Маска Аннабель

Зачерпнув из склянки вазелин, я покрыла толстым слоем лицо Тадеуша. Из последних сил сдержала восторг и плотское возбуждение, рожденное на кончиках пальцев от прикосновений к бугоркам морщин, расчертившим лоб, к притихшим венам на висках, к гипертоническим кровавым паучкам. Насладилась шелестом смазки, пропитывающей густые жесткие брови и появившуюся щетину. Удалила излишки из глазных впадин и уголков расслабленных губ, выудила ноготками из носовых отверстий. Готовая пластическая масса размякла от тепла моих рук, послушно легла на лицо поверх вазелина. Смачивая пальцы в прохладной воде, мягкими поступательными движениями, повторяющими кожные линии и мускульную фактуру, я распределила полимерную глину по покатому лбу, по заострившимся скулам, проработала носогубные складки, тщательно вылепила размякшие безвольные губы, растянула остаток на срезанный, переходящий в шею подбородок. Глянула на часы. Обычно скульптурный пластик затвердевает через полчаса при комнатной температуре. Но остывающее тело Тадеуша могло замедлить процесс.

Я плотно задернула шторы. Поднесла включенную настольную лампу, подсушивая глину, равномерно распределенную по лицу покойного. Беспокоиться не о чем! Вся ночь в моем распоряжении.

Через час я уйду, скрыв следы надругательства, случившегося не по вине амока, а по велению ослепительного экспромта, прожегшего насквозь мою суть и поднявшего ее на недостижимый, недосягаемый ранее уровень — творящего палача. Я уйду, унося слепок лица синьора Тоцци, готовая приступить к созданию новой коллекции, загодя нареченной — «Пороки — Vizio».

Добродушный и чрезмерно общительный масочник, до вчерашнего дня державший крошечную лавочку на Риалто и зазывающий праздный люд в надежде продать акриловые штамповки, положит ей начало, обессмертившись в одноименной маске «Тадеуш — Доверчивость или святая простота» — «Credulitaosemplisitasanta».

Уйду, тихо прикрыв дверь, вспомнив, кто я на самом деле…

За два дня до …

— Детка, отцепи меня, — жалостливый тембр в голосе прикованного к спинке кровати не произвел эффекта.

Удовлетворив плоть, я вскармливала осязательные рецепторы. Мои руки скользили по влажному от страсти телу, лепили его, исправляли невидимые дефекты, сглаживали их, рождали совершенство. Порой мне кажется, что часть моей души заключена на кончиках пальцев, она заблудилась в лабиринте папиллярных линий, не рассчитывая выскользнуть на свободу. Тело Косты, молодое и сильное, не нуждалось в реконструкции, расслабленно возлежащее на атласном белье, оно дарило эстетическое удовольствие.

— Кара, милая, мне пора отлить, честно, — дрогнула вторая умоляющая нотка.

Исполнялась привычная драматическая увертюра. Чем она продолжительнее, тем слаще самому истязаемому. Я наиграно улыбнулась. А до того восхищалась жутковатой прелюдией и довольно постанывала над многоактным фарсом, каждый раз новым, неповторимым и зависящим от извращенной фантазии Косты. Он — мастер уловок, изысканный хитрец, предпочитает мазохистское рабство и позволяет женскому эго утвердиться. И пока не догадывается, как приелась его «госпоже» фабула и балаганный антураж декорированной под спальню пыточной камеры.

— Карина, я уже не шучу, отстегни наручники, — в голос Константина вплелась нетерпеливая хрипотца.

Не обращая на него внимания, я молча оделась, пригладила волосы, шагнула к окну и слегка приоткрыла фрамугу, впуская влажный смог. Вечернее Садовое кольцо пульсировало неоном, дышало дымом ядовитых выхлопов вперемешку с испарениями от пронесшейся грозы, оглушало нетерпеливыми гудками вечно опаздывающих водителей.

«Слабо оставить недоумка прикованным к кровати до завтрашнего утра? Чтобы раз и навсегда завязал с больными фантазиями. Изгадился до ушей? Из дерьма в люди вышел»

Изъеденный Мазохом разум Костяна слабел на глазах, утрачивал былую остроту и адекватность, которые привлекли меня к мажорному студенту МАРХИ. Я знала его от силы полгода, а патологические изменения налицо. Вечный халявщик, прожигатель жизни присосался к не оскудевающей кормушке отца — депутата. Числился на факультете специальной подготовки и появлялся в стенах альма-матер лишь в зачетную сессию. Зачем напряг? Папа забил под единственное чадо теплое местечко в Горстрое.

Халява — вот идол, воспетый Костяном. Даже сейчас, в поиске запретного плода, приковал себя к кровати и изображает жертву. Снова наслаждается за мой счет. Basta!

Я подхватила сумочку и, не включая света в коридоре, прошла к двери.

— Кара, ты с ума сошла? Постой!

Ключ повернулся в замке. «Лечу подобное подобным, так надо», — успокоила я проснувшуюся совесть.

— Я не шучу, останься. У меня дело на миллион!

«Ага, миллион за возможность облегчиться — неплохой бонус».

Я уже шагнула за порог, когда услышала истеричный вопль Константина Прилуцкого.

— Последняя маска появилась в сети! За нее назначена цена. Я не шучу! Карина, стой, черт тебя дери!

Тихо прикрыв дверь, я на цыпочках вернулась и заглянула в спальню.

Сладкий мальчик не врал. Его покрасневшее от напряжения лицо, вздувшиеся на шее вены, сжатые колени говорили сами за себя.

