Веган

Тетка, вроде, была ничего. Опрятная, почти чистая. Спокойно сидела у входа в метро на корточках и держала в руках картонку с аккуратно написанным текстом. Какая-то обычная пурга про лечение и деньги на дорогу. Никита осторожно подошел к ней, порылся в кармане, вытащил десятирублевую монету и положил на расстеленную у теткиных ног клеенку. Отошел на шаг и замер, делая вид, что раздумывает, в какую сторону идти, а, на самом деле, внимательно прислушиваясь к ощущениям. Даже рот приоткрыл, чтобы эффект был сильнее. Сейчас должно торкнуть, вот сейчас! Не сильно, конечно, рублей на десять, но должно. Вот, есть контакт! Он раскрылся, приготовившись выжать максимум из потраченных денег и… со стоном отпрянул, словно в него плеснул кипятком! Вместо заслуженной, хоть бы и краткой, благодарности — поток отчаяния и боли! Ну, дрянь, ну, террористка! Что, мало дал, что ли? Не глядя на проклятую бабу, чтобы не получить добавки, Никита рванул в вестибюль и смешался с толпой. Расстояние здорово гасило эффект, а куча людей — еще лучше. Особенно, если в толпе попадался кто-нибудь из тусовки. Причем, лучше бы мясник, а не веган, как Никита. Мясники такие эмоции ловят и глотают на лету, хлебом не корми! Никита с надеждой посмотрел на рассекающий толпу полицейский патруль:

— Ну, ребята, выручайте!

Среди ментов, считай, половина мясников. Лучшая для них работа: страх, боль, ненависть, все в избытке, ешь — не хочу. Еще среди врачей и учителей мясники встречаются, но сильно реже. Видать, трудно долго скрываться.

Мясников вообще в тусовке большинство. То ли страна такая, то ли природа человеческая хищная, фиг его знает. За границей Никита не бывал, проверить не может, а поездивший народ говорит разное. Хотя, пожалуй, в какой-нибудь Швейцарии наверняка веганов побольше будет, чем у нас. Жизнь спокойная, тихая, люди не злые — чистый рай!

Никита представил себе, как идет по красивым, вымытым шампунем улицам, здоровается с вежливыми, благодушными людьми и отпивает от каждого благодушия по глотку, самую малость, чтобы никто не заметил. И, главное, праздник этот — долгоиграющий, постоянный, и не сменится через секунду вспышкой ярости, как, например, на футбольном матче, или если к алкашу присосаться. В этом смысле веган здорово уязвим. Для мясника проглоченный позитив просто несъедобен, а вегану негативные эмоции — хуже кислоты.

Поэтому питаться Никите приходится бережно, с оглядкой, чтобы на психа или наркомана не нарваться. С наркоманами вообще — страшная штука. Поближе подойдешь — и попал. Прервать контакт просто физически невозможно, до чего вкусно, а начнутся у клиента ломки, и все — конец фильма.

А самая страшная для вегана вещь — влюбиться, особенно взаимно. Слышали когда-нибудь, как микрофон с колонками фонят, если сигнал через усилитель пропущен? Положительная обратная связь называется. Только у техники придел есть, а у человека — нету. Ну, пока он еще человеком остается, а не головешкой горелой. Чем больше тебя любят — тем тебе приятнее, тем больше ты любишь, и тем больше, опять таки, любят тебя. И так все сильней, пока голова не треснет. За пару дней сгореть можно. А учитывая, что для человека, которого веган постоянно ест, это ничем хорошим не кончается, то сгорают обычно вдвоем. Обычное дело, с девушками всегда так: с благими намерениями — и в ад.

В ад Никита, в отличие от большинства мясников, не верил, но с подругами все равно был крайне осторожен. То есть, у него их просто не было. И безденежная доля системного администратора в пыльной госконторе очень даже этому способствовала. Вот и хорошо! Вот и правильно!

Вероятно, он так увлекся размышлениями о несуществующих подругах, что нечаянно заговорил вслух, потому, что вдруг услышал рядом с собой короткий женский смешок. Поднял глаза — и чуть не налетел на встречную девушку. Милую такую — не то, чтобы очень красивую, совсем не похожую на девиц из Интернета, но, как бы это сказать, располагающую. Доброе лукавое лицо, и даже родинки его совсем не портили. А главное, от незнакомки исходил ровный ласковый фон, как от батареи в холодной, продуваемой сквозняками, Никитиной квартире. Очень хотелось подойти поближе и погреться. Жутко хотелось. Настолько, что он забыл свою обычную стеснительность и осторожность и, слегка заикаясь от волнения, попытался познакомиться. И у него получилось! Через минуту они уже шли вместе и болтали. Никита, словно со стороны, удивленно слушал свой бойкий треп про накрывшийся сервак в конторе и про классную прогу, которую ему удалось крякнуть всего за полчаса, а его новая знакомая улыбалась и в нужных местах энергично кивала.

