Глава 33

*

33

**********

Я не сомневался, что она позвонит, и, услышав её голос в трубке, обрадовался.

— О чём будем говорить? — спросил я, не отвечая на унылое приветствие. Не неизвежливости, конечно. Мы расстались утром не в самом лучшем настроении, а был ещё только вечер того же дня, и настроение у неё, как я и предполагал, изменилось в мою пользу.

Да, прав наш литературный гений: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.»

И я мысленно от удовольствия даже руки потёр.

— Мы с вами хотели поговорить о ваших поисках клада, но я сорвалась не по делу...

Я перебиваю её:

— Я меньше всего хотел бы поговорить с кем бы то ни было о моих поисках клада, хотя бы уже потому, что я никакой клад не искал и не ищу, и всё это досужая выдумка нашего общего знакомого деда. Это с его дурацкой подачи чуть было меня не пристрелили, как всамделишнего кладоискателя.

— Я чувствую, эта тема вас нервирует. У вас даже голос срывается. Во какой вы злой! А во мне проснулся журналисткий зуд.

— Ну, если тебе так хочется, на ночь глядя, взять у меня интервью, то я могу придти.

— О, это было бы так здорово!

— Жди меня, и я приду.

— Когда?

— Сразу… чтоб ты очень не томилась в ожидании.

Она хмыкнула, а я повесил трубку и потёр руки, как обычно это делает Ефим Афанасьевич, когда ему удаётся провернуть хорошенькое дельце.

«Стройными рядами, лёгкими шагами

Баядерки в рощу спешат...»

— Куда направился с песнями? — приглушив телевизор, спрашивает жена.

— Иду интервью давать! — возвышенным голосом отвечаю я.

— Так поздно?

— Не удивляйся! Теперь СМИ работают круглосуточно.

— К утру вернёшься?

— Если меня не втянут в пустые разговоры — приду ещё раньше.

Наверняка она думает, что я пошёл к соседу обсудить маршрут и детали предстоящего нашего похода за грибами. И наверняка думает, что опять без выпивки нам не обойтись, и третьей за столом будет Марина.

В душе она наверняка уже ревнует меня к ней. Слишком уж эмоционально я создал образ молодой женщины. Но зато честно, без лукавства. Она оценила это и уверена, что так оно и есть.

Только бы дед не позвонил во время моего отсутствия...

………………

На мой стук Ольга открыла дверь и, увидев меня, застыла в молчаливом удивлении.

Я с ходу иду в атаку:

— Сознайся, ты ждала кого-то другого?

— В данный момент — да. Я ждала звонок, а тут стук в дверь...

— Ах, вот в чём дело! Я специально не позвонил, чтобы не испугать тебя. Непонятно, да? Но это очень просто объяснимо. Ты ждёшь нетрадиционного для себя гостя. Ты вся обратилась в слух, нервы твои натянуты до предела, и в это время вдруг раздаётся наш голосистый, стандартный для «хрущёвок» звонок, от которого, по словам собачников, каждая собака в квартире вздрагивает, и ты вздрагиваешь. Но ведь я пришёл не напугать тебя. В тебе ничего не должно быть такого, чтобы востало против меня или же насторожило тебя. Вот я и начал наше свидание с лёгкого стука в дверь.

— Вот этот ваш лёгкий стук в дверь как раз и насторожил меня, и я подумала: « Кого-то чёрт несёт не вовремя?». Ну, заходите! Чего уж теперь у дверей топтаться.

Голос у неё — безрадостный, не слышатся в нём восторги, с которыми обычно встречают дорогого и редкого гостя, но зато уж точно — адреналин в крови есть.

С виноватым видом я следую за ней в комнату. Комнта одна, но с телевизором и диваном. Она предлагает мне сесть около валика, сама садится к другому валику, по другую сторону дивана. Наши взгляды встречаются на черном экране дурящика.

— Вот ты в очередной раз убеждаешься, какой я неловкий в обращении с женщинами, — обрываю я тягостное молчание грустным откровением. — Войти-то даже не мог, как нормальный. Я глупею рядом с красивой женщиной, и ничего поделать не могу с собой. Процесс этот спонтанный, происходит помимо моей воли, как и со всеми нами, когда мы сидим перед экраном цветного телевизора. Надесь, ты не собираешься включать его?