— Это тебя черт во всех позах имеет, извращенец, — произнесла я менторским тоном, отстегивая одну руку за другой, — беги, не расплескав!

— Ну, ты жесткая телка! У меня опять встал, — довольный баритон Константина прошелестел над ухом, — еле успел.

Я сидела на диване, сцепив руки в замок, и не поддавалась на уловки. Сексуальный променад завершен, ближе к делу!

— Ты порочна до мозга костей, Кара.

Обмотавшись полотенцем, Коста устроился напротив. Нарочито хмурясь, прикурил сигарету.

— Испорченная вконец девица.

— Нет, мой дорогой, я кривое зеркало. Ты видишь во мне то, что боишься увидеть в обычном стекле, а именно собственное уродство. Итак, дело на миллион?

— Ну что ты за человек, Кара! Кто ты такая? — Коста намеренно оттягивал разговор, добиваясь сатисфакции за непрошенное унижение.

Мои бровки от удивления вспорхнули на лоб. Подавив раздражение, задала себе тот же вопрос. Кто я?

— В первую очередь — дочь неблагополучных родителей. Или я не рассказывала? Мама погуляла с турецким подданным, раскрутила мужа на отцовство, довела рогатого до белочки, а, упокоив на Митинском, пустилась во все тяжкие. Я росла у бабушки, фанатки Сан Ремо, учившей итальянский по разговорнику. Пришлось составить ей компанию. Окончила техникум, до сих пор нигде не работала. Мы с тобой одного поля ягода, оба социальные иждивенцы. Только ты закоренелый халявщик и папин захребетник, а я приспособленец и авантюрист, перебивающийся случайными заработками.

— Непостоянство и хитрость достались тебе от неизвестного анталийского мачо?

— Как и мой взрывной и жестокий нрав, который так возбуждает тебя, вылизанный мамочкой эстет.

— А так же твоя неуловимость, подобная миграции точки Джи.

Не оценив своеобразного юмора бой-френда, я оборвала его пошлое хихиканье.

— К делу, Константин, что за маска?

Загасив сигарету, парень посерьезнел.

— Вчера звонил постоянный клиент, известный коллекционер. Чудак, выложивший за три маски из серии целое состояние.

— Что за серия?

— Смертные грехи, созданные руками Сальватора.

— Подробнее. Кто есть Сальватор? Отец Ихтиандра?

— Кара, шутки в сторону. Синьор Сальватор — таинственная одиозная личность, одна из мрачнейших страниц мастеровой Венеции. Автор ужасающих масок, по легенде ставших посмертными оттисками лиц, убитых им грешников. Он, словно карающий ангел, появился ниоткуда и, вылепив маски, так же незаметно исчез. О его биографии почти ничего не известно. Одни говорили, он уроженец Флоренции, другие — выходец из далекой Медины.

Поймав мой недоверчивый взгляд, Коста нахмурился.

— Я сам в этот триллер с трудом верил, считал его выдумкой, набивающей цену антикварным редкостям, каждая стоимостью в сотни тонн. Тем не менее, с оригинальной сургучной печатью и оттиском перстня, существует семь ликов — семь грехов, нареченных Фомой Аквинским смертными. Маски сделаны по образу и подобию реально живших, выслеженных и умерщвленных граждан острова.

— Ах, обмануть меня не сложно! Я сам обманываться рад… Чего только не придумают ушлые итальянцы для привлечения лохов. Душещипательную историю ты нашел в сети?

— Как бы не так. Она передается из уст в уста, своего рода сарафанное радио среди любителей антиквариата, не боясь прослыть ложью уже потому, что …

— Ей является?

Коста нетерпеливо дернулся, щелкнул по клавише.

— Потому что, истинная правда. Вот ссылка на коллекцию, полюбуйся.

Я не верила ни одному слову. Не буду спорить, Венеция полна тайн, особенно для тех, кто их ищет. Для экзальтированных романтиков, жаждущих вдохновения. Для реалистов, как я, это место паломничества глупцов, камлающих вокруг подернутого патиной идола. А тот горделиво раскорячился, оперся на сваи среди экологически вредных вод и старается не утонуть. Я не люблю этот город за высокомерие, разлитое в блеске византийской позолоты, за заносчивость, устремленную ввысь по куполам церквей, за ненасытную жадность, хлюпающую под веслами гондольеров. Я не доверяю вычурной лживости ее масок, смеюсь над украденной химерой, адоптированной подо льва. Надменный символ власти вскарабкался на колонну и за компанию со Святым Теодором и прирученным крокодилом взирает на плебс. Была бы рада никогда не возвращаться в город, возвеличенный за счет военных трофеев и льстивых даров, но с маниакальным упорством несколько раз в год бронирую авиабилет и недорогой отель в центре. Моя ненависть оказалась преданней любви. Венеция притягивает, завораживает, словно пытается что-то сказать, но не может. И лишь последний раз…

— Маска находится во владении синьора Мальфатти, до сих пор проживающего на островной части у моста Академии. Ты когда была там в последний раз? — голос Косты вписался в мои раздумья, явившись их логичным продолжением.

— В феврале, на карнавале. Сейчас уже лето.

Раздался тихий издевательский смех.

— Продержалась полгода, уже прогресс. И не ломало? Знаешь, что преступников всегда тянет на место злодеяния?

Я тяжело вздохнула. Константин знал об одержимости и как приближенный к телу, позволял себе подтрунивать. Заметив мое негодование, осекся, поменял тон, проникся заискивающим интересом.

