Глава 29. Подлинное искупление

Сухость во рту и в горле были нестерпимыми. Если бы ему удалось поймать губами хотя бы один из мелких листочков, что усеяли опутывавшие его ветки, это было бы хоть какое-то облегчение. А может быть, и нет. Когда во рту нет слюны, врядли возможно проглотить даже тщательно разжёванный берёзовый лист.

Барбарус с тоской вспомнил о том восхитительном соке, которым поила его Берёзка. Этот волшебный нектар заменял им еду и питьё. Тогда больше ничего ни есть, ни пить ему не хотелось. Видимо чудесный напиток обладал какими-то особыми свойствами. Но сейчас его источник был недоступен, и Барбарус уже второй день изнывал от голода и жажды. Кроме того, ему казалось, что дерево тянет соки из него самого. Нет, он был уверен в этом!

Дело в том, что древесные чертоги… сжимались. Покинутое дриадой дерево, видимо засыхало, и потому стремительно теряло жизненные соки. Похоже, оно сейчас воспринимало пленённого капитана, как часть себя, и он терял необходимую для жизни влагу вместе с ним. Почему при этом древесные чертоги становились меньше, оставалось только гадать. Он ведь не знал, как они вообще устроены, и каким чудом внутри дерева, бывшего не толще его собственного торса, помещается множество комнат, коридоров и та самая ванна, в которой искусники-муравьи чудесным образом излечили его раны.

Барбарус не мог даже голову наклонить, чтобы посмотреть вниз на собственные ноги, но он чувствовал, что они вросли в дерево по колени. Так он, наверное, врастёт в дерево весь, но к тому времени врядли будет жив — умрёт от обезвоживания.

В этом проглядывалось горькое «удобство» — его труп будет заключён в особенный берёзовый гроб, который, правда, стоит вертикально. Вот будет потеха, если кто-нибудь срубит его на дрова!

Капитан одёрнул себя. Прочь такие мысли! Нельзя поддаваться панике, пока существует, хоть какая-то надежда. Пусть он не может выбраться самостоятельно, но ведь Берёзка должна вернуться! Или Фоллиана найдёт его...

Обморок. Конечно, он был в обмороке, потому что до того не было мучительной боли в голове и во всём теле. Капитан Барбарус разлепил склеившиеся веки. Оказывается за то время, которое он провёл в отключке, древесные покои совсем сжались и сдавили его. Эдак они его скоро раздавят! Медленно...

А сколько собственно прошло времени? Впрочем, какая разница?.. Надо думать не о времени, как о таковом, а о том, чтобы достойно принять свою погибель. Хм-м, опять же таки, какая разница, достойно он её примет или нет? Здесь всё равно некому оценить его мужество, кроме муравьёв. Но их он тоже не видит. Ушли, наверное. Что им делать в доме без хозяйки?

Нет! Он будет мужественным перед самим собой и не поддастся малодушной панике, даже перед лицом мучительной смерти!

Между прочим, он это заслужил. Хорошее наказание за предательство. Клятва верности супруге перед алтарём, это такая же клятва, какая приносится Богу или сюзерену. Какая разница, какую из клятв преступил тот, кто торжественно обещал хранить верность? Богоотступник, либо презренный трус, покинувший поле брани без команды к отступлению или прелюбодей, не сумевший устоять перед смазливым личиком и женскими прелестями юной красотки? Перед этой сказочно-белой светящейся кожей, перед водопадом неземных зелёных волос, перед нежностью её рук...

Ага… Капитан Барбарус вздохнул. Он ещё раз убедился, что ничего не смог бы с собой поделать. Никакие клятвы не могут остановить силу любви. Даже ничуть не остывшая любовь к Фоллиане не стала препятствием для возникновения любви к Берёзке. Он любил их обеих!

Случись с ним такое в цивилизованном месте, он, наверное, нашёл бы выход. Многие ведь так жили. У купцов, возивших товары по одному и тому же пути, сплошь и рядом было по две семьи, живущие на разных концах дороги. Иногда случалось и больше, но таких было мало, а вот по две заводил едва ли не каждый, кто успевал накопить капиталец. А, что? Куда бы такой купец ни ехал, он всегда направлялся домой. Это ли не жизнь, о которой мечтает нормальный мужчина? И почему это нельзя любить обе семьи одинаково? Показательно то, что такие семьи, чаще всего знали о существовании друг друга, и даже посылали с папой подарки далёким братикам и сестричкам, но крайне редко при этом встречались, а случалось, что вовсе не видели друг друга всю жизнь.

Древесные тиски сжали так, что Барбарус не удержался от стона и проклятия. Нет, такая жизнь для него закрыта. Придётся умереть с осознанием бесчестия, которое не получится искупить. А как, собственно, искупить-то его?

Если бы он усомнился в Боге, то попросил бы духовного пастыря наложить на него очистительную епитимью, которую честно выдержал бы. Если бы бойцовый дух оставил его, и он отступил с поля боя, как трус, то просил бы своего сюзерена и повелителя о предоставлении ему второго шанса на поле битвы, либо очищающей казни, достойной рыцаря. Но как быть ему сейчас? Что могло бы послужить искуплением его неверности любимой жене? Нет, им обеим...