— Время ещё детское и эротику не показывают, так что займёмся тем, зачем вы пришли ко мне.

— А зачем я пришёл к тебе?

— Перестаньте делать из меня дуру. Это уже надоедает. Сейчас я включу магнитофон...

Рядом с ней — тумбочка с магнитофоном. Щелчок, и она говорит:

— Теперь, как вы понимаете, каждое наше слово записывается. Давайте думать, прежде чем что-то произнести вслух.

Я утвердительно киваю. И мы молчим. Она смотрит на меня, я смотрю на неё.

Постепенно до неё доходит, что интервью беру не я, а она, и она говорит:

— Утром вы тоже вели себя не лучшим образом, и всё для того, чтобы отвлечь меня от интересной мне темы. Вы даже джентельмена разыграли, и признаюсь, не без таланта. В какое-то время я даже поверила в вашу искренность. Но цветы… Как краснели ваши уши, когда вы рассчитывались за них, и я поняла, что вы ломаете комедию, и ваша тайна стоит того, чтобы раскошелиться на розы, но не я. Вот именно с этого эпизода я начну свою статью, а не с того, что сказал мне Ефим Афанасьевич.

Я встал, подошёл к магнитофону и выключил его.

— С ним у нас не получится откровенный диалог.

И сел на своё место.

Но теперь уже говорил я:

— Скажи, Ольга, где эти «афганцы», у которых ты была сексрабыней?

Я пристально смотрю на неё. Ни одно ухо не покраснело и не задёргалось. Ни один глаз не моргнул.

Ей бы только в разведке работать.

— Они в чечне, и к моему телу не имеют никакого отношения.

Свежо предание, но верится с трудом, и я последнюю фразу пропускаю мимо ушей.

— Понятно, там они заняты другими телами и делами. Тут дело до гражданской войны не дошло, и только одни спекулянты стреляют друг в руга, а для них подобные разборки — уже не тот масштаб, да и делить им тут, как я понимаю, теперь нечего. Как были они голодранцами, так у них до сих пор ничего и нет.

— Теперь они контрактники, честный хлеб зарабатывают. А вообще они — сентиментальные ребята и вежливые, не в пример вам.

— Война и альтруизм несовместимы. Так же, как и бизнес не совместим с благотворительностью. Умом это не понять, это надо видеть, и сегодня история даёт нам наглядный урок. Теперь весь вопрос в том, что дальше будет. С державой уже всем ясно, что сталось. Что станется с Россией? — вот в чём сегодня вопрос.

— Вам надо в партию, к папе, в его «Русский альянс». По-моему, он выбрал самый правильный путь. Как бы и где бы кого бы не трясло, он в Думе всегда будет на вершине благополучия и с охраной, блокирующей его от остальной, вульгарной части нашего общества.

— Жадность фраера погубит.

— Он, кстати, и сам себе внушает: только бы не сорваться. А возможность понахапать уже и теперь у него есть.

— Аппетит появляется во время еды.

— Да, я тоже так думаю: свинья грязи найдёт. А что он жадный, так уж жадный. Этого от него не отнимешь, и напал на золотую жилу. Вот её он теперь и разрабатывает.

— Не совсем я что-то уразумел про его золотую жилу… Что ты имеешь в виду? Уж не мой ли клад?

— Ах, уймите ваши страхи! Это — моя тема, и я берегу её для себя. Вспомните, кто он.

— Вспоминаю. Жулик, мошенник, и падок до чужого добра. Даже интеллект мой пытался присвоить задарма, как это было с ним в студенческие годы. Тогда за него я сдал зачёт по черчению и экзамен по неорганической химии. И если бы я не сбежал из института по внесемейным обстоятельствам из-за любовницы, то наверняка мне пришлось бы и диплом делать для него. Характер у меня такой покладистый. Не могу отказать, когда просят, и бессеребрянник я. А он это понимал и злоупотреблял...

Она хохочет.

— Это в его правилах! И в моих тоже. Зачем уламываться самой, если есть дураки, готовые с большой охотой это же самое сделать за тебя.

— Ты злоупотребляешь своей красотой.

— А он злоупотреблял вашей глупостью.

— Как ты развенчала моё благородство! — искренне возмущаюсь я.