— Кара, расскажи о последней поездке. Какую тайну раскрыл тебе город — утопленник?

Он придвинулся ближе, ласковым щенком заглянул в глаза, выпрашивая сказку.

Сердце мое дало течь. Словно добрая мамочка я потрепала Косту по влажным волосам и улыбнулась.

— Безумно пожалела, что под рукой не оказалось камеры, а перерыть сумку времени не хватило бы. Когда плыла от аэропорта, на кирпичной стене фундамента Нуово, уродливом заграждении на севере острова, что тянется на добрые сотни метров, появилась выложенная кирпичом надпись — Somethingstrangehappenedhere. Огромная, видная с борта Алилагуны.

Я терялась в догадках, чудаки сообщают приезжим — в городе случилось нечто странное, не объясняя — что именно. Каков смысл того уклончивого заявления? Опять таки — привлечь, заинтриговать, подтолкнуть к размышлениям? Очередной дешевый фарс?

Семилетний малыш, сидевший в соседнем ряду, не понял ни слова и спросил отца.

Мужчина перевел на итальянский и так же не смог прояснить смысл.

— А что здесь удивительного, Карина. На заборах много чего пишут.

— Костя, дослушай меня. Что-то торкнуло внутри, шевельнулось, голодно и мерзко засаднило под ложечкой. Будто веками спящее чудище подало признаки жизни. В тот же миг нахлынула пронизывающая тоска, а следом знакомая жажда, неутолимая, сжигающая дотла, парализующая разум. Если можно было покинуть борт катера, я сделала бы это незамедлительно.

— Ох, как не логично для хладнокровной и асоциальной стервы.

Не обращая внимания на ехидное замечание, я продолжила:

— Запечатлеть странное послание я решила на обратном пути и держала камеру наготове. Но произошло невероятное. От надписи не осталось и следа — лишь девственно чистая стена. Ни единого скола от сбитого кирпича. Три дня тому назад была — и вдруг нет. И лишь итальянский бамбино и его падре, читавший вслух английские слова, стали свидетелями моего разумного восприятия, а не случайной галлюцинации.

Глаза Константина плотоядно сверкнули.

— Это был знак, детка. Тебе, не желающей касаться зловещих тайн, пора проникнуться

сторонней сутью явлений. Действительно, в городе происходили странные и очень страшные вещи. Говорят, мясник Сальватор, перед тем как «освежевать» трупы грешников и снять оттиск с холодеющих лиц, имел с каждым половое сношение, не гнушаясь мужеложства, приручал свои жертвы, притуплял инстинкты.

Я привыкла уже, что Коста в любом жареном факте отыщет намек на чертовщину или сексуальную подоплеку. Так и сейчас — таинственно исчезнувшая надпись на кирпичной стене была притянута к легенде о масочнике — маньяке.

— Пойду, сварю нам кофе, а ты готовь подробности о пережитом карнавале, желательно «с душком».

Откинув в сторону соскользнувшее с бедер полотенце, молодой человек во всей красе отправился на кухню и, не обращая внимания на не зашторенные окна, включил свет. Любуйся, страна, на своего героя!

Я проводила взглядом его упругие ягодицы, задержалась на широкой искусно шрамированой спине, имитирующей жестокую порку, и невольно подумала:

«Ты плохо закончишь, парень. И уже довольно скоро»

За несколько часов до…

Мой вояж в Светлейшую оплачен случайным работодателем, Прилуцким младшим, точнее деньгами его отца, протирающего штаны в Госдуме. Заняв место у иллюминатора, я устало прикрыла глаза, вспоминая наш с Костой последний разговор, его нелепые наставления:

— Сын сеньора Мальфатти извещен мной по скайпу. Джузеппе ждет тебя завтра после полудня в палаццо у Академии. От центральной пьяццо пойдешь по кала Ларго …

Не выдержала, рассмеялась.

— До моста Академии я доведу тебя с закрытыми глазами, на ощупь. Хватит издеваться.

— Зная, как ты любишь все трогать и гладить, не сомневаюсь. Итак, молодой господин Мальфатти покажет тебе маску. Осмотри ее, хотя ты не дока, отличить новодел сможешь. Обрати внимание на оригинальный оттиск перстня, лаковое покрытие и оборотную сторону. Сфотографируй печать и саму маску в трех ракурсах и вышли мне для контроля. Я дам распоряжение о переводе денег на банковский счет Джузеппе, и сделка будет завершена. Ты получишь треть моих комиссионных, а это без малого десятка.

Десять тысяч евро обещают пару месяцев безбедного существования в столице. Я с радостью ухватилась за выгодное предложение, не догадываясь, что стояла на краю бездны и безрассудно шагнула вперед.

На руках Костиного заказчика, любителя антиквариата уже были лики Унынья, Гнева и Чревоугодия. Сейчас он охотился за маской Похоти, промелькнувшей на закрытом форуме. Лот стоимостью пятьсот тысяч. Верхняя планка цены зафиксирована до моего приезда.

Я мысленно рисовала портрет человека, тратящего немалые деньги на поиск грехов из папье-маше. Пыталась понять, какой из семи демонов пожирает душу собирателя. Кроме зарвавшейся гордыни и пустого тщеславия ничего в голову не приходило. Соткался образ напыщенного высокомерного Нечто, прячущегося за солидными никами и платиновыми кредитками, чья пошлость — клеймо вырождения, а не греха.

