Глава 34

*

34

***************

Чем ближе к ночи время шло, тем хуже становилось настроение.

Ночь наступала медленно и мучительно.

Сегодняшний день распался в памяти на отдельные куски, и каждый фрагмент вспоминался не лучшим образом, досаждая мне и лишая меня сна.

Жена уже спала.

Я закрыл обе двери, надежно изолирующие нас друг от друга, включил потихоньку телевизор и смотрел какую-то парнуху. Теперь, так называемая эротика, по ночам, тем, кто мается бессонницей, скучать не даёт. Но вот, что я подсмотрел в ней. У всех дам, независимо от возраста и зрелости, глаза остаются печальными, как бы бодро и весело они не старались выглядить во время вживую исполняемых секссцен.

Но я был не только зрителем. Я был ещё и инженером, пусть на пенсии, но страсть к познанию неизведанного у меня осталась, и я задумался: а какими будут глаза у Марины, когда мы, оторвавшись от деда, займёмся этим же самым в лесу? Конечно, комары и мухи могли исказить чистоту эксперимента… А если мы, упав в объятия друг друга, ещё рухнем на муравьиную кучу… О, ужас! Известное дело, любовь ослепляет и оглупляет, а со слепу можно и в трясину угодить… Нет, на болотце я её не поведу, и к её глазам, в случае чего-то такого, присматриваться не буду. «Пусть искажённые черты

Свет обрисовывает смело:

Ведь разлюбить не сможешь ты,

Как полюбить ты не сумела...».

А нынешние говорят, что при старом режиме у нас эротики не было. Может быть, в соцреализме её и не было, а у классиков в поэзии и в прозе жизни она была...

Зазвонил телефон. Я невольно гляннул на часы… Так моздно можно было бы и не звонить.

Но дед есть дед, и надо мириться с тем, что старческое в нём всё чаще даёт знать о себе, да к тому же я его рздразнил чертовыми грибами, которых наверняка в природе ещё нет. Но пусть поделится, что у него там на уме образовалось.

— Алле!.. — пропел я жалобно, предварительно выключив телевизор.

И слышу:

— Утром я сдам вас в милицию!

Я молочу.

— Вы знаете, сколько вам дадут, за домогательство с помощью психотропных средств?

Она точно смотрела телевизор. Захорошило, и решила взять меня на понт. Как бы объяснить ей так, чтобы она опять не впала в истерику, что я уже не в том возрасте, в котором ещё можно по ночам ублажать скучающих девиц?

Ничего подходящего пока сообразить не могу, а она кричит в трубку:

— Вы там слышите меня?

Кажется, она даже ногой топнула.

Отвечаю сразу на два вопроса:

— Знаю. Дадут много.

— Вот видите! Вы соображаете, что к чему, а никак не уймётесь. Наши сегоднящние законы как никогда жестоки к тем, кто так бесцеремонно вторгается в личность человека.

Грубить, хамить, тем более напоминать ей про физический контакт, пока нет смысла… хотя, конечно, ради него она и звонит. Проклятый телевизор — кого хочешь достанет своими эротическими фантазиями, вживую исполняемыми ихними актёрами, на которых креста нет.

И ей загорелось хотя бы на одну ночь приобщиться к сладостям светской жизни.

Но у меня возраст уже не тот и больное сердце. Естественно, на всё это ей наплевать. Она наверняка завелась и прёт на меня нахрапом. И мне нужно выдержать правила предложенной ею игры...

— Ах, — горестно воскликнул я. — Во все времена законы были бесчеловечными, и свидетельство тому — Лобное место на Красной площади. Но парадокс в том, что никто и никогда в эти законы не вникал, и судьи, как и я, не знают их, а суд вершат по указанию сверху. Сегодня, когда поголовная телефонизация больших чиновников стала почти реальностью, они присвоили себе телефонное право распоряжаться судьбами людей, и твой отчим наверняка воспользуется таким правом. И это ты держишь в уме. Но ты не додумала другого. Время упустила из виду. Нынешний по-современному среднеобразованный милиционер тебя с твоими претензиями ко мне прямиком направит к попам — беса изгонять!..

Никаких возражений. В трубке — сплошное сопение.

Через короткую паузу я сказал:

— Не слышу восторгов.

