Mea culpa - Жовтень Ирина

Os iusti meditabitur sapientiam

Et lingua eius loquetur iudicium

Beatus vir qui suffert tentationem

Quoniam cum probatus fuerit accipiet coronam vitae

Kyrie, Ignis Divine, Eleison…

1. ТАНЦОРКА

Колокольный перезвон. Густой, грозный рокочущий бас огромных колоколов; мягкое, словно солнечный свет, перекликание крошечных колокольчиков. И у каждого из них есть своё имя.

Запах тёплого воска, и мирры, и ладана, высокие своды, и рассеивающийся под пальцами свет тысяч свечей, и цветные витражи, пригоршнями бросающие на скучные холодные плиты собора радужные узоры.

Неужели есть место прекраснее этого?..

А снаружи, снаружи царили холод и тоска. Небо над шпилями собора было затянуто низкими грязными тучами. Нанизанное на шпили небо…

Паперть серела под промозглым ветром ранней весны. Он зябко поёжился — даже под тёплым плащом тело покрылось гусиной кожей.

Странно. Даже колокола здесь звучат по-другому: не торжественно и не тепло, а только с оттенком равнодушного уныния, тоскливой скуки.

На лужах кругами расходились следы мелких капель моросящего дождя, противного, заливающего за высокий воротник. Сейчас он жалел, что не надел высоких сапог — ноги уже промокли насквозь. Увы, сутана и священный сан вовсе не защищают от простуды…

Колёса повозки проехались по свежей луже, окатив уличных оборванцев струями холодной мутной воды. Он шагал вдоль дороги, пытаясь избавиться от чувства омерзения ко всему миру, меланхолично-серому, гнилому насквозь, совсем не похожему на цветные витражи его собора.

На повороте пришлось остановиться, пропуская вперёд тяжело гружёную телегу.

Мелкий дождик прекратился, оставляя после себя неуютную сырость. Он поднял глаза от носков обуви, под которыми разбегалась ручейками обычная городская грязь. Огляделся по сторонам.

Там!

Он присмотрелся внимательнее, пытаясь понять, что привлекло его взгляд, ласково напомнив ностальгию по яркому разноцветью.

Девушка. Высокая, стройная. В необычайно ярком платье; танцовщица?

Слово презрительно мазнуло по ней, заклеймило: уличная танцорка, продажная девка, разноцветная, да, а ещё непристойная. Её наряд… срамный, позорный!

Он ругал её — и смотрел, не отрываясь. Смотрел, как она лёгким, едва заметным движением сдёрнула с головы шаль. Как волосы осыпались медлительно, дразняще неспешно…

Из нестройных, столпившихся облаков сверкнул луч солнца и упал на эти волосы. Чёрные локоны — а ещё совершенно чёрные глаза. Один — случайно брошенный — взгляд, пронзивший душу насквозь.

Он чувствовал тепло её тела, словно стоял совсем рядом…

О нет, то было случайное прикосновение! От которого его кожа покрылась льдом, а голова взорвалась осколками пламенного желания.

Он уже был рядом, стоял так близко, смотрел расширенными глазами и хотел подойти ещё ближе, вплотную, чтобы не оставить между нею и собой никакого расстояния…

Кажется, под его взглядом она смутилась. Почему?.. Почему она уходит?!

Ушла. Подобрала редкие монетки, брошенные наиболее щедрыми прохожими, и ушла, постыдившись танцевать перед священником.

Он пришёл в себя, торопливо перекрестился.

Святая дева Мария! Неужели это он только что любовался уличной девицей? Неужели это он взирал на неё, будто она была его Богом?!

Зачем надо было ему видеть именно это? Яркий проблеск солнца посреди унылого неба, яркое пятно среди грязного серого города. Свет, застрявший в плену чёрных вороновых волос. И он попал в плен к бесстыжей девке в ярких тряпках.

Beate Mariae! О, пресветлая дева Мария!

2. MEA CULPA

Ночной холодный камень жёг колени, вверху, перед ликом Марии трепетала единственная свеча. Келья, погружённая во мрак, вспыхивала странными силуэтами — тонущими и сливающимися, тающими и снова вспыхивающими во тьме алыми гневными глазами…

А перед глазами стояло её лицо! И её глаза, уже сколько раз будившие его среди ночи диким, бешеным натиском животного желания, дико хохотали над его мольбами, и все увещевания, и молитвы уходили прахом, улетучивались, утекали водой сквозь разомкнутые пальцы.

Жгучее желание кровью сочилось с кончиков его пальцев, горячей удушливой волной затапливало доводы рассудка — слабеющего под натиском тёмных желаний с самого дна души.

Господи! Святая дева Мария, зачем это? За что?!

За что эти испытания, эти муки — неужели он не доказал свою праведность, свою любовь к Тебе, только к Тебе, Мария? Неужели он не отдал тебе, Господи, всё, что у него было — и даже свою жизнь?!

