XVI ГЛАВА

XVI ГЛАВА

Сердце осыпает бесчисленным градом ударов внутреннюю полость грудной клетки. Оно не такое сильное как раньше. Сам-Ру уже давно держит кисару за хвост. Дышать старику стало заметно труднее, появилась отдышка. Повсюду ощущался неприятный запах мха и сырости. Почему он должен прятаться по норам как трусливый кут? Что за вздор?! Жрец жадно облизнул пересохшие губы, брезгливо смахнул плотный кусок паутины, покрывалом, накрывший голову. Довольно неприятное ощущение от присутствия за спиной истлевшего мертвеца, не давало Рату покоя. Нельзя оставлять ушедших к Сам-Ру, вот так вот, без присмотра. Кому только пришла такая безумная идея в голову? Мерзкие прислужники кута! Оглянулся: пустые впадины глазниц, грозно смотрящие на него из темноты, заставили аруту жреца съёжиться. Какая же гадость! Тьфу! Кисару поморщился, передернул плечами, сплюнул под ноги и отвернулся.

— Нет, отсюда надо срочно выбираться!

Время шло. Жрец пыхтел, выл от боли в руках, но продолжал усиленно раскапывать завал. Кто-то должен будет за это ответить! Иссечённые временем ладони расцарапаны и стёрты в кровь, однако Рату так и не решился сделать перерыв на отдых. Все нутро его рвалось наружу. Сопя, подобно старому гураму, он упорно перекладывал неподъёмные валуны, откидывал на сторону менее крупные камни. Пальцы бегали по холодным выступам. Жуткая атмосфера, наличие останков, близость Сам-Ру, а главное темная неизвестность, таившаяся за спиной — изводили кисару страхом. Он даже поймал себя на мысли, что боится задохнуться от нехватки кислорода. Камень, ещё один, ещё! О, Ра-Аам, когда же это закончиться?

Время шло, Рату работал как проклятый, а завал, казалось, не спешил уменьшаться.

Наконец с облегчением выдохнув, служитель культа прошептал:

— Хвала тебе дарительница жизни, Великая Ра-Аам!

Он зачарованно уставился на луч света, который саяком, полоснул по тёмному полотну пещеры. Тонкий клинок Ра-Аам пронзил темноту и упёрся в глазницу древнего воина, зашторенную несколькими слоями рванных паучьих сетей. Пылинки, поднятые в воздух активной деятельностью кисару, заиграли на свету. Желтые, покрытые пылью клыки Рату обнажились, кривая, самодовольная ухмылка исказила морщинистое лицо.

Сколько точно прошло времени, с тех пор как он завалил себя в пещере, жрец не знал — по примерным подсчётам где-то около двух рассветов, может чуть больше. По началу, старик не пытался разгребать завал, выжидая ухода сиронгов. Только после того, как голод начал, острыми когтями, точить его изнутри, Рату принялся за валуны. И даже после проникновения света в пещеру, кисару не стал торопиться покидать своё убежище. Мало ли что?! Страх еще какое-то время сковывал его тело. Освободив доступ к свежему воздуху, жрец довольно долго сидел напротив отверстия, всматриваясь вдаль и прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Боязнь остаться навечно пленником пещеры казалась меньшим злом, чем встреча с ненавистными всадниками Ситуст-Ры. Наконец, убедившись, что поблизости нет фарангов Сабатаранги, он продолжил освобождать проход.

В процессе работы над раскопками завала Рату, судорожно соображал, как лучше поступить дальше. В том, что он остался совершенно один, сомнении не могло быть. Конечно, старик понимал, что необходимо добраться до племени и чем раньше, тем лучше. Но смущало отсутствие при себе, какого-либо достойного жреца оружия. Одними заговорами, да проклятиями от когтей топорсиков не спастись. Хищные твари только и ждут возможности полакомиться жреческой плотью! Единственное, чем служитель культа Ра-Аам мог попробовать себя защитить — это древний неподъёмный топор, который в столь немощных руках не представлял особой угрозы даже для кута.

Поэтому погруженный в мрачные размышления, Рату не испытал особого восторга, когда, наконец-то смог выбраться. В аруту стало тоскливо, от осознания неизбежного одиночества. А, что если сиронги убили или увели в рампа всех кисару? Все в ком он так нуждался, кто мог его защитить? Служитель культа уже и забыл, как это остаться одному посреди диких джунглей в окружении свирепых хищников. Временами накатывала волна уныния от полной уверенности в том, что сиронги уничтожили всю лучшую часть племени до последнего тога. Тех тога, что были верны ему, ведь всех колеблющихся старый кисару заранее отправил вместе с племенем.

Как остаться верховным жрецом, если у тебя больше нет паствы? Перед глазами замаячили образы конкурентов из соседних племен. Ши-Гуцу, Масалаг, Тохи-Арас и, конечно, Жандал, ждущий смерти Рату за Перевалом! Отъявленные подлецы и клеветники, все, как один! Наверняка не упустят своего шанса, гореть им на ладонях Сам-Ру! Холод пробежал по спине жреца. То, что он так боялся потерять в противоборстве с воинами, могло сейчас испариться, причем, без особого участия с их стороны. Власть очень сложно приручить, но ещё сложнее ее удержать! Страх неподъёмными булыжниками осел внутри аруту кочевника. О, Великая Ра-Аам!