И прозвучал её голос:

— Уж лучше я сама пойду к психиатру!

— А вот этого как раз и не надо делать. Что бывает с несчастными, которые попадают туда, ты, наверное, знаешь.

— Откуда? Я никогда там не была.

— Но Чехова и Булгакова, как минимум, читала. А теперь вспомни, что ты теперь и сама пишешь да ещё работаешь в газетёнке «Третий глаз» — для придурковатых масс. Присказку отбрось, не обижайся, а постарайся из довольно-таки нестандартной ситуации извлечь пользу для себя, как журналистки. Вот твоя золотая жила. Это тебе куда получше любого клада будет. Ну, что скажещь?

— Если бы она не досаждала мне.

— Ну, знаешь… Ты хочешь на ёлку влезть и задницу не ободрать. А впрочем, ты можешь сегодня же избавиться от неё. Да-да, именно сегодня, рано по утру, мы едем за грибами. Есть в машине свободное местечко. Присоединяйся. В такой поездке, под приглядом грибников, наш физический контакт не выйдет за пределы дозволенного, а Соли сможет вернуться ко мне, на своё прежнее место.

— Полагаете, это будет удобно?

— Полагаю Ефим Афанасьевич даже рад будет. Да не по этому. Совсем по другой причине. Я тебе как-нибудь потом объясню.

— А рано по утру, как это будет рано?

— В шесть утра — с моего двора.

— Я просплю.

— Я тебе позвоню. Не отключай телефон.

*

Я отношусь к тем людям, которые редко бывают овольны собой.

Да, самолюбование не свойственно мне. Но этой ночью я ложился спать с улыбкой на устах. Она была немного ироничной, но в целом оставалась откровенно самодовольной.

Было темно, и опасаться чужого глаза не приходилось. Я дал полную волю своим эмоциям и только, из опасения разбудить жену, сдерживал гомерический хохот, который так и распирал меня изнутри.

Всё складывалось, как нельзя лучше. Я чувствовал себя, как никогда свободным. Я даже мысли не притормаживал, что обычно делал раньше, опасаясь контроля со стороны Соли, или, что ещё хуже, её вмешательства в мои поступки и чувства. Небиологической копии сейчас было не до меня. Она обживала новое место жительства и на новом месте пыталась утвердиться, как хозяйка, что, в общем-то, и бесит Ольгу. Сумасбродная девица привыкла к полной самостоятельности во всём, исключая только, как я понимаю, своё материальное благополучие, которое целиком зависило от отчима, и вот где она была его рабой. Особо я не пытаюсь влезать в психологию их отношений, но на ум, без всякого напряжения памяти, приходят последние слова цезаря, полные трагизма и удивления, и сказанные им своему пасынку: «И ты, Брут!..»

Да, девушка с характером. И я стал прикидывать в уме, как она впишется в наш коллектив.

С Ефимом Афанасьевичем никаких осложнений на этот счёт не будет. Наоборот, он придёт в восторг от новоявленной попутчицы, и его секспорочные подозрения покажутся ему пошлыми, беспочвенными и недружественными. Втихаря он будет виниться и простит мне не одну грубую шутку в его адрес.

А вот с Мариной будет сложней. В Ольге она мгновенно узрит соперницу со зверской хваткой, а не какую-то простушку с косынкой на голове и двухведёрной плетённой корзиной в руке.

Да и есть ли корзина у Ольги?.. Когда буду звонить, обязательно посоветую ей взять внушительную тару, чтобы никто не усомнился в том, что в лес с нами она собралась за грибами, и настроена в лесу искать грибы, а не какие-то сомнительного рода амурные приключения...

Но камуфляж камуфляжем, а в наших местах, откуда я родом, охотники с подружейными собаками говорят: «Посади в лодку двух сучек, а сам из лодки прыгай».

Но и машину кому-то вести надо, и это должно нас всех примирить...

…………………………………

Дед заупрямился там, где казалось бы и проблем никаких не должно было быть. Он наотрез отказался ехать на заднем сиденье.

— Это самое безопасное место в машине, — внушал я ему. — На нём даже ремнём не надо пристёгиваться. И на нём ты можешь дремать, пока мы едем и грибы собираем. К тебе здесь даже комары не доберутся.