Пришла пора переписать библейские истины. Новый век породил новых чудовищ, им имена — Халява, — да это ты Коста, бесполезное паразитирующее создание, все и вся получающее за две копейки. В спину тебе дышит Пофигизм — сонм белых воротничков, равнодушного офисного планктона вперемешку с недорослями из подворотни, возросших на руинах гуманного прошлого. Третьим номером шествует бесчисленная команда Фобов, тварей дрожащих, теряющих самообладание и мочащих штаны от любых аномалий, торопящих смерть, не научившись жить. За компанией суицидальных ребят крадется эдакий Голем с лицом доброго педофила, руками матери — кукушки и армейскими ботинками скинхеда — Жестокость alacarte. Любая, на выбор.

Я загибала пальцы. Один порок я оставлю напоследок и поразмышляю о нем на досуге. А пока в команду просится пустоголовая девочка в рюшах. Глупость обыкновенная шествует под руку с рубахой — парнем, бравирующим душой нараспашку. Его имя — Доверчивость необычайная. Последние индивиды хоть и стоят на низшей ступени пищевого отбора, нарушают равновесие, смущают и дезориентируют. Ату их!

Оставленное на десерт Шарлатанство вызвало у меня волну неприятных воспоминаний.

Было время, когда недуг, жажда — тоска по заклятому городу, погнали меня на прием к человеку сведущему, способному найти выход из темных закоулков разума. Так я считала до встречи с доктором, Ириной Алексеевной, снискавшей почет и славу в профессиональных кругах.

Выслушав мою искреннюю исповедь и задав пару отвлеченных и ничего не значащих вопросов, врач воодушевилась толи собственной значимостью толи чувством долга — кто знает. Сосредоточенная на анамнезе она выводила бесконечные птичьи росчерки, глубокомысленно хмурилась, сочувственно вздыхала и, наконец, вздернув тонюсенькие бровки — проволочки, резюмировала:

— Мне как специалисту диагноз предельно ясен, маниакально — депрессивный психоз на фоне злоупотребления нейролептическими препаратами и когнитивными активаторами. Необходима детоксикация и тщательное обследование, интенсивная витаминная терапия и серия плазмофереза. Надо исключить онкологические предпосылки психической патологии, на фоне которой возможны навязчивые идеи…

О! Ее устрашающая тирада не нашла должного отклика в душе скептика. А написанная на бумажке цена за лечение вызвала лишь грустную улыбку. Неплохо устроились мозгоправы, способные сухим речитативом и набором громких терминов вызвать анафилактический шок, а впоследствии открыть себе безлимитный кредит.

— Деточка, не расстраивайтесь, случай не Бог весть какой, хрестоматийный, оплата возможна в рассрочку. У нас в клинике самое современное оборудование, лучшие специалисты. Вы будете находиться под моим личным присмотром.

В этот момент ее нога под столом коснулась моей щиколотки, а глаза уклончиво скользнули в сторону.

Боясь потеряться в собственных ощущениях и противоречивых желаниях дамы, я отодвинула ступни в сторону. Но спустя время, скрытый намек повторился, мысок лодочки многозначительно остановился по моей лодыжке. Пуговка халата случайно расстегнулась, приоткрыла паутинку морщин на увядающей коже. Я поспешно отвела взгляд и подавила, … нет, не отвращение, смех.

— Так деньги или секс? Вы сначала определитесь, Ирина Алексеевна.

Не дожидаясь ответа, наглая пациентка встала и оставила кабинет врача.

Перечислив в уме нетерпимые пороки, я ощутила зависть к манифесту загадочного Сальватора. Он вознесся над рамками людской морали, провозгласил себя карающим мечом. Сияющим ангелом, творящим собственную фемиду.

Июньская жара разливалась патокой по зеркалу каналов, стекала с церковных шпилей, сверкала позолотой в гривах морских коньков и чешуйчатых хвостах сирен, усевшихся на гондолы, …качающиеся гипнотически плавно, синхронно…Бьющиеся бортами и жалобно всхлипывающие в приветствии.

Ciao, ciao…

Она сводила с ума ту, кто, ступив на выщербленную мостовую набережной, уже не в себе, кто закрывает глаза и пробирается по древнему городу на ощупь, безошибочно лавируя в лабиринте улиц.

Я сошла на причале Заккария, окинула мельком кружевные арки дворца, вознесшуюся в небеса колокольню Марка и шмыгнула в первый попавшийся переулок. Полагаясь на безошибочный нюх, углубилась в прохладную тьму в поиске отеля. Палаццо Лиассиди притаился у крошечного мостика ponteDiavolo. Невзрачная облупившаяся креатура в сотый раз доказывала — чем чуднее названия — тем больше толпы зевак. Растолкав бездельников, я прошла к рецепции. Прикрыв за собой дверь номера, взглянула на часы. Свидание с наследным доном Джузеппе состоится через полчаса. Желательно не опаздывать.

Сад дома Мальфатти благоухал жасмином и розами, радовал взгляд облачками порхающих бабочек. Увитая клематисом терраса палаццо живописно нависла над Каналом, вызывая восторг плывущих мимо и беспрерывно щелкающих затворами камер туристов. Не имея противоядия от царящей вокруг красоты, не в силах объять необъятное, люди старались сохранить в памяти жалкие осколки Эдема и наслаждаться ими в одиночестве.

Наследник древней фамилии растекся в комплиментах, демократично припал к протянутой для рукопожатия руке и повел меня в райский уголок. Предложив место в тени, начал хлопотать над угощением. По ускользающему взгляду и приторной улыбке, не увядающей на лице, я поняла одно — сделка не состоится. Точнее она уже состоялась и довольно успешно для высокородного плута.