Зачем только она сдёрнула с головы пёструю шаль? Зачем солнце высветило её локоны, зачем улыбка осветила её лицо? Зачем она бросила на него взгляд, один, единственный, чёрными глазами зацепила его душу?..

Господи, почему он? Разве он не был покорным воле Твоей, Господи? Разве не отказался он от всех плотских удовольствий во славу Твою, Господи?!

Так почему же, скажи, Господи, почему её взгляд обжигает его душу, её глаза проникают в него — и они горячее его молитв к Тебе, Святая дева Мария?!

Mea culpa…

— Mea culpa? Виновен?.. Нет, Мария, не позволь поддаться искушению, защити от проказ дьявола. Помоги превозмочь тёмный огонь, бушующий в моей душе. Удержи от падения, Мария, вечная дева! Semper virgini… Не дай этой сирене наложить на меня свои чары! Mea culpa…

Он не виноват — нет!

Она кружится перед ним: сам огонь принимает её формы, её соблазнительная улыбка жжёт раскалёнными углями. Одна свеча, сотни отблесков, тени на каменных, холодных стенах — всё она одна, она смеётся, вертится перед ним, хохочет, извивается…

Чарующая.

О Господи…

Как он хочет, чтобы она принадлежала ему. И принадлежать только ей…

Богохульство!

— Нечестивец, о чём твои помыслы, ты оскверняешь своими желаниями, низменными, недостойными желаниями священный собор Господа твоего. Среди храма Божьего, грешник! Моли о прощении, вспомни, кто ты! Изгони дьявола из души своей… Молись, умоляй, пока не поздно. Mea culpa!

Он поднялся, покачиваясь, опять рухнул на колени; каменные плиты радостно выгнулись навстречу, кинулись ему в лицо, взорвались болью в разбитых коленях.

— Господи… Mea culpa… Не дай… не допусти… Мария… culpa… Mea culpa!

Огромные высокие тени в плащах до пола, скрывающих их лица…

Кто они?

И только глаза сверкают неистово, жестоко и зло из-под низко надвинутых капюшонов. Ряды, ряды, указующие, обвиняющие, осуждающие персты, грозные взгляды сквозь ткань плащей, точащие его грудь, протыкающие спину…

Карающие ангелы?!

Нет! Это не его вина! Не его вина, нет!..

— Мария, помоги, за что?!

Жестокие приговоры из не разжимающихся ни на мгновенье губ, слова правды, жгущие не хуже огня.

— Виновен.

— …скверна.

— Грязь!

— Срам.

— …гореть в аду…

— Виновен.

— Виновен. Виновен… ВИНОВЕН!

Mea culpa.

— Пощады! Невиновен, пощады!

Mea culpa.

— Она, её вина, спаси меня, молю…

Mea culpa!

И хохот в ответ.

3. ПРИГОВОР

Страх. Звериный ужас, заставляющий его трепетать.

Он пал! Он признан виновным. Он заслуживает наказания…

Господи, почему ты не защитил раба Твоего? Зачем, Господи, Ты сделал дьявола настолько сильнее человека?!

Дьявол…

Дьявол! О да, она… девка его пособница. Она ведьма.

Да, как может быть иначе! Только так — она, приспешница дьявола, бесстыдная танцорка в ярких одеждах… Она завлекла его, заманила в свои дьявольские силки, сделала рабом, игрушкой. Она хочет отдать его душу Сатане…

Но нет! Он будет бороться. Он не отдаст свою душу просто так. Он знает, что нужно делать!..

Уничтожить. Разрушить, поломать, разбить. Сломить её красоту — и сжечь свою жажду в священном пламени очистительного костра.

Единственное его спасение.

Огонь.

Восток светлел, а в его мозгу, измученном постоянными ночными бдениями, зрела одна-единственная мысль: схватить ведьму. Найти. Поймать. Сжечь!

Восток светлел, пока он вышагивал из одного угла холодной кельи в другой. Свеча давно погасла, но из крохотного оконца почти под самым потолком медленно, нарочито неторопливо разливались алые лучи — словно зарево, словно предвестие скорого костра…

Найти её не составило труда: единственное яркое пятно всего города, вокруг неё слышались задорная плясовая музыка и свист зевак. Его грудь сжало тисками: никого к ней не подпускать! Никого, она принадлежит только ему…

— Поймать ведьму! — выкрикнул он, и его голос не дрогнул.

Верные псы Инквизиции, они кинулись выполнять приказ. Безжалостные, они заломили ей руки с совершенно бесстрастными лицами.

Она в ужасе смотрела — не на них, на него. Она не пыталась вырваться.

Её кожа была ещё горячей после танца, а теперь резко холодела под его пальцами. Мгновение дикого, неземного восторга сменилось свирепым презрением к ней, к себе, к своей слабости.

— Увести. Допросить.

На последнем слове колени подогнулись; он едва устоял.