В конечном итоге, жрец решил ещё пару рассветов переждать в горах, так как для него там было относительно безопасно. Ни топориски, ни агато не охотятся в скалах, а от охноса можно спрятаться в любой расщелине. Рату убедил себя, что не всё так плохо и Великая Ра-Аам всегда подержит своего слугу. Так прошел рассвет. Несколько успокоившись и приведя мысли в порядок, жрец решил раздобыть себе чего-нибудь съестного. Постанывая и проклиная всё, что его окружало, он спустился с горы, волоча за собой тяжеленный топор мертвеца. Вот же, грязь со стоп Сам-Ру, как же тяжело?! Страдая от голода, кисару еле слышно постанывал, временами срываясь на приглушенный вой. Он спрятался в высокой траве, чтобы выследить кутов, которые непременно должны отсиживаться по зарослям саговника. При мысли о сочной ножке маленького животного, обваленной в ароматных травах и зажаренной на костре, у жреца громко заурчал желудок.

Шло время, но ничего особенного не происходило. Навыки охотника за годы служения богине оказались напрочь утраченными. Рату ощущал собственную бесполезность и никчемность, и осознание этого факта сильно раздражало жреца. Наконец, терпение лопнуло. Так и не дождавшись кутов, служитель культа спустился ниже на один ярус, затем ещё на один, пока не оказался на месте бывшей стоянки кочевников. Никаких следов присутствия сиронгов или соплеменников на поляне, Рату не обнаружил. Когда он углубился в лесную чащу, рассчитывая найти хотя бы мелких животных, совсем рядом раздались чьи-то приглушенные голоса. Жрец остановился, огляделся вокруг, замер, будто охнос над жертвой, и прислушался. Какая удача! Хвала, Великой Ра-Аам! Хищная ухмылка лениво выползла на покрытое глубокими морщинами лицо.

«Там явно кисару! Так и есть, я слышу знакомый говор, хвала тебе Светлоликая богиня! Сам-Ру, темный правитель обители предков, тебе не запугать меня!»

Жрец отбросил на сторону топор и начал осторожно пробираться сквозь густо сплетенные ветви. Щурясь по сторонам подслеповатыми глазами, он, то и дело, спотыкался, падал, но продолжал идти на голос, в надежде разглядеть среди густой листвы своих тога, раньше, чем они заметят его. Сбив ноги в кровь, жрец, наконец, достиг цели. Однако не стал рисковать и предпочёл, для начала, провести небольшую разведку. Осторожно раздвинув ветви, Рату осмотрелся. На другой стороне поляны, он увидел странное существо: маленькое с невероятно вытянутым черепом и большими, словно блюдца, глазами. Оно напомнило жрецу уродца из историй, которые старухи рассказывали у костра нашалившим маленьким кисару. Прихвостень Сам-Ру! Но внимание Рату привлёк не этот серо-зелёный страшила с боевым окрасом на теле, а его более рослый попутчик.

Вот так удача! Старик застыл в кустах, не прекращая благодарить про себя Великую Ра-Аам. Какое везенье — к нему прямо в руки через поляну направлялся сын Росы. От удивления и переизбытка нахлынувших чувств, старик даже забыл закрыть рот. Скалясь кривыми зубами и пуская слюни от удовольствия, Рату пожирал глазами ненавистного ему мальчишку. Вот, виновник всех его неурядиц! Оцепенение старца улетучилось при появлении охноса, который стремительно атаковал юного кисару. Служитель культа резко развернулся и побежал за топором. Опыт подсказывал ему, что молодой воин вместе с другом не очень хорошая защита от хищника, поэтому пока не поздно, лучше позаботится о себе самому.

— Где же это проклятое старье? Вот же, грязь со стоп Сам-Ру! Ах, ты! Никчемное охвостье кута!

Бегая в панике по кустам, Рату наконец наткнулся на топор древнего воина. Жрец перевёл дух, прочитал молитву о сохранности своей аруту, а затем отправился на поиски Мирта. Уж теперь-то, он не упустит шанса посчитаться с нечестивцем. Вооружившись, служитель культа решил пройти ближе к горе, чтобы внезапно не натолкнуться на кисару. Мало ли, что?! Ведь богиня могла сохранить никчемному поганцу жизнь.

«Там будет безопасно, а в случае чего, всегда можно добежать до пещеры и легко укрыться от любого прислужника Сам-Ру. Ты даже не представляешь, мерзкий нечестивец, как я рад встречи с тобой. Вот истинное проявление благосклонности Великой Ра-Аам!»

Так про себя рассуждал жрец, перешагивая через узловатые корни древесных исполинов. С лица служителя культа не сходила ехидная ухмылка. Сжимая, до боли в суставах, рукоять топора, Рату представлял, как будет добивать истерзанного ящером юношу. Жрец буквально всеми чешуйками кожи ощущал прикосновение капель крови Мирта. Охнос наверняка сделал свое дело! Перед глазами Рату лежало трепещущее сердце воина, из которого ему предстояло утолить жажду. Старик облизнул отвисшую губу и, вращая рубиновыми глазами, по сторонам, в поисках лучшей «тропы», похвалил себя за то, что так своевременно выбрался из пещеры.

Идти по тернистым дебрям с тяжёлым топором наперевес, оказалось не так-то просто. Когда Рату доковылял до края поляны, то, к своему удивлению, обнаружил там убитого охноса, а рядом с ним выживших после схватки кочевников. Юный кисару, как раз, помогал своему уродливому другу выбраться из-под неподъёмной туши ящера.

«Вот же, фокуру! Поганый отпрыск Росы! Как такое возможно, раздери тебя Сам-Ру на куски? Ух! Ну, ничего, нечестивец! Пережду. Пока заберусь повыше, а там, как стемнеет, отрублю ваши никчёмные головы. Да поможет мне в этом Великая Ра-Аам! Интересно, зачем мальчишка вернулся, да ещё притащил с собой этого уродца? Хотя так, даже лучше, я сам всё из него выну!»