А еще через полчаса он понял, что ему потрясающе, удивительно повезло! Маша, как звали девушку, оказалась совершенно уникальным человеком. Спокойным, добрым и абсолютно позитивным. Прямо, как в Швейцарии! По ее словам, она, сколько себя помнит, грустила только пару раз, да и то, по пустякам. А про раннее детство воспитавшая Машу бабушка рассказывала: «разбуди наше солнышко хоть в три часа ночи — улыбка до ушей и ни слезинки!» Вот такое чудо. А от чуда — не отказываются. Берегут — да, пылинки снимают — тоже. Но, не едят! Ни в коем случае не едят! Никита себе сразу дал слово, что вреда Маше от него не будет. По крайней мере, он очень постарается.

И он постарался. Хотя, когда живешь вместе ( а это случилось как-то очень быстро, будто само собой) удержаться очень трудно. Чтобы отрезать пути к отступлению, он даже сделал то, за что мог здорово огрести от тусовки — рассказал ей про себя. Все, как есть, не скрывая. Маша его выслушала, но, похоже, решила, что это какая-то странная дурь одинокого и стеснительного парня. Поэтому просто сказала: «От меня — не убудет, угощайся»

И больше к этой теме не возвращалась. Не возвращался и он, а просто жил вместе с ней и радовался. И боялся лишь одного — что их тихая приязнь перерастет во что-то большее. А оно нужно? Если двоим просто хорошо друг с другом, хорошо и спокойно, зачем желать чего-то еще? Особенно, если это «что-то» может запросто спалить обоих! Впрочем, тревога его была не слишком сильной. Как хороший эмпат (натура, знаете ли, обязывает) он сразу почувствует, если ее расположение к нему начнет превращаться в опасную любовь. Почувствует и примет меры!

Как ни странно, ему удавалось сдержать свое обещание без особых мучений. Маша давала ему куда больше, чем случайный глоток еды. Уют, спокойствие, ощущение того, что ты кому-то нужен, секс, в конце концов — тоже приятная штука. Он здорово изменился, перестал дергаться, стал уверенным, расслабленным, завел на работе друзей, нормальных, не из тусовки. В какой-то момент он решил, что ему удалось то, о чем в тайне мечтает любой мясник и любой веган: изменить свою природу.

Но природа — умная, ревнивая дама. И она очень не любит, когда ей изменяют. Особенно — с едой.

Как-то вечером Маша сказала, что ей придется ненадолго лечь в больницу. И улыбка ее впервые с момента их знакомства выглядела немножко чужой, будто приклеенной. Он проводил ее на Каширку, вернулся домой и стал думать. Его вины тут быть не могло, за все время их знакомства он попробовал ее только один раз, в первый день. Очевидно, всему виной ее плохая наследственность, и россыпь родинок по всему телу, в этом смысле, тоже не очень хороший знак. Но кукситься не надо. А надо ждать, поддерживать Машу и верить, что все будет хорошо. Потому, что если будет плохо, то… Нет, лучше об этом не думать!

Так прошла неделя, или около того. Врачи мямлили что-то мрачно-неопределенное, Маша дожидалась результатов повторных анализов, а у Никиты вдруг начались ночные кошмары. Вначале он решил, что их причина — тревога за Машу и стресс от внезапного одиночества. Но потом, проснувшись как-то под утро в холодном поту, с разинутым, как у галчонка, ртом, понял, что его просто мутит от голода! Причем от голода в том самом смысле, как его понимает тусовка. А вот вторая мысль заставила его стиснуть челюсти: значит, до этого он все-таки ел? Блин, это же очевидно: днем он себя контролирует, не вопрос, а вот когда спит? Когда он спит, природа контролирует его! И заставляет делать то, что с ее, природы, точки зрения, ему положено. То есть, жрать!

— Классный я, все таки, парень, — усмехнулся он. — Ночью обгладываю человека, словно кость, а днем — люблю.

И эта, последняя мысль, о случившейся, под конец, любви, была самой печальной и самой бесполезной.

Остаток ночи был не из тех, о которых стоит вспоминать, хотя и забыть его тоже вряд ли получится. Собственно, тогда Никита твердо решил, что его биография должна закончится прямо здесь и сейчас. Тот, кто лишает жизни любимого человека, сам жить не должен. И он почти исполнил задуманное, остановившись в самый последний момент. Не из-за страха смерти, нет. Просто сначала надо отдать долги, а потом уже закрывать лавочку.