— Не хочу дремать! — решительно возражал он. — Я уже выспался. А если она с тобой сядет, ты точно в лесу наедешь на корову.

— Да с какой стати я стану наезжать на корову там, где и коровы-то не водятся!?

— А с такой! — сердито реагировал он на моё раздражение. — Ты будешь не на дорогу смотреть, а за коленки её щупать. Так машину вместе с девками только убийцы водят!

В нашу перебранку вмешалась Марина:

— Упрямый старик. Уж если что ему в голову втемяшилось — бесполезно с ним спорить. Сяду я уж на заднее сиденье. Потерпите немного. А в лесу, где-нибудь под ёлкой, на мягкой хвое, мы найдём безопасное местечко, и вы сможете пощупать не только мои колени, но и всё остальное, когда войдёте во вкус.

Мы уже ехали по лесной дороге, когда Марина сказала:

— А за нами какая-то девица бежит то ли в мини-юбке, то ли в одной ночной рубашке с коротким подолом.

Я остановил машину и, открыв дверцу, посмотрел назад.

— Это — Летучая Адель! — только и успел я выговорить, как она оказалась рялом.

— Проспала! — тут же посетовала она. — Вот пришлось догонять.

— А это что за прилипала еле-еле нас догнала?

На ревнивый возглас нашей спутницы, почувствовавшей угрозу своей монополии на нас, никто никак не отреагировал.

— А где корзина, Адель? Я забыл предупредить тебя, чтобы ты для конспирации взяла корзину, а сама ты, смотрю, не догадалась.

— А зачем она мне? Я не грибы пришла собирать.

И Адель с вызовом посмотрела на Марину.

— А зачем же ты в лес явилась чуть ли не в постельном виде! — насмешливо спросила та.

— Взять интервью у Бабы-Яги.

— Уж не у меня ли?

— Какая с тебя Баба-Яга, — Адель презрительно хмыкнула. — Тебе до Быбы — Яги ещё тянуть и тянуть.

И она пошла в лес. А деревья стали перед ней раступаться, образуя широкую и светлую просеку, которая наверняка вела к избушке на курьих ножках.

Марина, со зловещей ухмылкой на лице, указательным пальцем покрутила около виска.

А Ефим Афанасьевич сказал:

— Очаровательная девушка!

Да, это так, — согласился я, — Но ей нужна психокоррекция. Я сейчас догоню её и откорректирую.

Я рванулся вперёд, но Марина схватила меня за руку.

— В лес ты пойдёшь со мной. Ты забыл, зачем завёз меня в такую глушь?

— А зачем, доченька, он завез тебя в такую глушь?

— Как бы тебе, тятенька, попонятней объяснить… Не затем, конечно, чтоб интервью у Бабы-Яги брать. Я не журналистка, я — женщина, и ничто человеческое мне не чуждо. Мы уйдём в лес с двумя корзинами, а вернёмся без козин, с цветами жизни, и, как минимум, подарим тебе двух, а то и трёх прелестных близнецов.

У папеньки отвалилась нижняя челюсть, а мы со смехом стали пробираться через многовековой бурелом.

Это только дурни городские думают, что леса наши выросли для их шашлыков и огородов. Они тут стоят тысячи лет, и жили в них не только древляне, но и ведьмы. И если древляне стали славянами, то ведьмы как были так и остались ведьмами. Ещё ни одна ведьма ни в одной сказке не упокоилась или хотя бы перестала вредничать. Я не сомневался, Ольге есть у кого брать интервью, а нам было где спрятаться от ревнивых глаз.

— Марина, а не задумывалась ли ты, почему в русских народных сказках женщины в виде разных страшных образов символизируют и воплощают зло?

— Но почему же только женщины? А Кощей Бессмертный.

— Этот старый маразматик — абсолютно беззлобное существо, вроде нашего деда. Он всего лишь бабник, и «был счастлив тем, что целовал он женщин, мял цветы валялся на траве...»

— Вот и тебе пора уже заняться этим! — сказала Марина и за руку поволокла меня в дремучий лес.

Поспешая за ней, я ещё и под ноги смотрел, и вскоре наглядел гриб очень похожий на белый. Я даже ничуть не усомнился, что это — белый, и с сожалением заметил разгорячённой спутнице, что мы забыли, зачем в лес пришли, топчем белые грибы.