До наступления сумерек ещё было очень далеко, поэтому жрец забрался на гору и, надёжно спрятавшись, отсиделся там, чтобы случайно не попасть на глаза врагам. Время от времени Рату подползал к краю выступа, служившим ему укрытием от пришельцев, и наблюдал за их действиями. Чем дольше приходилось ждать, тем сильнее нервничал Рату. Дошло до того, что старик даже стал чесаться по всему телу от нетерпения.

С наступлением долгожданной темноты, служитель культа осторожно спустился вниз. Продвижение шло медленно, так как вес топора в разы превышал, приемлемый вес для тщедушного кочевника. Перешагивая с оружием в руках с валуна на валун, Рату, неожиданно вздрогнул от громкого крика охноса. Сам-Ру заигрывал с воображением старика. На секунду кисару показалось, что из темноты джунглей на него, оскалившись, смотрит агато. А может топориски? Откет? В итоге, натянутые до предела нервы сыграли с Рату злую шутку. Перепугавшись собственной тени, он вскрикнул, споткнулся и, с шумом бряцая топором по камням, полетел, вниз проклиная всех и вся. Рату был уверен, что первоначальный план рухнул, поэтому, не дожидаясь прибытия врагов, вскочил и поспешил назад в пещеру.

«Ах, ты ж, мерзкое охвостье кута! В темноте нечестивцы не смогут разыскать меня. Заберусь в самое сердце горы. Тупицы никогда не догадаются, а если полезут за мной, передушу, как вылупившихся отпрысков охноса. Да, думаю, это будет куда интересней, чем прозябать в компании мертвеца, будь он не ладен! Отлично! Мне бы впору править самой Ситуст-Рой, а не бегать за отщепенцами по лесам! Ну, да ладно! Посторонись Сабатаранга! Я ещё и до тебя доберусь, старый мерзавец!»

Громко лязгая топором по каменной насыпи, и постоянно оглядываясь, верховный жрец, наконец, вскарабкался на заветный каменный выступ. Но когда по звукам стало понятно, что преследователи догоняют, Рату серьёзно запаниковал. Старик затаился. При появлении Мирта на слабо освещённой площадке кисару поднялся во весь рост, готовясь запустить в юношу топором. Стоя на трясущихся ногах, жрец представлял, как удивится мальчишка, когда заметит его. Рату так и подмывало, собственноручно, раскроить череп юному кисару. Обхватив, как следует, рукоять топорища, жрец, напрягая остатки сил начал раскручивать оружие над головой. Взмах, ещё один и ещё!

Однако прежде чем топор полетел к своей цели, служитель культа получил серьёзную царапину. Стрела, змеиным укусом, обожгла правое плечо. Ах ты, поганец! Ух! Нечестивец! Оружие отлетело в другую сторону и звонко ударилось о стену скалы. Рату, с выражением бессильной злобы на лице, отпрыгнул с того места где стоял, схватился за рукоять и, чертыхаясь, полез выше. Ещё не всё потеряно! Хорошо зная мальчишку, он не сомневался, что кисару теперь не остановится, пока не отыщет его. Забравшись в одну из многочисленных расщелин, жрец притаился, словно загнанный топориском кут.

По тихим голосам, долетавшим до него снизу, Рату предположил, что они прекратили преследование, так как, скорее всего, обнаружили вход в пещеру. Внезапная догадка вызвала в аруту служителя культа детский восторг. Хвала Великой Ра-Аам! Всё складывалось очень удачно! Очень! Он поднёс, дрожащими руками, к губам амулет и расцеловал полированную поверхность камня.

«Как только нечестивец полезет внутрь. Я обвалю проход. Погребу потомка Росы живьем. О, Великая Ра-Аам! Пусть паршивцы там передохнут а Сам-Ру приберёт их к себе!»

Осторожно, стараясь не шуметь, Рату спустился по склону. На безопасном расстоянии он стал терпеливо дожидаться подходящего момента, когда кисару, наконец, раскидает камни и полезет внутрь. Старик гордился собой. Просто отличный план! Тщедушная грудь выпирала полумесяцем, в то время как костлявые пальцы суетливо перебирали цепь амулета.

«Завалить вход в пещеру удачная мысль, но придавить нечестивца и гарантированно лишить его аруту — вот радость для Великой Ра-Аам! Что ж, поганец, посмотрим из чего тебя вылепил Роса. Ты ещё пожалеешь, что забрал у меня Ситу! Мерзкий прихлебатель Сам-Ру!»

Перед тем как приступить к выполнению своего плана, жрец решил удостовериться в том, что юноша действительно не сможет быстро выбраться. Он прекрасно понимал, насколько велик вес топора, а убежать с ним, от молодого кисару, будет практически невозможно. Поэтому некоторое время верховный жрец, ещё наблюдал из-за выступа за манипуляциями Мирта.

Только удостоверившись, что кисару не сможет быстро выбраться, Рату подошел и несколько раз дотронулся до его стоп. Затем попробовал толкнуть в бедро. Прикасаясь к юноше, кочевник чувствовал, как по хвосту бежит дрожь. О, Сам-Ру, какое же искушение! Не в силах больше сдержать себя, жрец впился когтями в щиколотку кисару. Прекрасно! Когда Мирт запаниковал, старик осмелел настолько, что даже прикрикнул на него. Хотя сам при этом Рату перепугался, не меньше кисару, и готов был опрометью бежать, куда глаза глядят, при первой же опасности.