— Миллион извинений, дорогая сеньорита. Этим утром нам предложили наличную сумму, на порядок выше заявленной. Мне очень жаль, традиции моей семьи консервативны, мы не доверяем виртуальным договорам. Нам по душе реальный расчет и взаимные рукопожатия. Увы, не было гарантии, что Вы купите маску. А деньги нужны срочно и без проволочек. Посмотрите, как осел фундамент каза Мальфатти, сотня тысяч требуется для капитального ремонта, укрепления свай, осушения подвалов…

Сохраняя спокойствие, я выслушивала бред удачливого дельца и заодно подсчитывала собственный ущерб от бесполезного вояжа и проигрывала предстоящий разговор с Костой.

— Кто, если не секрет опередил меня, синьор Джузеппе? Или это коммерческая тайна?

— О нет, конечно. Покупатель действовал в интересах нашего незадачливого соседа, владельца палаццо Дарио. Посмотрите налево, его дом прекрасно виден отсюда.

— Вы имеете в виду безобразную заплатку на теле Канала, дворец, закрытый на вечную реконструкцию?

— На вечную или временную, кто знает. Возможно, американский хозяин осмелиться въехать в законные владения и снять глупое проклятие, довлеющее над палаццо. Во всяком случае, человек, приобретший маску, остановился в закрытом доме. Предложите ему свою цену. Если фортуна благоволит, Вы перекупите раритет. Перейдите мост, поверните налево, напротив букинистической лавочки Клаудии Каннетрели увидите ворота палаццо Дарио.

Я в десятый раз утопила звонок, но ни одна душа не подала признаков жизни в закутанном в саван доме. Сквозь проржавевшую изгородь был виден двор, захламленный ветошью и поломанной мебелью, да маленький сад, укрытый одеялом из истлевших листьев. Стало ясно, мошенник Мальфатти избавился от нежеланного гостя, пустил меня по неверному следу. Дом необитаем. Маска Похоти потеряна безвозвратно, а с ней и моя безбедная жизнь полетела в тартарары. Надо уметь проигрывать, подумала я и набрала номер Косты. Не все коту масленица. На халяву — мягка и веревка, на которой болтаешься.

Пьяцелла Марко раскалилась под полуденным солнцем. Она говорила на всех языках, бурлила толпами глупцов, кормящими голубей. Никогда не понимала удовольствия — стоять крестом посреди площади, прогибаясь под стаей грязных плотоядно курлыкающих птиц, норовящих выклевать глаза, и млеть от восторга. Брр!

Благо, под арками Прокураций еще властвовала прохлада. Скорее туда! Я присела у «Флориан», мечтая прийти в себя после разговора с раздосадованным мажором. Злость Прилуцкого понятна и оправдана. В потере денежного клиента приятного мало.

Постепенно меня отпустило. Мысли скользнули в прошлое.

Когда Коста просил поделиться впечатлениями от карнавала « с душком», пришлось его разочаровать, скабрезных сплетен не было. Я «собирала лица», толкаясь среди разодетого люда с камерой, охотилась за историческими костюмами, особой кастой, отличной от Fancy, акцентирующих внимание на фантастических облачениях и расписных масках. Любители старины избегали закрывать лица, красуясь идеально пошитыми, адаптированными к старине нарядами. Некоторые индивиды так искусно вживались в образ, что, попав в объектив, казались творениями старинных портретистов, а не современниками, путешествующими во времени. Фланируя по площади, перемещаясь по часовой стрелке из Флориан в кафе Лавена, что напротив, они с удовольствием позировали «собирателям лиц и эмоций», таким, как и я.

Сейчас столики кафе занимали обычные туристы. Уставшие от испепеляющего зноя, они лакомились желатерией, пили холодное кофе и просматривали снятые кадры.

Пора идти!

Многоголосое море разлилось у подножья Риальто, оно заставило свернуть и поискать обходные пути. Петляя по мрачным, замшелым проходам, я сэкономила время и нервы. Мой путь лежал в масочную мастерскую на другой стороне города, в Сан Поло. Не хотелось уезжать с пустыми руками, не удалось приобрести маску за пятьсот тысяч, порадуюсь расписной штамповке.

— Который раз вижу Вас в своей мастерской, bella сеньорита, интересуетесь особыми масками или ищете сувениры для друзей? — мастер отложил в сторону кисть, вытер о передник широкую ладонь и протянул ее в приветствии. Я оторопела — запомнить мое лицо среди миллионного разноязычного потока казалось невозможным.

— Тадеуш Тоцци к Вашим услугам. Наша семья держит эту мастерскую более сотни лет, и ремесло передается от отца к сыну.

Добродушная искренняя улыбка, открытое лицо пожилого масочника совершили чудо, мое ледяное сердце дрогнуло, смягчилось. А теплая рука мастера завершила превращение гадкого лебедя в райскую пташку. Я просияла в ответ, чувствуя к мужчине расположение, назвала свое имя.

— Моя особая коллекция на втором этаже, позвольте ее показать Вам.

Закрыв изнутри лавочку, Тадеуш предложил руку, помог подняться по крутой лестнице в мансарду.

— Осторожно, смотрите под ноги, Кара.

Предупреждение поступило как нельзя во время, я чуть не снесла ремесленный стол, уставленный склянками с акриловыми красками, чашами с разведенным клеем и гипсовыми болванками, с лиц которых клонировали арлекинов и коломбин. В полутемном помещении, за завешанными портьерами, скрытое от посторонних глаз хранилось настоящее сокровище.