— Благородство тут ни при чём. Пентюха… да-да, пентюха не может быть благородным человеком. Благородство пентюхам и простофилям по самой их сути не свойственно. А глупость, какой бы щедрой она не была, благодарности не заслуживает, и теперь я представляю, кем вы были уже тогда в его понимании. Ну, сами подумайте, зачем ему нужно было черчение или та же химия, если он в школе пошёл по комсомольской линии, и другой цели в жизни, кроме обкома партии, он для себя не видел. Кто у нас при падшем режиме хорошо жил и с чёрного хода на базах отоваривался? Ответ вы знаете без меня. А теперь, кто у нас хорошо живёт? Задумались, и на ум вам сразу пришли нувориши. Так же ведь?

— Так же ведь.

— Объясняю самым тупым, которые ничего не понимают в нашем сегодняшнем обществе. В нашем сегодняшнем недоразвитом обществе с остатками развитого социализма неплохо устроены депутаты Думы. Мели Емеля — твоя неделя, и никакой ответственности, а имеют всё, что надо человеку для счастливой и безопасной жизни. Папа — чиновник до мозга костей, у него — особый нюх на государственные кормушки, и сегодняшняя его цель — Дума. Конечно, лучше бы ему попасть в Совет Федерации, там льготы масштабней, но он пока не уверен, что президент посадит его туда, а в Думе уже сидит, как лидер партии «Русский альянс», и неплохо ебя чувствует на новом месте, во всяком случае лучше, чем какой-либо проворовавшийся нувориш. А скоро у них там форму введут, так даже на штаны, которые они там протирают, тратиться не надо будет. Для этого лучших портных со всего света собрали, и платят им как футболистам.

— Ну, и как форма?

— Закачаешься! Белая чалма, с общипанным двуглавым орлом посередине лба, синий сюртук с позолоченными пуговицами, нашитыми крестом, и красные революционные штаны с бутофорским маузером с боку. Так вот, теперь ответьте, пожалуйста, сами: нужен ли чиновнику такого размаха авантюризм кладоискателя?

— Право, не знаю, что ответить… Он склонен к авантюризму, и определяющим фактором в таком выборе может стать содержимое клада, размер этого содержимого в стоистном выражении.

— Вот-вот, теперь ей хочется узнать, какое у тебя содержимое и каков размер твоего клада!

На стуле, котрый стоял рядом с телевизором, сидела Соли и, прозрачно глядя на нас, ехидно улыбалась.

Удивительно, но Ольгу ничуть не напугало её появление, она только спросила:

— Как вы умудрились тут образоваться?

Вот что значит «Третий глаз», а возможно Соли снилась ей не раз.

— Не знаю, — ответила небиологическая копия Ксюши, лишенная сердца. — Образовалась да и только. Надоело сидеть у неё в голове, — сказала она уже мне. — У неё черти чем забиты мозги, и она мнит себя чуть ли не на престоле, а у самой манеры люмпена и однокомнатная конура. Разбитная гламурная девица! Разве ты не понимаешь, что она тебя дурит, и всё её краснобайство нацелено на то, чтобы покрасоваться перед тобой. А я хочу обратно к тебе: у тебя спокойнее, ты более уравновешенный.

— Если я правильно понимаю тебя, ты каким-то образом умудрилась перебраться на свободное место в её мозгах без контакта, оговорённого тобой...

— У меня был более скромный вариант контакта и более приличный. Откуда мне было знать, что ты полезешь целоваться к этой амбициозной барышне.

— Не называй меня барышней! — сердито сказала Ольга. — Мы не в девятнадцатом веке, и теперь не увидишь девицу, уединившуюся с мечтательным лицом и книжкой в руках в тенистом парке под зелёным дубом или разноцветным клёном. Расхожий образ из прощлого. Но он был всего лишь модой, а не правдой жизни.

— Видишь, какие из неё амбиции прут! А я хотела создать её образ более приятный для твоего восприятии.

— Да, Соли, современность ужасна, а ты в своей памяти держишь деревню, в которой жила Ксюша, и с какими бы книжками там барышни не сидели на лавочках в тенистых парках, о существовании которых они и понятия не имели, потому что читать не умели, на эту девочку они производят самое унылое впечатление, и эта девочка, в мозги которой ты прокралась без её ведома, может читать и писать не только по-русски, но и по-французски, и, в отличие от тех барышень, которые дальше родной деревни ничего в этом мире не видели, она уже и во Франции побывала и с французами целовалась. Правильно я говорю, Ольга?