Наконец, взяв себя в руки и трезво оценив ситуацию, в которой оказался застрявший кисару, жрец принялся яростно работать топором. Рату наносил, удары не целясь. Бил куда попало. Удар, ещё удар, и вот уже камни один за другим посыпались на жертву. Служитель культа даже повизгивал от удовольствия. Он не обращал внимания на кровоточащие мозоли, на усталость и боль в суставах. Старик поступательно обваливал проход. Когда, наконец, рукоять топора выскользнула из ослабевших рук, Рату остановился и обессилено упал на колени. Всё! Дело сделано! Теперь можно передохнуть. Стопы кисару давно пропали под каменной массой. Неожиданно верховный жрец разразился безудержным хохотом. С паршивцем покончено! Навсегда! Кочевника от смеха трясло до коликов в животе.

— Ну, что, Роса, что ты теперь скажешь? Ха-ха-ха! Ух!

Аруту Рату ликовала. Он был счастлив, как ни когда: хотелось кричать во все горло и делиться своей радостью с другими, однако вокруг не было никого кроме надоедливых кутов. Придя в себя, он принял правильную позу для обращения к богине, закрыл лицо окровавленными руками и воздал хвалу Великой Ра-Аам. Время шло. Старик самозабвенно молился. Он четко проговаривал каждое слово, стараясь ничего не пропустить в общей цепочке, иначе богиня может неверно истолковать желание просителя. Терпеливых всегда в конце пути ждёт награда, в этом он нисколько не сомневался. Рату сидел, уткнувшись лбом в пыль до тех пор, пока мелкие камни не стали больно врезаться в жёсткую кожу костлявых коленей.

Закончив, верховный жрец Ра-Аам, подождал некоторое время, чтобы убедится в удачном завершении коварного плана, после чего отправился на поляну, где ещё теплилось пламя костра. Внутри кисару все ликовало, хвала Великой Ра-Аам! Когда служитель культа спустился к подножью горы, по территории лагеря бегали юркие куты. Они выбрались на разведку, но так и не успели ничего толком стащить. Ещё какое-то время до слуховых отверстий старика долетал недовольный стрекот любопытных животных, а затем наступила привычная «тишина» Периферии.

Кочевник отогрелся возле огня, после чего с большим удовольствием попробовал обглодать оставшиеся после вражеского ужина кости кута. Утолить голод не получилось — постарались мелкие ящеры, раздери их Сам-Ру! Однако этот досадный факт не смог омрачить оптимистичного настроя Рату. Задерживаться на поляне он больше не собирался — в любое время могли появиться сиронги, либо хищные твари Периферии. Сам-Ру не дремлет и всегда очень голоден. Словно в подтверждение его опасений зашуршала густая листва деревьев, пропуская массивное тело хищника. Грозное рычание пронзило страхом Рату с головы до пят, покрыв сердце ледяной коркой бессилия. На мгновение кисару застыл на месте, ощущая, как постепенно, при каждом шаге ящера, холодеет хвост, заставляя трястись от страха колени.

Вот же, несносный фокуру! Нужно бежать и чем быстрее, тем лучше. Ноги сами мгновенно выпрямились, словно две сжатые пружины. Прихватив с собой догорающее полено, служитель культа, с быстротой самого молодого тога племени, поднялся на гору, где спрятался среди камней до наступления рассвета. Когда, спозаранку, Рату проходил мимо завала, он ненадолго задержался, чтобы прислушаться, не раздадутся ли из пещеры звуки, но кроме привычного шума джунглей ничего не смог разобрать. Как только свет Ра-Аам прошелся теплом по верхушкам деревьев, Рату отправился на поиски своих кисару.

Волоча, из последних сил, за собой тяжелый бронзовый топор через заросшие густой растительностью джунгли, и спотыкаясь через каждый десять-двадцать хилей, он рассуждал сам с собой.

«Всё же, не так я представлял себе, смерть нечестивца. Грызи его кости Сам-Ру! Слишком легкий путь для аруту. Эх, поторопился! Надо было немного подождать, пусть бы целиком забрался внутрь, а после завалить проход. Посидел бы там, кутий огрызок, да подумал, помучился напоследок, пострадал, раздери его агато! Затем надо бы вернуться к пещере с тога и вытащить оттуда подлого фокуру! У сумпу не останется аргументов против. Хотя чтобы мне это дало? От этих дряхлых кисару никакого толку, никчемная поросль солота! Уж я бы придумал, что поставить ему в вину перед богиней. Одурачить стариков мне ничего не стоит. Эх, жаль! Поспешил, поспешил, я! Ну да ладно, сейчас нужно разыскать кисару и как можно быстрее»

Рату брёл по лесу, еле переставляя, тощие, покрытые заскорузлыми рубцами, ноги. Временами, старик рисовал в своём воображении образ юного кочевника висящего на Персте Сам-Ру. Он жадно облизывался, когда представлял себя истязающим тело Мирта упругим хлыстом палисомы. Не передаваемое ощущение! Если бы ему вновь выпал такой шанс, то жрец непременно подстроил бы, смерть мальчишки от какой-нибудь ужасной болезни. С тем, чтобы, вообще, не допустить аруту юноши в обитель Сам-Ру. У старого кисару, за то время, что он правил племенем, не раз получалось проделывать подобные махинации.

«Да! Вспомнить только противного, глухого увальня Ма-Карай. Мерзкое охвостье кута, конечно, дрянной был старик, что и говорить! Брюзга. То и дело перечил мне, спорил без конца на каждом сумпу. Всё что-то вынюхивал, подозревал! И вот, хвала Великой Ра-Аам, получил по заслугам! Ну, ничего есть еще прислужники Сам-Ру достойные возмездия богини. Попадись они мне только в руки, я уж постараюсь на этот раз не спасовать и отыграться как на Сиене, так и на нечестивце Туре. Да поможет мне Великая Ра-Аам!».