— В дремучих лесах белые грибы не растут, и птички песен не поют, потому дремучие леса ещё и глухими называют. Разве что филин здесь что-то спросонья крикнет. И ты не отвлекайся!

Она развернулась и пнула гриб.

— Ну, подними!

Я поднял сбитую шапочку.

— Видишь, на изломе она розовая. Этот гриб только с виду хорош как белый, а на самом деле — смертельно опасный. Мимикрия!

— А попробовать его можно?

— Не надо! У тебя будет горький рот! Мне это может не понравиться.

Я ещё не сообразил, с чего это ей мой горький рот может не понравиться, как она, указав пальчиком на высоченную разлапистую ель, скомандовала:

— Полезай!

Уж тут я заартачился:

— Ты совсем одурела! Да на такую ель медведь не заберётся… Разве что белка.

— Ах, как ты туго соображаешь! — возмутилась она. — Ты забыл, зачем я тебя в такую глушь завела. Ложись на брюхо и по-пластунски ползи под лапы этой ёлки. Под ней всегда сухо и многолетний ковёр из иголок мягок, как пуховая перина.

Под ёлку она ползла со мной рядом. Я не удержался, спросил:

— Откуда у тебя такой опыт?

— С вами и не такого наберёшься.

Не знаю, зачем, но я утвердительно кивнул. Похоже, это малость позабавило её, и она едва заметно улыбнулась.

Под ёлкой действительно было сухо, тепло и, что особенно важно для грешной любви, когда стыдно смотреть в глаза друг другу и не хочется зреть искаженные черты, сумеречно.

— Какой я здесь по счёту?

Она покрутила пальцем около моего виска с тем же зверским выражением, какое у неё было, когда она то же самое крутила, глядя вслед Адели.

— Ты хоть соображаешь, сколько здесь вот таких ёлок, похожих одна на другую? Тысячи! Но, судя по ковру, а он целехонек, не взбит, в ближайшую сотню лет здесь никого не было, а если вспомнить мой возраст, то и я здесь — в первый раз. И прекрати задавать неуместные вопросы, действуй!

Она круто повернулась на спину. Я последовал её примеру, и теперь мы оба лежали кверху животами, как дохлые рыбы в мутной воде.

— Ну!

— Что, ну?

— Ну, целуй меня, целуй!

Хоть до крови, хоть до боли!..

— Стихи у папеньки позаимствовала?

— У Есенина.

— А папа твой тао же секслирик.

— Кончай трёп. Нам надо разогреться, и стыд сам по себе пройдёт.

— Мне и так не холодно.

— Что тебя ещё смущает?

— Ты убъёшь меня.

— Вот что ещё придумал! очень-то мне это нужно.

— Ты убъёшь меня любовью.

— Если я почувствую, что брезгуешь мной, я действитеьно убью тебя.

Она перевалилась нак меня и вцепилась моё горло. У неё были силоные руки, 6но я сумел их развести. И тогда её тело, дишённое опоры, прильнуло к моему, и наши лица сблизились.

Она принялсь облизывать моёлиц2о, покусывая и целуя, и не переставала тихо нашёптывать:

— убью, если не отзовёшься...

Она шептала и жарко дышала мне в лицо, а я чувствовал всей своей грудью, как в её груди бешенно колотится сердце, и моё стало набирать обороты.

— Мать честная! Умирать так умирать! — прошептал я и опрокинулеё под себя.

Но когда я переваливался со своей спины на её живот, я увидел под лапами елей красно-желтое пламя и сразу же почувствовал запах горящей хвои.

— Горим! — тихо, но энергично, без какой-либо фальши в голосе, произнёс я и покатился на хвойный ковёр.

Она потянула воздух носом и жалобно пропищала:

— Проклятый моралист поджёг лес. Выследил нас и поджёг. У, Фарисей несчастный! Бежим!

— Гараж горят! Проснись!

Я быстро сообрзил, что к чему, и сказал супруге:

— Ну, зачем ты меня разбудила!? Я такой прекрасный сон видел.

— Так ведь нши гараж горят!

— Ну и что? Буду ли я спать, не буду ли, мой гараж выгорит полностью. Там в бочке двести литров берзина, и машина — под завязку. Я же тебе говорил, что мы за грибами собираемся.

*********************

Продолжение следует