Барбарусу вдруг страстно захотелось попросить прощения и у Фоллианы, и у Берёзки, после чего принять то наказание, которое они придумают. Но будет ли такое действо искуплением? Врядли.

Мужчины и женщины говорят о любви на разных языках. Даже когда пара влюблённых объясняется друг другу в нежных чувствах, каждый понимает это по-своему. Если бы природа не приходила людям на помощь, их род давно бы выродился, когда они полагались бы только на слова, сказанные под влиянием чувств. Нет, это не то. Слова в его случае имели бы такое же значение, потому что были бы поняты не так, как понимает их он сам. Ничего бы его раскаяние перед обеими девушками не исправило!

Дерево ещё сильнее сжало его. Надо было торопиться. Куда? Что такого произойдёт, если он придумает для себя выход? Ведь он всё равно ничего не успеет сделать.

Дышать становилось всё труднее. Воздуха в древесных чертогах почти не осталось. Ещё бы! То, что совсем недавно являлось противоположной стеной, до которой было не менее трёх шагов, теперь давило, как пресс на грудь и живот, и грозило через малое время раздавить череп. Ждать оставалось недолго.

И тут он понял! Понял, что был неправ в своих рассуждениях с самого начала. Каким же он был эгоистом! Прощение… Искупление… Ведь он же думал всё это время только о себе и жаждал сбросить груз давящий душу, заботясь, исключительно о себе любимом. А как же Фоллиана? О её чувствах он подумал? Нет.

Волей-неволей человек представляет чувства ближнего своего, как свои собственные, но лишает его при этом прав, которыми наделяет себя. Чтобы понять чувства Фоллианы, он должен был полностью поставить себя на её место. Конечно, он не может мыслить и чувствовать, как женщина, но всё же...

Итак, представляем себе, что его жена полюбила другого, так же, как он сейчас — не разлюбив его, своего законного супруга. Что тогда?

Несмотря на своё беспомощное положение, Барбарус почувствовал, как от одной лишь этой мысли у него в жилах вскипела кровь! Ах, вот, значит, как! Он, мужчина, даже в самоосуждении находит себе оправдание, а она на это права не имеет? А почему? Только потому, что она женщина? Потому что она, создание слабое и не обладает могучей дланью принуждающей и карающей?

Но разве это значит, что она не может полюбить, как это случилось с ним? А что если она захочет жить на две семьи, как он только что припоминал? Стерпит ли он такое?

Ну, хорошо, Фоллиана сильная, хоть нельзя оценивать её силу с мужской точки зрения. А как же Берёзка? Хрупкое младшее лесное божество было абсолютно беззащитным. Её мог обидеть даже заяц, но ведь и она жаждала и требовала любви, ещё как требовала!

Всё-таки Барбарус взял на себя слишком много. Умом он понимал, что справедливость требует равных прав на любовь для мужчин и для женщин. Гипотетически он готов был предположить ситуацию, в которой некая абстрактная дама имеет две семьи, наподобие тех о которых уже шла речь. Ну, да, отстранённо он ничуть не осудил бы её за это, даже может быть поаплодировал силе и удали лихой бабёнки!

Правда, как бы это выглядело на практике, представить себе было очень непросто. Мир женщин отличается от мира мужчин, и их возможности здесь традиционно ограничены. А то, что некоторые из них изменяют мужьям с одним или несколькими любовниками, неизбежно связывается с пороком, грехом… Нет, это неудачный пример.

Барбарус готов был признать право женщин на свободу в любви. Теперь он допускал, что такое право есть и у Фоллианы, и у Берёзки. Нельзя быть жадным там, где речь идёт только о твоих интересах. Нельзя смотреть на человека, как на собственность, только на том основании, что ты мужчина и ты сильнее. Иначе это уже не любовь, а рабовладение.

Вот только сам Барбарус не готов был быть «одним из мужей». Он это знал наверняка, и это тоже было частью его природы. Но если раньше подобная ситуация с женой закончилась бы, как минимум дуэлью с её любовником, то сейчас крови не было бы, но он предоставил бы ей выбор — уйти или остаться. И, да — он готов был бы её простить. Всей душой простить и самому попросить прощение за то, что ей пришлось пережить, выбирая между одной и другой любовью.

Пат. Ко всему прочему, это были сейчас чисто теоретические, умозрительные размышления. Чтобы уйти спокойно, он должен был сделать что-то ещё и сделать быстро, потому что древесная хватка уже сжимала горло. Жизни осталось лишь на несколько болезненных вдохов.

— Простите меня, девочки! — прохрипел капитан Барбарус в наползающую черноту. — Простите… Найдите свою судьбу и живите счастливо!..

Треск пришёл откуда-то извне, но пленнику показалось, что это рвётся его собственная плоть. И всё же скрежетали и лопались не его мышцы и кости — трещали древесные оковы, спадая под напором неведомой силы! Барбарус вдруг вдохнул полной грудью и в его лёгкие расплавленной ледяной лавой хлынул лесной воздух, едва не остановивший сердце своей чудовищной свежестью!

В следующее мгновение в глаза ему ударил яркий свет, и это, наверное, было почти, как получить обухом промеж рогов — измученный пленник потерял сознание.