Рассуждения Рату прервало громкое рычание хищника. Жрец бросил неподъёмный топор и начал неловко, то и дело, срываясь с веток, карабкаться на дерево. Лазить по древним исполинам не лучшее занятие для верховного служителя культа. Унизительно — но как иначе?! И все из-за этого несчастного, фокуру! Поднявшись насколько возможно высоко, он вцепился в толстый ствол когтями и замер. Рату словно слился с древесной корой. Тем временем, трепещущее сердце сползло в голодный желудок старика и оттуда выбивало гулкую дробь.

Вскоре внизу под деревом, на котором он спрятался, на едва различимой тропе, показался топориск. Мощный самец, голодными глазами обвел округу. Хищник остановился около брошенного оружия и с интересом обнюхал предмет. Поскреб когтистой лапой по твердой поверхности оружия, попробовал зубами. После чего стал неторопливо прохаживаться вокруг дерева, стараясь понять, куда подевался хозяин топора. Ящер издавал утробное урчание, так как пустой желудок реагировал на запах потенциальной жертвы, источавшей страх вокруг себя в радиусе пары сикелей.

Рату готов был слиться со стволом дерева или превратиться, на худой конец, в один из многочисленных широких листиков, густо покрывавших раскидистые ветви до самой макушки. И вот Сам-Ру отступил: не догадавшись осмотреть древесную крону, разочарованный неудачной охотой хищник отправился дальше своей дорогой. Слишком мала вероятность возвращения хозяина топора. Легче поймать кута, чем дожидаться неизвестности. Однако Рату, так и не решился сразу на спуск, он просидел в таком положений до следующего рассвета, вцепившись когтями в шероховатую поверхность ствола и моля богиню о пощаде.

Время неумолимо шло. Когда жреца, наконец, поборол сон, он, потеряв над собой контроль, свалился с ветки, больно ударившись при этом о выступавшие над землей корни. Чертыхаясь, проклиная своих многочисленных врагов, старик поднялся, прихватил древнюю реликвию и, продолжая ворчать, направился по тропе через джунгли. Несмотря, на тяжесть оружия и дикую усталость во всем теле, с ним служитель культа чувствовал себя намного увереннее, хотя и понимал всю бесполезность топора в собственных руках.

Прошло почти десять рассветов, а жрец всё брёл по лесу. Шаг за шагом, сикель за сикелем, Рату пробивался по непроходимым джунглям Периферии. Он давно потерял ориентир, и лишь продолжал ныть про себя моля богиню о помощи. За свою долгую жизнь, Рату не раз водил племена по соседним землям, но сейчас усталый и голодный, разочарованный равнодушием со стороны Ра-Аам, углубившись в незнакомые леса, он не мог найти выхода. Страх погибнуть брошенным и всеми забытым среди непреступных зарослей выгрызал изнутри аруту служителя культа. Казалось, кисару совершенно потерял веру в себя. Ещё чуть-чуть и он начнет думать самосожжении во имя Великой Ра-Аам.

Несколько раз ему приходилось скрываться на дереве, прячась от острых когтей злобных ящеров. Вокруг него, то и дело, в поисках пищи рыскали топориски, дикие гураму и важно вышагивали кровожадные агато. Сам жрец жутко голодал. Он даже пробовал обгладывать кости оставленные хищниками, но на них, за редким исключением, практически ничего не оставалось. Питаться корнями или плодами внутренне претило Рату, несмотря на то, что охота на кутов для старого кочевника превратилась в чудовищное мучение. Однако богиня ждала жертву, а тут одним солотом, как известно, не отделаешься. Он прекрасно понимал, что использовать топор против столь мелких зверьков, как и гоняться за ними с голыми руками — нелепо, да и довольно глупо. Жрец довёл себя до того, что, от досады, готов был съесть собственный хвост. Как же сильно он ненавидел в тот момент юного кисару и как страдал без своей несравненной Ситы!

Те, кто раньше был знаком с великим Рату, не сразу бы смогли теперь узнать его при встрече. Накидку он потерял ещё в горах, набедренная повязка верховного жреца превратилась в грязные лохмотья, которые непристойно открывали при ходьбе наготу кисару. Без того дряхлое, покрытое шрамами и морщинами, тело, сочилось свежими ранами, гноем и ужасно дурно пахло. Смрад шел от жреца похлеще, чем из пасти агато. Горящие рубином глаза безумца на осунувшемся лице явно указывали на расстройство душевного здоровья. Разодранное очелье Ра-Аам, с двумя маленькими аметистами по бокам и амулет, свисавший до середины впалого живота — единственное, что намекало на его положение среди кочевых племён кисару. Правда очелье периодически съезжало с макушки и несколько раз даже слетало совсем. Рату приходилось возвращаться, чтобы отыскать религиозный атрибут среди высокой травы.

Кочевник ужасно устал и совершенно потерял связь с реальностью. Как только стемнело, Рату решил больше не забираться на дерево. Он брёл вперед с опущенной головой, хрипя, словно раненный зверь, и пуская слюни себе на грудь. Не обращая внимания на крики хищников и неподъёмную тяжесть топора, жрец плёлся по лесной опушке, еле переставляя ноги. Однако, несмотря на все старания, получалось у него это очень медленно. Старик делал несколько шагов, подтягивал оружие к себе, закидывал вперед, доходил, поднимал за рукоять и вновь бросал вперёд. Так продолжалось не долго. Закинув топор в очередной раз, Рату, в конец, обессилев, упал на колени, и решил больше не подниматься, а передвигаться таким способом. Подобный вариант перемещения по непроходимым джунглям ещё больше замедлил продвижение старика. Зарываясь лицом в сырой мох, кисару скрежетал кривыми зубами и проклинал несносного мальчишку и весь его род до десятого колена.