— Говорите вы правильно, но только не называйте меня девочкой.

— Вот те раз! А это-то с чего вдруг тебе не нравится?

— Я хоть не Соли и не сидела в ваших мозгах, но знаю, в каком направлении они у вас работают и какой уничижительный смысл применительно ко мне вы вкладываете в это слово.

— Больные фантазии амбициозной психики! Как видишь, я вынужден присоединиться к мнению твоей непрошенной гостьи.

— Она тут сразу во всех зеркалах появилась, как только я позвонила вам, и стала самым нахальным образом вносить поправки в мой туалет. Чтобы я не одела, всё не устраивало её. Она принуждала меня встретить вас в одном коротком халатике, и сами догадываетесь, какой я в нём должна была быть обнажённой и мягкой, как тёплый воск. Вы, наверное, хорошо владеете гипнозом? Иначе все это, в том числе вот и она здесь, ухмыляющаяся, уму непостижимо. У меня голова идет кругом.

— Приведи свою голову в порядок. Если ты ещё и мою вскружишь, неизвестно, чем кончится наше обоюдное головокружение. Слушай, Ольга, внимательно. Теперь я могу открыть тебе то, во что раньше ты не поверила бы и что, в общем-то, лежит за пределами здравого, по нашим понятиям, смысла. Это не гипноз, хотя эти явления — одного порядка. Возможно это шизофрения, какая-то заразная разновидность её. Этой дамы вообще здесь нет. А то, что мы видим, никаких слов не произносит, хотя мы их отлично слышим. Но это и не галлюцинации. Обрати внимание на её артикуляцию. Она не совпадает с произношением, как в неумело дублированном фильме… Впрочем, обращать внимание нам уже не на что. Твоя гостья испарилась, но это не значит, что она исчезла совсем. Она там, где была, в твоей голове.

— Я этого не чувствую.

— И я не чувствовал её, когда из этих мест уехал в Сибирь. Вдали от Ильменя она никак не проявляла себя. Активничать она начала, когда болезнь загнала меня вновь в эти края, климат которых был более благоприятным для моего организма и, выходит, для неё тоже. Только касательно её, не в климате тут дело, а в чём — я пока что не разобрался. Благодаря её активности, ты узнала обо мне и вышла на «тропу войны» по рекомендации своего отчима. Ну, не смущайся, так же ведь было, и отложи в уме: папа никогда не послал бы дочь на столь вульгарное и рискованное мероприятие. В последнее время в наши с ней отношения, которые всегда складывались не лучшим обрзом, вмешался или хочет вмешаться кто-то третий. Она, наверное, почувствовала, что я могу уйти из-под её контроля и всячески препятствует этому. Не обращай внимание на её капризы, на то, что ты — такая-сякая и ей спокойнее со мной. Перебравшись в твою голову, она обнаружила, к своему неудовольствию, что теперь не может сканировать мои мозги, а знчит, контролировать мои поступки и управлять мной. Это как раз то, что мне сейчас надо, чтобы окончательно опредилиться с ней и избавить нас обоих от неё.

— А как я могу от неё избавится, не вникая во всю эту аналитику ваших отношений?

— Проще простого. Тебе надо вступить со мной в физический контакт, раз она сама этого желает.

Ольга несколько секунд с иронией смотрела на меня. Потом слабая улыбка слегка исказила её наверняка безумно сладкие губы, и она неторопливо, с чувством, толком, расстановкой, произнесла:

— Контат она предполагает сексуальный. Мой оргазм будет и её оргазмом. Боюсь, что это ей понравится, и она вообще никогда не покинет меня. Вы — хитроумный мошенник и иллюзионист! А ещё папу моего обзываете. Жульничество даже в сексе неприемлемо, хотя оно в нём и приводит к обоюдным восторгам. Убирайтесь!

Она бросилась в прихожую и распахнула дверь навылет.

— Уходите, или я сейчас позову соседей.

Спускаясь по лестнице, я бормотал скорее всего для себя:

— Да у меня ничего такого и в уме не было.

Но она была в ярости, как всякая неудовлетворённая женщина, которая смириться не может с тем, что очередной домогатель дурил её дурил, а никак не удовлетворил.

