Глава 24. Призыв и дилемма

Голос… Это был её голос! Он узнал бы его из сотен, нет, тысяч голосов, говорящих, поющих и кричащих одновременно. Фоллиана! Фолли! Она призывает его, а он...

Барбарус высвободился из объятий спящей Берёзки, опасаясь одного — как бы ни разбудить это хрупкое создание гулкими ударами сердца. Сейчас он чувствовал себя людоедом, детоубийцей, извергом и предателем, но ничего поделать с собой не мог!

Капитан долго и тщетно уверял себя, что его влечение к дриаде, это просто реакция здорового мужского тела на влекущее и манящее женское. Но это было не так… Чувство, которое он испытывал к Берёзке, не имело также ничего общего с благодарностью. Нет, благодарность, конечно, была, но...

Барбарус не хотел любить эту девушку, но он её любил! А как же Фоллиана? Разлюбил ли он её? Нет. Но, разве такое возможно? Видимо, да...

Видавшему виды капитану, захотелось от этой неразрешимой дилеммы, бросится на собственный клинок, но его шпага осталась где-то в лесу на поляне. Там, где его ударил сбесившийся бык.

Он чувствовал себя человеком, лишившимся чести. Всё его воспитание, всё представление о человеческих отношениях, твердило, что любить двух женщин одновременно невозможно. Сколько бы ни было у мужчины любовниц, любимая всегда одна, и она затмевает всех прочих, отодвигает их раз и навсегда на задний план, заставляет забыть о них.

Но правильно ли это? Насколько верно это утверждение? Кто и когда установил такой порядок вещей?

Сын ведьмы и загадочного существа, называвшего себя козлом, но разумного и ведущего человеческую жизнь, капитан Барбарус считал себя человеком и был воспитан в традициях христианской веры, причём очень долго служил Церкви, будучи уверенным в её непогрешимости. Тогда для него достаточным объяснением любого вопроса было утверждение — «Так захотел и установил Бог!» Но со временем этого объяснения оказалось мало.

Нет, капитан не утратил веры, не разочаровался в Боге и до сих пор считал себя сыном Церкви и человеком. Однако его уверенность в незыблемости и правильности многих доктрин заметно поколебалась. Тот, кому он доверял все эти годы, а именно Великий Инквизитор, прибравший к рукам и духовную, и светскую власть в его родном городе и окрестностях, оказался вовсе не тем, за кого себя выдавал. Барбарус продолжал служить ему и в другом мире, когда из Князя Церкви он преобразился в главу мафии, но теперь его кумир был поколеблен, и, в конце концов, старый служака решил покинуть его. С другой стороны многие из тех, кого он преследовал по указке своего бывшего патрона, оказались людьми, (и не только людьми), которых он рад был бы видеть среди своих друзей.

Значило ли это, что для капитана Барбаруса всё в одно мгновение перевернулось с ног на голову? Нет, конечно. Он был слишком умён для этого. Перемены, изменившие мир вокруг него, диктовали лишь одно условие — следовало продумывать каждый шаг на своём пути в будущем, подвергать осмыслению все ситуации, все события, которые случились с ним раньше и происходят теперь. Нет ничего «изначально данного», «общечеловеческого», «само собой разумеющегося», «абсолютного». Есть только сущее, которое может быть приемлемо или неприемлемо для кого-то и никогда не будет приемлемо для всех. Разве что для большинства. Но это не значит, что, то сущее, которое приемлемо для меньшинства, неправильно и не имеет право на существование. Оно-то как раз может быть чем-то прекрасным, настоящим и более близким человеку по природе, чем неизвестно кем установленные правила. Но чтобы принять такое суждение, требовалось отказаться от всего того, что внушалось, чуть ли не с младенчества, как данность, а это было очень непросто!

Вот и сейчас, вопрос о любви выбил его из колеи и заставил глубоко задуматься. Любить можно лишь одну женщину! Как легко поставить на этом точку, встать в горделивую позу и презрительно поглядывать на тех, кто смеет сомневаться в этой «очевидной» и «незыблемой» истине. А если у такого убеждённого имеется какая-то власть, то, конечно же, следует навязать эту «истину» всем несогласным с помощью кнута и топора!

Но вот он узнаёт, что те, кто преподал ему такую «аксиому», (равно как и многие другие), сами по себе суть лжецы, выдумщики и притворщики. Значит ли это, что всё сказанное ими неправда? Следует ли переосмыслить то, что он долгое время считал незыблемым?

Как бы это ни было тяжело и неудобно, но капитан решил, что следует. И он думал, переосмысливал, анализировал и делал выводы, порой совсем неутешительные для себя.

Ловушка любви в которую он попал, показывала ему простой и с первого взгляда естественный выход — оставить одну возлюбленную ради другой. Предположим, он это сделает, но кого он должен оставить? С первого взгляда здесь вроде бы тоже всё ясно — Фоллиана его жена, его ангел, растопивший ледяное сердце, про которое сам хозяин думал с грустью, что оно не оттает уже никогда. К ней он стремился всей душой, по ней тосковал и о ней беспокоился, значит, её и следует выбрать. Но Берёзка...

Есть мнение, что настоящая любовь, это последняя любовь. Если возникла новая любовь, значит, предыдущая либо была ошибочной, либо иссякла. В таком случае выходило, что вот она, его подлинная любовь, сладко спит на ничем не покрытом деревянном ложе, которое ей мягче любого пуха. Так как же быть?

Выхода не было. Он не мог выбрать между двумя девушками, потому что в любом случае этот выбор означал предательство. Прежде всего, предательство по отношению к самому себе.

Барбарус давно уже знал способ извлечения истины из собственного сознания, доступный каждому человеку наделённому сильной волей. Способ этот всегда крайне тяжёл, но именно он лучше всего помогает разобраться в собственных чувствах. Звучит он просто — не лгать самому себе.