Он, то тянул за собой топор, то толкал впереди себя. Мутные образы и зловещие тени заставляли разум искать спасения в забытье. Но, несмотря на это Рату упорно продолжал, стеная от боли и обиды, ползти на четвереньках вперед. Изредка кочевник останавливался, начинал громко хохотать, оглядываясь по сторонам. Корчил безобразные гримасы, тараща безумные глаза в темноту джунглей. А как только замечал вдалеке тупоносую в жёлтых пятнышках голову кута, принимался злобно рычать, повизгивать, всматриваясь в потенциальную жертву мутными, лишенными рассудка, глазами. Старик протягивал к ящерам трясущиеся руки, выл от бессилия и переполнявшей аруту злобы, но ничего не мог с собой поделать.

Остатки сознания Рату сосредоточились на рельефной рукояти топора, это то, что ещё как-то связывало старика с реальностью. Кусая собственную руку, жрец не сводил глаз с оружия, размышляя о том, сколько черепов должно быть проломил топором его бывший хозяин. Сохранить оружие для него стало делом принципа, хотя кисару пока еще отлично понимал, что у него практически не осталось сил, даже просто встать на ноги. Казалось, весь смысл существования старца сводился к сохранности древней реликвии. Очень скоро служитель культа перестал вспоминать Мирта, тога, и Ситуст-Ру. Постепенно он начал забывать, с какой целью и куда ползет. Поглаживая холодную поверхность топорища, Рату тихо что-то напевал про себя, совершенно абстрагируясь от окружающего мира.

Окончательно обессилив, Рату, в очередной раз, подтянул топор к себе и, прислонившись лбом к прохладной рукояти замер. Всхлипывая, как обиженный ребёнок, жрец начал вылизывать топорище. Как же вкусно! О, Великая Ра-Аам! Как вкусно! Не хватает только огня для полного счастья. Он попробовал откусить кусок — сыровато. Лизнул — нет, мерзко и противно! Внезапно, справа от кочевника буквально в десяти шагах раздался хруст веток и шелест листвы. Судя по звукам кто-то уверенно пробирался к нему навстречу. Верховный жрец поднял вверх, покрытое грязью и остатками жухлой перегнившей зелени, лицо. С нижней губы усыпанной сеткой кровоточащих трещин стекла слюна. На мгновение в глазах вспыхнул огонёк разума. Но лишь на мгновение. Вспыхнул и тут же потух. Прямо, напротив него, всего в нескольких шагах остановился Мирт. Ах, ты ж, охвостье кута!

Рату окончательно потерял дар речи, старик приподнялся на руках, оторвав от влажного мха только туловище: ноги остались лежать неподвижно, словно налитые свинцом. Пальцы непроизвольно сжались, стали терзать гнилую листву. Как же ему захотелось накинуться на мерзкого нечестивца. Из открытого рта тонкой ниткой стекла слюна, а лицо, на котором застыло выражение ужаса, начало напоминать пересохший чернослив. Вытянув перед собой сухую, скрюченную кисть, корявым пальцем он подозвал к себе кисару.

— Нечестивец, …ближе, подойди ближе.

Образ кисару на мгновение растаял, затем появился вновь. Юноша наклонился вперед и громко прокричал, так, что служителю культа пришлось даже закрыть слуховые отверстия руками, однако, несмотря на это, голос Мирта продолжал противно звучать в его голове.

— Что же, подлое порождение Сам-Ру, не получилось у тебя скрыться? Великая Ра-Аам отвернулась от твоей продажной подлой аруту! Фокуру! Думал, богиня всё простит тебе? Не хорошо, Рату, ох, как не хорошо! Ну, чего скалишься, сын кута?

— Не — е — ет, мерзкий фокуру, ты лжёшь! Поганое охвостье! — хрипел жрец, — Богиня никогда … Слышишь меня, нечестивец, никогда не оставит своего покорного слугу, я всю жизнь посвятил служению ей! Моя рука это рука самой Великой Ра-Аам! Смотри на неё. Смотри, глупый мальчишка!

Рату поднял вверх руку, как делал обычно, перед тем как отдать команду жрицам для начала обряда подношения богине и нанесение первого жертвенного удара.

— Прекрасно! Значит, она, наконец, решила наградить тебя, мерзкий старик. Обратись к ней в последний раз. Пора возвращать долг! — кисару сделал пару шагов в направлении жреца, вынимая на ходу стрелу из колчана.

Рату начало трясти от безумного страха и злости, в слуховых отверстиях ощущалась чёткая пульсация. Он нервно, смахнул слюну, которая тут же змейкой обвилась вокруг предплечья, хищно улыбнулся и, собрав оставшиеся силы, развернулся на месте, в попытке уползти. Но куда бы жрец не поворачивал Мирт постоянно оказывался стоящим перед ним, с натянутым данаком. Наконечник стрелы вибрировал, словно язык кровожадного Сам-Ру, дразня Рату.

Жрец взвыл.

— Зря я не отдал твою аруту тёмному божеству, когда ты только проклюнулся. Пожалел, старый дурень! А, знаешь ли, никчемный поганец, кто приказал замучить твою мать до тропы Сам-Ру, а убить Росу? Знаешь? Ха-ха-ха! Фокуру! Глупый, наивный, фокуру.

Жрец таращил на стоявшего перед ним воина рубиновые глаза и осыпал проклятиями всех предков юноши до десятого колена.

— Ну что, смотришь, мерзкий прислужник Сам-Ру — стреляй! Страшно?! Я! Слышишь, Мирт, сын Росы! Я тот кисару, что отправил никчёмные аруту твоих близких к нему в жаркие объятия! Ну же! Стреляй! — Рату указал кривым пальцем вниз, — Давай! Я не боюсь тебя больше, поганый нечестивец! Бей!

