Псы - Скалдин Юрий

Останови!

Попробуй!

Рискни!

Нас немного, дай Бог, десятка два. Мы подобны волне, готовы смыть врага, и количество абсолютно не важно. Мы лавина, сходящая с горы, на неосторожно чихнувшего путника. Шум, производимый нами, подобен грому, мы подобны урагану! Они бегут, бегут прочь, лишая нас удовольствия, в который раз. Трусы! Совсем недавно нас было несколько сотен, несколько сотен честных мужей и жен, любящих свои семьи, свою землю, свой род, теперь нас остались единицы, а еще чуть-чуть и никого не останется, и пусть. Наш род погиб, вырезан под корень и выжжен, остались только мы — старые псы. Только мы еще готовы идти на копья, ломать их и рвать плоть врага зубами. Никто не останется безнаказанным.

— Шаг!

— Шаг!

— Шаг!

Рев Громогора останавливает нашу волну. Только он еще сохраняет рассудок, только его пасть не покрыта пеной. Они остановились, значит, скоро нас накроет тенью от стрел. Совсем скоро мы недосчитаемся еще нескольких братьев, зато от этого отряда останутся одни воспоминания, и те не долго. Настанет черед тех, кто мог бы помнить, и память будет похоронена навеки.

Звон луков сливается с нашим воем. Кто быстрее, стрела или плоть? Наши тела взлетают в воздух, перелетая через стену щитов. Жала стрел по самое перо втыкаются в землю, пришпиливая несчастных. В ход пошло все, когти зубы, ножи, топоры, в нас не осталось ничего человеческого, в бой пошла стая псов. Время остановилось, я вижу страх, чую страх. Он бьет в нос, пьяня, застилая разум. Сладок вкус крови, упоителен аромат ужаса. Крики боли и вой победы, стоны умирающих и священный гимн, покрывают поле. Над телами самозабвенно исходит в экстазе старый священник. Его ряса, порванная в боях, давно утеряла пристойный вид. Борода, заплетенная в косички, стоит колом. Руки, совсем недавно окунавшие младенцев в купель, покрыты порезами и вымазаны в крови жертв. Старый Феодор, отринул имя, данное ему во Христе, и теперь с нами рядом стоит Неждан. Мрачным утесом возвышается он над горами трупов, отпевая всех, и правых и виноватых, отправляя всех в царствие небесное, где каждому будет воздано по заслугам. Голос его страшный, проникающий в самое сердце, звенит, раскалывая наши головы, заставляя остановить жатву. Враги лежат, отряд Рыцарей Псов нарвался на засаду, а мы, те, кого они не считали за людей, тех, кого они презрительно называли собаками, празднуем горькую победу. Горстка одетых в рваные кожанки, вооруженных короткими копьями и ножами мужиков. Старики, всем уже под сорок. Руки у большинства скрючены болезнями, спины согнуты трудом и возрастом, глаза воспалены от дымов. Из трех десятков, собравшихся на пепелище родового гнезда, осталось семеро. Старые псы. Громогор, когда-то воевода и детинский наставник. Неждан, Жрец Христа, которого его же собратья не считают равным, почитая нас язычниками погаными. Воувк и Груздян, братья, прошедшие дружину и оставившие здоровья на княжьих ладьях, Лихомор-следопыт, Зевота-богомаз и я, Псой Рваный, ушкуйник, едва успевший вылезти из горящего терема, из самых его подвалов. Всё, что от славного рода осталось — семеро старых, ломаных жизнью псов. Мы даже не волки, куда нам. Псы, битые, знающие жизнь и людское скотство. Семь старых псов идущих по следу, не думающих о завтрашнем дне, существующих только сиим моментом, только СЕЙЧАС. А сейчас, сейчас надо добить раненых, предать земле друзей, зализать раны и в погоню. Из закованных в железо ратников Ордена не должно остаться никого, все, приложившие руку к гибели нашего рода повинны смерти, а кроме нас привести приговор богов в исполнение некому.

Пал Неждан, допел свою молитву старый монах, разрублена спина, как только стоял? Шестеро нас, и только трое на ногах. Богомаз ласкает культю левой руки, Груздян перетягивает ногу, выдернув из нее четыре стрелы, не ходок Груздян, и так был тяжел на подъем, а теперь и шагу не ступить, брат его не рыдает лишь потому, что нечем. Бросим мы Груздяна, не ходок он, обуза. Бросим и не жить ему. Много крови потерял, замерзнет или станет пищей волкам. Громогор тоже дышит с трудом, стар Громогор, сердце с трудом справляется с огромным телом, вот-вот лопнет последняя ниточка, держащая старого воина на этом свете, отойдет воевода в рай, или в Вырий, куда уж боги скажут.