Пытки… Её тело будут рвать раскалённые щипцы, её плоть будет гореть раньше, чем под ней разожгут костёр. Её кожу исполосуют раны от жёстких ремней, её кости будут раздроблены испанским сапогом, а сухожилия порваны дыбой… но она ведьма. Она заслужила.

Её необходимо допросить.

— Она ведьма… так должно…

Мрачное подземелье, резкий, гнилой запах сырости, и она — там, за тяжёлой дверью, обитой железом. Она там, он слышит её голос. Она кричит… нет, не кричит — стонет, хрипит, воет, хнычет, рыдает… Резкий окрик — палача. Задыхающиеся мольбы.

Господи, что там с ней?.. Огонь? Вода? Железо?!

Протяжный скрип дверных петель.

— Она призналась.

Ведьма!

Он знал, он знал… Ведьма, она соблазнила его! Значит, не зря эти страдания, это всего лишь испытание, посланное Богом. И он его выдержал! Kyrie Eleison… Господи, помилуй!

Ну всё, твоя очередь гореть в этом адском огне, танцорка!

Завтра.

Исполнение приговора — сожжение ведьмы — будет завтра.

В его душе пылало облегчение. Нет, не так — ожидание облегчения. Скоро, совсем скоро он увидит, как её тело сгорает в огне, а её нечистая душа отправляется в ад к своему хозяину, на вечные муки!

Его смех оборвался.

Она будет сожжена? Но… зачем?

Она… должна принадлежать ему, но не быть сожжённой! Это ошибка. Она не может быть ведьмой, нет!..

Но она призналась. Созналась во всём: она — прислужница дьявола. Она намеренно соблазнила священнослужителя. Она пыталась заполучить его душу…

Она ведьма.

— В геенну огненную! Там тебе самое место…

Она должна гореть — на грешной земле и там, в аду.

— Боже, пощади её. Мария, пощади меня! Она будет сожжена — во имя моей любви к Тебе, Господи!..

Душа горела ожиданием чуда.

Kyrie Eleison…

4. СОЖЖЕНИЕ

Она была похожа на безгрешную деву… Нет, она была непорочною девой. Святая простота, казалось, сама Мария спустилась с небес, воплотившись в теле юной чистой девы…

Нет, нет! Она только прикрывается лживой скромностью, честностью, прикидывается воплощённой добродетелью. Она всё ещё пытается заполучить его душу…

— Господи… Kyrie Eleison… Не дай этому дьяволу в обличье беззащитного агнца овладеть моими помыслами, моими плотью и кровью!..

Она молчала, низко опустив голову. И едва держалась на ногах. Если бы верёвки не держали её у столба, она упала бы…

В его душе не было покоя, которого он ждал.

Почему Бог остался глух к его молитвам? Почему не дарит ему облегчения, почему он всё ещё чувствует на себе взгляд её чёрных глаз? Теперь, когда она не смотрит на него больше, когда её глаза заволокло дымкой подчинения, — именно сейчас он чётче, чем когда-либо, видит её горящий взор, прикованный к нему…

— Сожгите ведьму!..

Голос не слушался. Ему пришлось повторить приказ трижды.

Монах, подносивший факел, осенил себя крестным знамением и коротко уронил огонь на сухие ветки.

Ведьма горела, и едкий дым разъедал ноздри тошнотворным запахом горящей одежды и волос. Она вопила, пока жестокие языки жадно лизали её ступни, кричала, когда жгли её бёдра, стонала… и перестала хрипеть, когда они добрались до её плеч.

Господи, эта ведьма страдала. Нечистое дитя ада — так почему же он, Твой слуга, Господи, испытывает такие муки? Господи, почему Ты заставляешь его корчиться от боли, заново после стольких бессонных ночей обдирая кожу на коленях и локтях о холодные камни площади?..

— Боже, спаси меня, забери меня к себе, не давай мне так мучиться, Святая Мария, я больше не смогу выдержать ни минуты, мне кажется, что огонь подобрался к моему лбу, что он лижет мои щёки, и жжёт мои губы. И что это я сгораю в его ярком, разноцветном пламени…

Огонь в его коже. Огонь в груди, одним касанием превративший сердце в груду пепла. Пронзительные дикие глаза. Огонь — внутри и снаружи, и рвётся из горла спасительный крик, и священный огонь окутывает его мысли, и навсегда — навсегда! — лишает запретного желания…

И он корчится в огне у её ног — у ног ведьмы, у ног своей Девы Марии, проклятой, священной, и вечно — принадлежащей только ему.

***

— …В него вселился сам дьявол, и в борьбе с ним брат наш победил, кинувшись в священный огонь, дабы сквозь очистительное пламя костра избавиться от скверны и отправиться во царство Божие чистым телом и душой… Так помолимся же, братья мои, за душу спасённую брата нашего!.. Пусть Господь примет его душу, и да обретёт она вечный покой. Kyrie Eleison… Amen!