— Вот моя гордость! Каждая воссоздана максимально приближенной к оригиналу, с использованием старинной техники изготовления папье-маше. Добавление в клейстер куриных белков придало эффект …

— Лучше утиных в разведенном столярном клее.

Слова слетели с моих губ неожиданно. Я отступила на шаг, не веря собственным глазам.

— Простите, — не расслышал Тадеуш.

Я молчала, с восхищением разглядывая копии знаменитых масок Сальватора. Все семь грехов невозмутимо взирали на меня со стены крошечной лавочки.

Мастер осторожно снял лик Скупости, повернулся к свету, давая разглядеть старческое лицо, украшенное завитыми пейсами и традиционной ермолкой.

— Маска вылеплена с реального ростовщика, жившего в еврейском гетто, на Каннареджо в начале прошлого века. Он прославился жадностью, скаредностью, бессовестно разорял не только иудеев, но и попавших в стеснение иноверцев. Имя ему Иолай.

Рядом с ним бездонное чрево Венеции, человек Голиаф, опустошающий остерии и траттории. Чудовище пустило по миру пожилую мать, братьев и сестер в угоду неутихающего голода.

А вот дон Костелло, известный гордец, хозяин прядильных мануфактур, богатейший человек, истязал несносным нравом многочисленную челядь и собственную дочь, сбежавшую от него с бродячим театром, и потому навеки проклятую. Ему принадлежал печально знаменитый палаццо Дарио, шрам на теле Венеции.

Донна Селестина, несчастная вдова, похоронила пятерых мужей. Доведенная до отчаяния несправедливым роком, неоднократно пыталась закончить жизнь то в петле, то в канале.

Марио, гневливый гондольер, обливал помоями каждого встречного.

Отец Умберто, падший священник, завистливый змей, морил кляузами и напрасными наветами собратьев по вере.

И, наконец, ненасытная плоть Венеции, куртизанка Аннабель, нежный цветок, изъеденный пороком…

Голос синьора Тоцци потерялся в липком тумане морока, растворился в шелесте набегающих волн.

Я шагнула к маске Похоти, коснулась пальцами приоткрытых в томлении губ, не обращая внимания на предостерегающий жест Тадеуша, скользнула по срезу подведенных глаз, по румяным щекам, задержалась на ямочках, и в тот же миг сознание оставило меня, погрузив в неистово мелькающий калейдоскоп.

В ладони упираются набухшие от страсти соски, руки мои жадно сжимают грудь, наслаждаясь упругой полнотой, скользят ниже, по складкам живота, проникая в пышущее похотливым жаром лоно. Я вдыхаю приторный аромат потных рыжих волос, тону в неистовых поцелуях, теряя остатки разума, пронзаю жадной плотью тело стонущей женщины. На пороге насыщения некто во мне гортанно вскрикивает и, растекаясь блаженством, возносит слова к небесам:

— Отныне ты принадлежишь только мне, распутная дева, или буду я проклят!

— Проклят, проклят, — отвечает вездесущее эхо.

Теплые ладони Тадеуша стерли со лба лихорадочную испарину. Наше дыхание смешалось, порождая телесную дрожь. Не вернувшись из странного наваждения, я наклонила его голову и впилась в губы. Масочник испуганно отпрянул, привстал с колен. Не принимая в упрек его смущение, борясь с подступающей тошнотой, я прошептала:

— Каждый из несчастных был убит, не так ли?

Венецианец вздрогнул.

— Такова легенда. Черный маэстро, проклятый Богом, отрезал головы свои жертвам. Делал слепки с останков. Кровь стынет в жилах, когда я представляю глиняные болванки со страшной начинкой, запекаемые в печах…

— Он предварительно сцеживал кровь и вместо нее при помощи насоса заполнял головы формалином. Бальзамированные части тел сохранялись дольше и позволяли его безудержной фантазии развернуться…

— Откуда Вы знает такие подробности?

Я осеклась, теряя мысль. Она рассыпалась в сознании, словно наскоро собранная мозаика, и спустя мгновение безвозвратно канула в небытие. Зато родилась другая. Взлелеяв надежду, я заглянула в глаза мужчине.

— Мне бы хотелось встретиться с Вами сегодня вечером.

По радостным искоркам в глазах венецианца догадалась, что попала в самое яблочко.

« Ничего не стоит выманить или украсть у глупца похотливую маску, продать ее на вторичном рынке, если не за сотню, так точно за дюжину. Иначе зря я посетила город — погост»

Скорее, на воздух!

Не прощаясь, я спустилась по узкой лесенке вниз и, повернув ключ в замке, выглянула на улицу.

О!

…Запах свежести и атмосферного озона сбивает с ног. Чудо расчудесное, пока я любовалась копиями зловещих шедевров, над городом разверзлись небеса, пролив благоденствие. Дождь освежил изнемогающий от зноя город, остудил раскаленные набережные, разогнал по отелям и ресторанам праздно шатающийся люд. Я иду на мост, наслаждаясь одиночеством. Человеческий муравейник, кишащий по обе его стороны, исчез. Никто не спускается и не поднимается по ступеням Риалто. Ни одна лодка не скользит по волнам. О Божий дар, исключительный момент, можно в одиночестве притронуться к мраморным поручням и увидеть не только выцарапанные признания в любви, но и ощупать шрамы времени, неотвратимого старения первого моста. Сакрального места, вокруг которого зародился город.

