно летает в облаках.

— Ишь ты, какой умелец! — всплеснула она руками. — Утопил, значит?!

— Нет-нет! Ну, как ты могла такое подумать? У меня же ни в одном глазу. Я продал его вертолётчикам. Небось слышала, как они небо бороздили?

— Нет, здесь всё тихо было.

— А там, где я был, один совершил вынужднную посадку. Брюхо ему залило.

— Керосинили, значит, в заоблачных далях?

— Вынужденную посадку совершил вертолет, а пилот должно быть был в норме. Вот ему я и продал ведро, чтобы было чем воду вычерпывать из вертолёта. Я понимаю, что вещь — чужая, моя юриспруденция на неё не распространяется, но уж больно он просил, да и риск большой в дождевых тучах на вертолёте без ведра летать.

— Да откуда же там вода?

— А откуда она в тучах берётся? Оттуда и в вертолёте. Это подводные лодки со всех сторон конопатят, а на вертолётах дырки сверху, вроде бы как отдушины, и летай только в хорошую погоду, и в облака не забирайся. Вот денежки за ведро. По рынычным ценам наших городских спекулянтов. На эти деньги ты можешь в своём магазине купить у них любое ведро взамен утраченного.

— Ведро моё настолько хорошее было, что уже никаких денег не стоит, и деньги я не возьму.

— Ну, мадам, вы даёте! Деньги-то за твоё ведро мне дали. Они — твои, женщина. Бери-бери, мне ведь чужое не надо.

— Ну, развёл ты бадягу! — принимая от меня деньги, проворчала она. — Может, хоть комиссионные возьмёшь?

— Не будем делить это богатство. Я ведь тоже ведром попользовался.

— Ну, ладно. Тогда я расскажу тебе байку о дырках на кораблях, а ты при случае доведи её до сознания вертолётчиков, тогда им и на ведро не придётся тратится… Было это ещё когда мы с турками воевали, и, как теперь выяснилось, воевали зря, если уж в мирное время умудрились без Крыма остаться.

Ну и вот приехала Екатерина к Чёрному морю на победителей посмотреть. Поднимается она со своей свитой на боевой корабль, а матрос, который на подстраховке стоял у трапа, нет-нет да и глянет вверх… Одна фрейлина это заметила и по возвращении в Петербург сказала об этом царице. Екатерина тут же написала гневное письмо Ушакову с требованием наказать матроса.

Через пару недель она получила ответ от адмирала, в котором тот сообщал, что согласно морскому уставу, матрос увидивший на корабле дырку и не заткнувший её, арестован на десять суток.

Ильмень для здешних — море. Но как далеко от этого озера до всамделишних морей, которые имеют выход в океан...

— Откуда ты, женщина, в этой глухой деревне знаешь старые морские анекдоты?

— А в нашем роду все мужики во флоте служили. Традиция у нас такая родовая. Но похоже, с нынешней властью и этой традиции приходит конец. Племяш пишет, что его корабль, как металлом, продали чужестранцам, а его самого списали на берег. Но и берег расформировывают, вроде бы китайцам отдают. Служить стало негде, и он возвращается домой до времени до срока.

— Время такое. Все норовят обогатиться. Если так дело дальше пойдёт, то скоро и защишать нечего будет, и надобность в служивых вообще отпадёт, — утешил я немолодую крестьянку и, столкнув катер в воду, помахал ей рукой.

*********************

Продолжение следует