Гнев ослепил и оглушил несчастную. Когда я уже выходил из подъезда, она сверху крикнула в пространство между лестничными маршами:

— Мы и не таких иллюзионистов «В третьем глазе» на чистую воду выводили!

*

В нашем дворе Ефим Афанасьевич выгуливал внука. У меня не было настроения общаться с ними, а тем более говорить про грибы. Но пройти мимо незамеченным было невозможно, и я подошёл к ним.

— От неё мрачный такой идёшь? — пожимая мне руку, спросил сосед.

— От кого, от неё?

— Ну, Клава сказала, что ты пошёл интервью давать. Известное дело, кому.

Он сиял, как солнышко на закате, когда от него в разные стороны разбегаются по розовым облакам прозрачные лучи золотистого света.

Нет, я не сказал ему, что так искренне злорадствовать просто неприлично. Я ему, как лирическому любовнику, у которого от любви только и осталась одна лирика, напомнил строчки из вполне лиричесских стихов:

— «Мне грустно от того,

Что весело тебе».

И поспешил переключить его сознание на грибы:

— Ты звонил мне, как я понимаю. Что тебе Клава ещё сказала? Поедет она с нами за грибами или отпускает одних?

— Одних. Так и сказала: не буду превносить свой ментилет в вашу пьющую компанию.

Я не сомневался, что она не станет унижать меня своей опекой.

— А с твоей стороны, кто едет?

— Всё те же.

Я удовлетворённо кивнул, и вид у меня при этом был совершенно равнодушным. Вот так опустошила чёртова Адель, труженица «Третьего глаза», все мои чувства. Даже ни одно ухо не отреагировало на столь приятный для меня расклад. Наверняка у деда поубавилось подозрений на мой счёт… а, может быть, и на счёт дочери.

— Шесть часов устроит?

— Вполне. Грибы как раз и надо собирать по росе, пока их грибная муха не оседлала.

Я ещё раз кивнул. На этот раз кивок мой означал и согласие, и молчаливый прощальный жест.

Но я не успел развернуться. Дед шёпотом спросил:

— Кто-то там ещё оказался?

В тон ему я ответил тоже шёпотом:

— Третий оказался лишним. Завтра ты тоже будешь третьим. Кому-то и машину надо сторожить. Без присмотра в лесу, на лесной дороге, её не оставишь, иначе — домой пешком придётся идти.

Он уронил нижнюю челюсть.

Я, не ожидая, пока он вновь обретёт дар речи, пошёл к подъезду.

Не доходя до дома ровно столько, чтобы меня можно было видеть и слышать из окон четвёрого этажа, я остановился, развернулся и издалека насмешливо глянул деду в лицо. Выражение его лица было плаксивое, трогательно жалостливое, а отвисшая нижняя челюсть глупо подчёркивала полную его растерянность.

Да, он понял, что я понял, и теперь, зная, что у него на уме, издеваюсь над ним.

И, чтобы утвердить деда в этом его мнении, я весело махнул ему рукой, надеясь, что и наши женщины всё это видят, и каждая мой прощальный жест, адресованный не им, воспринимает по своему.

Но пока я поднимался в свою квартиру, моя весёлость испарилась.

……………………

— Что ты жадно глядишь на дорогу

В стороне от веселых подруг?

Знать забило сердечко тревогу...

— С песнями ушёл и с песнями пришёл, — говорит жена, и не удивляется даже тому, что я распелся.

— Такое у меня настроение боевое! — охотно отзываюсь я. — Щи хлебать будем?

— Чай, чаёк, чаище — теперь наша пища.

— Чай не пьёшь — откуда сила? Чай попил и спать охота. Заваривай чай. Дело к ночи идёт.

— Только заваривать нечем.Прилавки пустые. Тут вот давеча по радио дама рассказывала, почему у нас чая нет. Два года на Цейлоне она его выбирает. Триста сортов перепробовала, почки уже отказывают, а подходящий никак выбрать не может.

— Сталин эту стерву сразу расстрелял бы, несмотря на её производственный травматизм.

— Ну, а водка у нас есть?

— О, это есть. Только в магзине.

— Не побегу. Пока бегу — успокоюсь, и она уже будет без надобности. Да и рулить мне завтра надо, сама понимаешь, — людей повезу по грибы.

***********************************

Подолжение следует