Закрыв глаза, я скольжу пальцами по каменному рельефу, считываю хронику судеб. Я растворяюсь в солнечном свете, становлюсь невидимой корпускулой, одной из мириады, когда-либо отраженной от прохладного мрамора и исчезнувшей без следа.

Я смотрю в смоляную воду канала, плещущуюся подо мной, и размышляю о вечности. Слежу за чайкой, мелькающей в волнующейся глади. Птица падает в руки господина, что стоит на пристани. Поднимаю от воды глаза, ищу чудака, ловящего чаек и ужасаюсь. Его нет! Опускаю взгляд вниз. Вот он, колышется в разбегающихся рябью волнах, подкармливает птицу, устроившуюся на плече, кусочками хлеба. Чу, незнакомец отвлекается, и птица с жалобным воплем улетает. Он смотрит на меня. Смотрит сквозь воду, сквозь собственное изменчивое отражение.

Я закрываю глаза, стараюсь избавиться от иллюзии и не догадываюсь, больное эго того и ждет, мечтает вернуться к истоку.

Что я вижу сейчас? Что вдыхаю? Я вижу таз, наполненный кровью, в котором плавают головы скупца со слипшимися пейсами и завистливого августинца. Вот он — миг единства конфессий. Я вдыхаю сладкий долгожданный запах покорности и обреченности, благоденственный аромат собственного превосходства. Вот она, падшая блудница, затащившая мою душу в ад. Ее голова замерла в штативе, а насос, жадно всхлипывая, вкачивает в вены бальзамический экстракт. Я вижу осунувшиеся потускневшие черты, исчезнувшие ямочки на щеках, отпечаток смерти, наложенный на сводившую с ума красоту. Я чувствую жар из вспыхнувшей печи, где готовится особое кушанье, матрица Гордыни, глиняная маска, подсыхающая на черепе сеньора Кастелло. Давлюсь запахом горящей плоти. Упав на колени, извергаю на камни моста жалкие остатки и радуюсь, что дождь разогнал незадачливых прохожих. Поднимаюсь и смотрю в маслянистые воды канала, наблюдая собственное дрожащее отражение.

— Живет притча, если долго смотреть в воду, то мир перевернется, — раздается голос кормильца чаек, прошедшего сквозь водную преграду и возникшего рядом со мной. — Венеция — город призрак, существующий в двух мирах одновременно. Вглядитесь в отражение и дорисуйте остальное.

Я послушно поворачиваю голову и всматриваюсь в колышущийся в воде город. Как вдруг плывущие абрисы домов замирают, четко прорисовываются, становятся явью. А мир вокруг, напротив, поддергивает призрачная дымка. Влажное марево, поднимается с камней, испарина скрывает детали, смазывает черты. Я стараюсь разглядеть лицо стоящего рядом человека, но оно постоянно меняется, течет, словно вода.

— Мы опаздываем, сеньорита. Позвольте.

Незнакомец ведет меня к туманному причалу, где на гематитовых волнах покачивается гондола.

Быстрокрылой птицей летит она по водной глади, переставшей отражать город — перевертыш. Не успеваю задуматься о его пропаже, как лодка пристает к злосчастному палаццо, в чьи двери я безуспешно ломилась пару часов назад. Какое удивительное зрелище, воззреть дворец Дарио без омерзительной завесы и лесов, долгие годы окружавших его фасад. Хрупкий, словно карточный домик, устремивший ввысь узкие окна с заостренными сводами, облицованный драгоценным зеленым гранитом и кровавым порфиром, он сверкает выгравированным на цоколе девизом GeniourbisJoannesDario.

— Вот и разгадка знаменитого проклятия. Первый владелец посвятил свой дом духу города. Поэтому другие хозяева в нем и не приживаются, — говорит незнакомец, кормящий чаек и протягивает руку, помогает сойти на берег.

— Кто Вы?

Вопрос не находит ответа.

Мужчина подводит меня к зеркальному окну и встает за спиной. Калейдоскоп промелькнувших образов сменяется одним — привлекательного господина, черноволосого, смуглолицего, с горящим орлиным взором. Облаченный в элегантный костюм незнакомец приближается с осторожностью, присущей кошке, с уверенной и хищной грацией.

— Не слушай наветы, Кара. Я не соблазнял каждого из семи, не прелюбодействовал с выжившим из ума иудеем и обожравшимся Гаргантюа. Лишь двое прошли через любовное ложе, несравненная Аннабель, ветреница, похитившая душу, и дон Кастелло, аристократичный и трепетный интеллектуал, гостеприимный хозяин этого дома.

Смерть каждого избранника была красива и эстетически совершенна. Они не чувствовали боли, черты лица не исказило страдание. Засыпая навеки в опиумных грезах, они благословляли нашу встречу. Пройдя через руки художника, обретали не только освобождение от греховного гнета, но и бессмертие. Они рады приветствовать нас, сеньорита.

С легким скрипом распахиваются двери дворца. По выщербленным мраморным ступеням спускается красавица куртизанка и дарит жаркий поцелуй возлюбленному. Лицо седовласого господина, горделиво вскинувшего брови, смягчается при виде молодого человека, стоящего за моей спиной. В полутемном холле дворца слышатся торопливые шаги и шуршание платья, остальные пятеро появляются на пороге.

— Пора вспомнить начатое, — шепчет Сальватор, касаясь ледяными губами моей щеки. Его руки скользят по плечам, обвиваются змеями вокруг локтей, гибкие пальцы сплетаются с моими в немыслимые прочные узлы. Хищное тело вгрызается в мою плоть, мертвые соки впитываются в кровь, остывшее сердце маэстро резонирует, бьется в унисон с живым.