Жрец попытался вскочить, поднялся, бросился на юношу, вытянув костлявые руки перед собой. Однако, не сделав и одного шага, упал, больно ударившись о землю лицом, заплакал, а затем надолго замер. Съёжившись калачиком, не столько от боли, сколько от страха и обиды, кочевник ещё долго лежал горько плача и проклиная всех и вся. Он прекрасно понимал, что за свою долгую жизнь натворил много пакостей, но исправить что-то казалось уже невозможно. Аруту Рату страдала, но непомерная гордость жреца, а также страх потерять власть и оказаться никому не нужным, не позволяла ему признать поражение, повиниться перед богиней и Миртом.

Когда Рату набрался смелости, чтобы оторвать голову от влажной почвы, выстрела не последовало. Аруту жреца протестовала, но он пересилил себя. Чего бояться если и так стоишь на краю тропы? Мирта перед ним не оказалось. А стрела, наконечник, которой до этого был направлен ему прямо в лоб, вдруг выросла и ожила. Она медленно, словно рисуя на земле, одной ей понятные узоры, подползала к Рату. Вместо снаряда данака, жрец обнаружил перед собой огромную кари. Вестница тёмного бога, не мигая, смотрела ему в глаза. Время от времени, выпуская свой юркий язычок на разведку. Вот же, мерзкое охвостье кута!

— Великая Ра-Аам, я вижу тебя! Я готов ступить на тропу Сам-Ру, я твой — прошептал старик, склонив голову и протянув руки к змее.

Дикий крик Рату разнёсся по ближайшим окрестностям, пугая мелких животных и заставляя прислушаться крупных хищников. Сам-Ру, как всегда, скор на расправу.

Сложно сохранять спокойствие, если каждый рассвет приходится что-то жертвовать Цоронгу. Наступило не простое время для племени ртупов. То не вернулся воин из дозора, то не задалась охота, и пришлось наматывать сикели, гонясь за кутами. Грако-ох, стоя над обрывом, привычным движением заправлял сору, лезвие которого изрядно замял в последней схватке. Воин с самого рассвета был не в духе. Он поднялся на возвышенность и удобно устроился в тени большого дерева, где просидел до наступления рассвета. Столкновение с сиронгами привело к серьёзным потерям в рядах соплеменников. Цоробо-ох получил значительные повреждения головы, Сурмо и Лоя пропали, великий Напада жестоко убит: его пленного растерзали топориски по приказу агатра Ситуст-Ры. Самому Грако с несколькими воинами, включая раненного Цоробо, удалось скрыться в горах. Сабатаранга никак не мог насытиться, фаранги агатра рыскали по окрестностям, ловили и добивали раненных ртупов. Когда-нибудь ты утолишь свою жажду, мерзкий сын кута?

Сколько воинов выжило, оставалось только гадать. Ртупы рассеяны и окончательно ослаблены, за редким исключением. Грако терзал себя, обвиняя в недальновидности и попустительстве Напада. Все могло пойти иначе, если бы вождь послушал его советы, однако Цоронг решил судьбу ртупов по-своему. Впереди их ожидали похороны вождя, избрание нового и поиски бежавших соплеменников.

«Каждый совет я убеждал Напада, прислушаться ко мне. Ртупы малочисленны и неспособны дать отпор такому мощному противнику, как Ситуст-Ра. Так — нет! Мы не станем уподобляться племенам Долины! Вздор! Сабатаранга раскидал нас, словно детёнышей кутов! Как же теперь выживать твоему племени, вождь? Насколько ты оказался прав в своем выборе? Принципы, амбиции и глухая гордость сгубили тебя. Столько славных воинов, ты положил на алтарь слепого эгоизма, храни их аруту Цоронг И, чего спрашивается по итогу, мы добились?».

Внизу раздался предупреждающий сигнал сиронзу. Пауза, затем ещё один и ещё с таким же интервалом. И вскоре на опушке показался крупный ртуп, сжимавший в руке инкрустированный камнями бронзой рог. Запыхавшись, воин остановился, выдохнул, и прокричал прерываясь на то, чтобы вобрать в себя очередную порцию воздуха:

— Грако-ох, дозор вернулся! Они притащили какого-то сумасшедшего старика. По всем признакам из племени кочевых кисару, что бродят по берегам Долины Больших вод.

— Хорошо, Тапайя. Сейчас посмотрю.

Грако не спеша спустился с холма, у подножья которого горстка раненных ртупов разбила лагерь. Перекинувшись сухими фразами со старшим дозора, он подошёл к пойманному кисару.

Зрелище оказалось не из приятных. Под ногами воинов валялся, корча страшные гримасы, грязный, дурно пахнущий старик. Покрытое глубокими складками лицо, залитое запёкшейся кровью, таращилось по сторонам выпученными глазами. Кочевник то рычал, то лаял, то начинал выть, ползая у ног ртупов. Издавал громкие не членораздельные звуки. На короткий промежуток времени рассудок возвращался к нему, тогда он садился, испугано смотрел на мужественные лица спасителей, скалился и что-то бормотал на языке кисару. Затем все повторялось заново.

— Где вы его нашли?

— Пара сикелей, в направлении вон той горы, там, где Охта делает резкий поворот, стекая с Аюм-Салтаны — воин указал на высокую вершину, густо заросшую большими деревьями, — мы как раз подоспели. Ещё немного и он, точно, оказался бы у Цоронга. Кари практически задушила старика. Крупная попалась, надо сказать! Вдвоём с Утуем едва справились. Не успели мы с ней разобраться, как он попытался напасть на нас. Зря только связывались. Этот ненормальный прокусил руку Ямко-ох, да и Утую от него досталось! Безумец. Нужно было прикончить его на месте, да как-то рука ни у кого не поднялась. Вот притащили с собой и не знаем, что теперь с ним делать.