На деле отринуть самоуспокоительную ложь, крайне сложно. Казалось бы, нет ничего проще, чем признать, что он любит Фоллиану, (ведь так оно и было!), и оставить «нелюбимую» Берёзку засыхать в одиночестве. Но это означало принять удобную, всё оправдывающую ложь и жить с ней всю оставшуюся жизнь.

Почему бы в таком случае не лгать дальше? Ведь он может не говорить ничего Фоллиане о Берёзке, а про своё чудесное спасение сочинить какую-нибудь небылицу, выдав полуправду за правду и окончательно при этом положить барьер изо лжи между собой и своей любимой женщиной.

Точно так же легко придумать предлог, чтобы остаться с Берёзкой и забыть Фоллиану. Но ведь это тоже породит ложь, имеющую свойство расти и питаться человеческими душами.

А теперь правда — он любит их обеих и ни одной из них не может отдать предпочтение. Это означало, что его постигла тяжелейшая жизненная катастрофа...

Барбарус понимал, что из сложившейся ситуации он не сможет выпутаться в одиночку. Даже если удастся прийти к какому-то соглашению, это будет означать неизбежные потери. В самом худшем случае он потеряет обеих девушек и себя самого. В лучшем — его дальнейшая жизнь будет напоминать жизнь калеки, перенесшего ампутацию. Да, со временем боль утихнет и шрамы зарастут. И даже фантомная щекотка в потерянной части тела перестанет беспокоить. Но вместо того, что составляло с ним единое целое, останется культя и это уже будет с ним навсегда.

Почему он был в этом уверен? Всё просто — его возлюбленные обязательно потребуют от него сделать выбор. Они ведь тоже люди. Мало того, они — женщины!

Несмотря на то, что душа Фоллианы имела в основе квинтэссенцию мудрости человечества, заключённую в книгах, а дриада Берёзка была духом дерева и относилась к младшим божествам, обе они пребывали в человеческих телах и обладали всеми человеческими чувствами. Это означало, что его ждал вполне заслуженный гнев Фоллианы за измену и естественное непринятие девушками друг друга.

Как вариант, могло случиться так, что жена просто прогонит его от себя и будет по-своему права. То есть, он признавал за ней такое право. Но, скорее всего она потребует от него оставить любовницу и забыть о Берёзке раз и навсегда.

Что же касается Берёзки, то здесь имелась некоторая неясность. Дриада продолжала называть Фоллиану его женой, но была уверена в своём главенстве, на том основании, что «старая» жена Барбаруса ушла, и с каждым днём удаляется всё дальше. Капитану оставалось лишь догадываться, как Берёзка поведёт себя, если Фоллиана окажется рядом.

Итак, приходилось признать, что грядут времена тяжких испытаний и потрясений. И теперь, когда прозвучал призыв Фоллианы, он понял — час настал и грядёт развязка.

С такими мыслями капитан Барбарус встал с их с Берёзкой любовного ложа и принялся искать свою одежду. С того самого времени, когда он попал в древесные чертоги лесного божества, (и где всё это помещалось?), одежда была ему не нужна. Берёзка сама не знала стеснения, не понимала, что значит быть нагой или одетой и находила странной «кору» в которую был облачён спасённый ею «сатир». Очень быстро сам Барбарус перестал ощущать себя голым, тем более что у него имелась одна анатомическая особенность — от пояса вниз до самых коленей, он был покрыт густой и длинной шерстью, такой, что даже будучи обнажённым, всё равно как бы оставался в коротких меховых штанах. Но теперь одежда была нужна, ведь вне древесных чертогов он не хотел гулять нагишом.

Стараясь не стучать копытами, злополучный любовник отправился исследовать мягкие изгибы и впадины, заменяющие в древесных чертогах углы, к которым люди привыкли в своих домах. Кажется, его вещи лежали в этой нише. Или в той?

Призыв становился всё сильнее. Этак он может не успеть и предстанет перед Фоллианой, в чём мать родила. Невелика беда, но...

Барбарус чуть не грохнулся, когда собираясь сделать очередной шаг, вдруг почувствовал, что его правая нога приросла к полу. Опустив глаза, он увидел, что вокруг его лодыжки обвилась тонкая, гибкая, но чрезвычайно прочная ветка с мелкими зелёными листочками. Миг и точно такая же ветка захлестнула лодыжку левой ноги.

— Не пущу! Мой!.. — послышался у него за спиной голос Берёзки, в котором слышались слёзы.

Вот оно! Началось… Он хотел обернуться, чтобы объяснить дриаде, что не откликнуться на призыв Фоллианы ему нельзя, что он сам составил это заклинание так, что оно было способно пронзить и пространство, и время, а если надо, то взрезать оболочки множества миров. При этом, даже будучи прикованным к скале цепями Прометея, он полетит к своей любимой… скорее всего разорванным на куски.

Ветка толщиной с руку обвилась вокруг его торса, а две потоньше захватили запястья. В то же самое время что-то, чего он не разглядел, плотно зажало ему рот.

Вот так! Его лишали права голоса. Как ни странно, от этого даже полегчало. Но это было облегчение обречённого, которому не оставили выбора. Бедная Фоллиана! Ещё немного и она получит мужа порубленного на котлеты.

Резкая боль во всём теле заставила застонать вояку, который бывало, не морщился, когда из него доставали засевшую в где-нибудь в плече бандитскую стрелу. Свет померк в глазах капитана, и он понял, что теряет сознание. Где-то далеко вскрикнула перепуганная Берёзка, а затем раздался страшный душераздирающий треск, похожий на звук дерева, рвущегося, как бумага...