— Гоните их!

— Рвите их!

— Помните нас!

Горомогор опускает палицу на голову Груздяна, облегчая тому участь и кивает Зевоте. Двое остаются погребать павших, трое бегут дальше, рвя легкие на морозе, не думая о завтра. Живя сейчас, умерев седмицу назад, вместе с городом, вместе с родом.

— Туда — шепот Лихомора говорит не об осторожности, следопыт давно не скрывается. Не может он громче, не случается голос.Не воин Лихомор, его дело белок стрелять, да охоты устраивать. На медведя с ножом — легко. А человека убить так, пожалуй, первый раз не так давно был. Трясет Лихомора, ноздри парят, чует врага, нюх ведет охотника, нюх и месть. Лосем прёт за ним Воувк. Тяжелый калантарь изрублен, пластин не хватает, шлем потерял в первый день, три пальца на левой руке во второй. Меч сломал, второй сломал, третий… теперь в руках трофейный клевец, как ни что другое подходящий против закованного в бронь врага. Тяжела поступь воина, безумен взгляд. Идет, не разбирая дороги, сминая всё на своем пути. Слег в холодную землю последний родич, брат младший. Больше тридцати лет сберегал, спасал, прикрывал, и не сберег. Нет больше Груздяна, и кто прикроет теперь спину старому бойцу? Погиб один брат, а мертвыми стали оба.

Косятся на меня, не понимают. Я им кто? Я изгой, рвань, душегуб. Род меня вышвырнул, как шелудивую собаку. Но кровь свое требует и я с ними, но только потому, что против нас один враг. Кровные узы разорваны, нас держит только кровь врагов.

— Смерть!

— Смерть!

— Смерть!

Больно, стрела в бок, как же больно! Сломать, пусть не мешает. В глазах плывет. Нельзя, нельзя. Вон, в Воувке пяток торчит, а он как медведь, ломает одного за другим. Клевец остался во втором враге, уже одними руками орудует воин, до кого дотянулся — тот труп. Поймал, замял, убил. Помнит измученное тело науку. Разум давно покинул бойца, глаза закатились, на губах пена. Не человек, бешеный пес рвет глотки, ломает кости, воет от злости, от невозможности порвать всех.

Падает. Падает на гору трупов, утыканный стрелами.

А лесовик еще держится, урвал где-то лук и пускает стрелу за стрелой. Белку в глаз бил, что ему попасть в человека? Жаль только стрел у него, кот наплакал да ноги нет. Облокотился обрубком на труп, закусил губу и стреляет. Пока кровь есть в жилах. Падают отмеченные крестом воины, один за другим, падают, но бежать-то им некуда. Рады бы бежать, но некуда. И было бы куда, да нельзя, князь их тут. Князь!?

Плевать на стрелу, к черту. Хрусть и нет её, осталась в туше, не так мешает. Поймай, попробуй.

Змеей жалит кистень, мало кто умеет им бить так быстро и четко. Грузик ломает носы, пробивает черепа. Быстрей, недолго мне вертеться ужом, скоро и я рухну, надо прихватить с собой князя. Не спасет его золоченая кольчуга. Не сдержит увенчанный короной шлем крепкого удара.

Страшно? Боится враг, глаза бегают, ищут спасения, но некуда бежать, да и было бы куда, все одно — нельзя. Он князь, тут гибнет его дружина.

Боль, нет кисти на левой руке. Жжет щеку, падает ухо на снег. Боль, боль, боль! Боль возвращает в жизнь, изгоняет помутнение из глаз. Всё стало четким. Вот князь, вот его гридни, два здоровых борова, в латах, с огромными щитами. Большие и неповоротливые. А вот и просвет меж ними.

Боль. Грузик кистеня летит в лицо князю, сминая нос, вбивая зубы в горло, неся за собой мою кисть, отсеченную неповоротливым стражем.

Боль, удары со всех сторон. Боль, но это уже не важно. Наш род прерван, наш род истреблен, но сотворившим это уже не вернуться домой. В ушах звенит, но я слышу боевые кличи соседей, успели, успели, забыли старые обиды, пришли, пусть и поздно. Пришел черед Псов Рыцарей. Подняли лесовиков, разбудили зимующих медведей. Не знали, поди, отмеченные крестом, что своих соседей обижать никто никому не позволит. Такое право каждый род за собой держит, и покусившемуся на освященное веками, все зубы выбьют, да еще под зад ногой выпрут, для пущей убедительности. Пусть детям и детям детей заповедают, не лезть со своими законами к чужим людям.

Темно … Тихо ...