Грако-ох с хитрым прищуром посмотрел на кисару, улыбнулся, присел рядом. Оценив состояние жреца, встал и пошел к небольшому г-образному навесу, где, прячась в тени, отдыхали раненые воины.

— Что нам с ним делать-то, Грако-ох?

Вопрос от, идущего следом, Тапайя заставил ртупа остановиться на полпути.

— Не знаю. Накормите бедолагу и можете отпустить. Честно сказать не до него сейчас, Тапайя.

— На нём был вот этот амулет, — ртуп протянул воину крупный аметист на засаленном, пропитанном кровью, кожаном шнуре.

— Жрец. Значит, все ещё хуже, чем я предполагал. Сиронги наверняка добрались до Долины, раз он здесь. Больше при нем ничего не было?

— Неподалеку, от того места, где на него напала кари, валялся старый сору. На вроде тех, какими пользуются сиронги: изогнутая длинная рукоять, с большими лопастями на конце. Видно хиз постарался на славу — я таких сору никогда не видел. Если что-то ещё и было при нем, то видимо осталось лежать где-то в лесу.

«Подумать только — опять неудача. Отчаяние загнало меня в тупик. Я же собирался просить помощи у племен кисару. Не сомневаюсь, что именно нападение сиронгов заставило жреца покинуть кочевье, эти прислужники богини никогда не отличались особым желанием учувствовать в битвах. Можно, конечно, попытаться поговорить с ним, но что взять с безумца? Чем же мы так не угодили Цоронгу?».

— Тапайя, дайте ему поесть, но, на всякий случай, пока не развязывайте и не отпускайте, позже я обязательно попробую с ним пообщаться. Пусть Утуй оттащит его, наконец, отсюда.

Грако-ох, поинтересовался самочувствием Цоробо-ох и остальных соплеменников. Его лучший ртуп никак не мог прийти в сознание. Воин решил воспользоваться окольными путями, чтобы добраться до Забытых пещер, где надеялся спрятаться и переждать карательные рейды Ситуст-Ры. Грако не сомневался, что со временем, выжившие после битвы с всадниками Сабатаранги соплеменники вернутся в землю предков, но, сколько им придётся этого ждать?

Смеркалось. Когда он снова подошел к группе воинов, среди которых находился жрец — Рату уже выглядел намного лучше. В глазах по-прежнему отсутствовали признаки разума, но припадки бешенства закончились. Старик, получив небольшую порцию вяленого мяса, стал приходить в себя, не так часто нёс околесицу, а с наступлением рассвета во взгляде, наконец, появились проблески сознания.

После дозорного рейда Грако вновь вернулся к кисару.

— Как он?

Тапайя-ох, временно назначенный старшим взамен Цоробо, небрежно кивнул в сторону навеса, где под несколькими шкурами гураму свернувшись калачиком лежал Рату.

— Спит, немного говорил на ломаном языке равнинных ртупов, но толком разобрать пока ничего не можем.

Ближе к полудню Грако вновь пришел проверить, как там кочевник. Ртуп сел напротив служителя культа и, не сводя с него глаз, спросил:

— Послушай старик, если ты жрец одного из племён кисару Долины, значит, тебе должен быть знаком верховный жрец Рату?

Безумец вздрогнул, будто его кольнули под сердце остриём саяка. Он заинтересованно посмотрел на ртупа и начал хихикать, затем закатился со смеху, после чего повалился на спину. Дёргая мослами ног, Рату завыл. Казалось, что своим вопросом ртуп окончательно выбил из тщедушного тела последние остатки разума. Тапайя-ох отвернулся, махнув рукой на кисару. Тем временем, служитель культа сгребал костлявыми пальцами перед собой траву, а также мох, запихивал в рот и посыпал им голову.

— Зря мы с ним возимся, — шепнул на ухо Грако-ох, разочарованный Утуй.

Жрец ненадолго замер. Подскочил к ртупу, скорчил отвратительную гримасу, повалился на землю, затем принялся кидаться жухлыми растениями, вынутыми из собственного рта, и продолжал так делать, пока его не вырвало. После чего Рату вновь закатился истеричным хохотом. Сознание опять покинуло жреца, наполнив воспалённые глаза безумием. Вот же, немытая скорлупа Цоронга!

Когда старика подняли, он перестал смеяться. Вращая глазами по сторонам, начал запинаясь после каждого слова, быстро говорить. Ртупам не удалось толком ничего разобрать, но Грако-ох, обратил внимание на то, что имя Мирт, среди всей тарабарщины, прозвучало несколько раз.

— Хорошо, думаю действительно это все бесполезно, так мы точно ничего не добьемся. Даже если он и есть сам Рату, толку от него нам сейчас никакого.

Ртуп задумался и добавил:

— Жреца кормить, но не развязывать! Как только Цоробо-ох поправится, мы разберёмся с кисару. Цоробо понимает язык кочевников равнины. А пока придётся таскать его за собой!

Воин бросил взгляд на безумца и отправился сменить дозорного.

— Да, и ещё, Утуй, сводите его к Охте — нужно его помыть, а то воняет жрец хуже дохлого охноса.

Дружный смех ртупов, заставил вздрогнуть, сидящего в зарослях маленького кута. Ящер, как раз, в этот самый момент готовился схватить довольно крупного жука. Потревоженное шумом насекомое, взлетело с ветки саговника, а затем, громко жужжа, приземлилось на широкий лист, венчавший одну из ветвей мощного дерева. С досады животное громко закричало, ударило кончиком хвоста по стеблям папоротника и скрылось в тёмных зарослях джунглей. Сам-Ру остался недоволен!