Утолив вечную жажду, я растворяюсь. Одаренная прозрением, воспаряю в ослепительном благодарственном катарсисе. Сбросив хитиновый панцирь, рождаюсь заново, расправляю сияющие крылья и…

— Синьорина, придите в себя, умоляю! Я уже послал за помощью. Они будут presto! — голос Тадеуша, доносится из зеркального лабиринта, где потерлась моя душа, и кажется сном.

…Я кружусь в вальсе с доном Кастелло, улыбаюсь скорбному брату Умберто, я ласкаю губы Аннабель, наслаждаюсь ее заливистым смехом…

— Кара, ответьте мне!

…Масочник с Риальто все ближе. Зеркала дрожат, покрываясь коррозией, заплесневевшая амальгама отражает чадящие свечи и заросшие паутиной залы. Тленные трупы срывают с лиц маски, а чудный палаццо вновь укутывает саван. Как жаль. Безумно яркий мир тускнеет, поддергивается водной рябью, город — оборотень путает отражения, переворачивается. Вечная ненависть к нему прорастает любовью.

И вот…

Я вновь на мосту, наклонилась и безуспешно ищу собственное лицо в очнувшейся от спячки воде. Только синьор Сальватор улыбается мне сквозь призрачную глубину канала и зовет кормить чаек.

— Vivaeternitа!

— Со мной все хорошо.

Я встала с кровати, огляделась.

— Вы сначала говорили то же самое. Но стоило сделать пару шагов к лестнице — как упали без чувств.

— Это от переутомления и от голода, с самого утра во рту маковой росинки не было.

— Приглашение на ужин остается в силе, сеньорита. Позвольте руку, помогу Вам спуститься.

Бросив прощальный взгляд на драгоценную коллекцию мастера, подмигнув Аннабель (до скорой встречи, дольче!), я протянула ладонь Тадеушу и недвусмысленно улыбнулась.

Синьор Тоцци умер своей смертью. Если я и помогла ему, то совсем немного и не желая того.

Растворенный в бокале вина безобидный афродизиак сыграл роковую роль с изношенным сердцем венецианца.

В благодарность за ужин и искреннее участие я пожелала доставить Тадеушу удовольствие.

Пригласив меня в квартирку, что притаилась напротив рыбного рынка, масочник подписал себе смертный приговор.

Разгоряченная страстью, я не заметила, как обмякли его упругие чресла, посинело лицо. Безжизненное тело каменой глыбой навалилось на меня, мешая дышать. Выскользнув из-под него, я повернула лицо умирающего к свету и проследила за тускнеющим взглядом. Поймав губами последний хрип, подарила венецианцу благословенный поцелуй.

По мере того, как смерть завоевывала тело несчастного, услужливая память снимала запреты слой за слоем, погружала сознание в неведомые, спящие дотоле глубины. Она — верная подруга, позвала меня в мастерскую сеньора Тоцци, располагающуюся за стеной спальни, и вернула украденное. Она выпустила душу, потерявшуюся в лабиринте папиллярных линий, на свободу, заставила ладони загореться неистовым жаром. Захватив все необходимое, я вернулась к печальному ложу.

Зачерпнув из склянки вазелин, я покрыла толстым слоем лицо Тадеуша. Из последних сил сдержала восторг и плотское возбуждение, рожденное на кончиках пальцев от прикосновений к бугоркам морщин, расчертившим лоб, к притихшим венам на висках, к гипертоническим кровавым паучкам. Насладилась шелестом смазки, пропитывающей густые жесткие брови и появившуюся щетину. Удалила излишки из глазных впадин и уголков расслабленных губ, выудила ноготками из носовых отверстий. Готовая пластическая масса размякла от тепла моих рук, послушно легла на лицо поверх вазелина. Смачивая пальцы в прохладной воде, мягкими поступательными движениями, повторяющими кожные линии и мускульную фактуру, я распределила полимерную глину по покатому лбу, по заострившимся скулам, проработала носогубные складки, тщательно вылепила размякшие безвольные губы, растянула остаток на срезанный, переходящий в шею подбородок. Глянула на часы. Обычно скульптурный пластик затвердевает через полчаса при комнатной температуре. Но остывающее тело Тадеуша могло замедлить процесс.

Я плотно задернула шторы. Поднесла включенную настольную лампу, подсушивая глину, равномерно распределенную по лицу покойного. Беспокоиться не о чем!

Через час я уйду, скрыв следы надругательства, случившегося не по вине амока, а по велению ослепительного экспромта, прожегшего насквозь мою суть и поднявшего ее на недостижимый, недосягаемый ранее уровень — творящего палача. Я уйду, унося слепок лица синьора Тоцци, готовая приступить к созданию новой коллекции, загодя нареченной — «Пороки — Vizio».

Добродушный и чрезмерно общительный масочник, до вчерашнего дня державший крошечную лавочку на Риалто и зазывающий праздный люд в надежде продать акриловые штамповки, положит ей начало, обессмертившись в одноименной маске «Тадеуш — Доверчивость или святая простота» — «Credulitaosemplisitasanta».

Уйду, тихо прикрыв дверь, вспомнив, кто я на самом деле…

GrazieaDio!

Я заберу маску Аннабель, как заслуженный трофей, он послужит приманкой следующей жертве под именем «Коста — Халява eterno».

Cosisia. Да будет так.