Наутро он поехал в клинику и, пугая врачей своими перебинтованными запястьями, забрал Машу домой. Медицина, впрочем, возражала не особо: больной помочь уже было нельзя, а вот клинической статистике — еще очень даже можно.

Всю дорогу в такси он тщательно прислушивался к Маше. Рядом с ним на заднем сиденье ехал совсем другой человек — мрачный, неуверенный, испускающий острую, чесночную волну отчаянья и страха. Собственно, с этой волной и была у него связана одна слабая надежда.

Никита как-то слышал разговор двух мясников, надрывавшихся по следственной части. Так вот, тот, что постарше, учил другого, что если кого прессуешь, с сердцем к этому делу подходить нельзя, хоть иногда и очень хочется. Во-первых, не есть полезно для здоровья, а во-вторых, когда следак на нерве, терпила это чует, и ему легче как-то. Может вообще боли не почувствовать. Вот так!

Мало? Маловато. Но попробовать стоило. Терять-то, собственно, нечего.

Дома он уложил Машу на кровать, попытался накормить заранее сваренным бульоном — почти безрезультатно. Бросил это безнадежное занятие, разделся для лучшего контакта и лег рядом. И впервые с их первой встречи совершенно сознательно попробовал ее на вкус.

Ощущения были отвратительные, как если бы убежденного вегетарианца заставили отсасывать кровь из ранки укушенного змеей человека, да еще и не сплевывать, а глотать! Никиту мутило, мелко трясло, он царапал ногтями матрас под испуганными взглядами начинающей что-то понимать Маши.

И тут с ним произошла странная штука. Нет, отвращение не исчезло, просто он втянулся в процесс, словно нырнул в водоворот из кислоты, и отдался разъедающим его струям. А потом — стал грести, управлять ситуацией. Громко клацая челюстями, он орал на Машу, проклинал ее, день, когда они познакомились, болезнь, себя. Впивался зубами в захлестнувшую его с головой жгучую муть, вырывал из нее огромные куски и глотал их целиком, не жуя!

Сколько времени это все продолжалось — он толком не помнит. Может, час, а, может, несколько дней. Ясность мысли покинула его, сменившись набором статических картин. Вот он наклонился над Машей и целует ее в мокрый от пота лоб, в потемневшие веки. Вот вытирает с подбородка кровь, текущую из прокушенной губы. А вот — и это ощущение почему-то запомнилось ему сильнее всего — лежит рядом с ней, переполненный общей мутной болью, и эта боль почему-то приносит ему наслаждение. И, как ни странно, ему кажется, что наслаждение это — такое же общее для них двоих, как и боль.

Потом он окончательно отключился, а когда очнулся — у его постели сидела Маша, бледная, почти прозрачная, но ужасно решительная, и пыталась влить в него ложку бульона из кастрюльки, зажатой между колен. Его привычно, хотя и совсем слабо, коснулись ее тепло и радость, но он немедленно стиснул зубы — хватит, покушал. Да и не хочется. Никита мрачно улыбнулся. Похоже, та еда, что он поглощал, лежа рядом с ней, ему теперь куда больше по вкусу.

Они даже не пошли к врачу. Зачем создавать нездоровые сенсации? Маша поправилась на удивление быстро и снова обрела свой ровно-добродушный настрой.

Узнав, что он перекинулся в мясники (Никита, братан, давно бы так!) знакомые из тусовки пристроили его системщиком в прокуратуру — вот где еды, хоть обожрись. Интриги, страх, ненависть — все высшего качества, свежее! Просто Елисеевский магазин какой-то. Достаточно пару раз пройти по коридору — и сыт.

Каждый вечер Никита возвращался домой, пошатываясь от переедания. А дома — купался в ласковых волнах Машиных эмоций, не забывая крепко-накрепко прикрывать рот. На всякий случай, чтоб снова не войти во вкус.

И все бы хорошо, но вспоминалась ему иногда та самая ночь, когда они лежали рядом, слегка касаясь подрагивающими плечами, и делили пополам боль, любовь и, почему-то, совсем не страшную смерть. Он даже подумывал о некотором разнообразии в их отношениях, о некой игре, и перед его глазами возникали кадры из давным-давно виденных фильмов про Империю Чувств и Ночного Портье, а также странные, по преимуществу сделанные из блестящего металла и черной кожи, предметы.

Заманчиво, черт возьми! Куда заманчивей их нынешнего ровного бытия. Попробовать бы… Вот только как тогда вовремя остановиться?

И, главное, зачем тогда останавливаться?

Конец.