II ГЛАВА

II ГЛАВА

Ледяная вода быстро привела в чувство. Весьма странное ощущение: мерзкое от резкого пробуждения и вместе с тем приятное от легкой пульсации в голове. Постепенно картинка, перед глазами кисару, перестала расплываться. Ему с трудом удалось собраться с силами, чтобы, наконец, сфокусировать изображение. Испуганно водя по сторонам, влажными, ярко алыми от напряжения, глазами, Мирт постарался оценить окружавшую его обстановку и понять, где находится. Последнее, что осталось в памяти, это гнавшийся за ним кровожадный охнос и колючие заросли проклятой палисомы, да иссушит ее корни Сам-Ру. Ледяной холод пронзил тело, пробежал вдоль позвоночника, застыв на кончике хвоста. Ах, ты ж, охвостье кута! Мерзким языком Сам-Ру коснулся загривка кочевника, затем вернулся, чтобы застыть на пятках. Бр-р-р! Как же неприятно!

Ноющая боль, накатывала волнами, разливалась по всему телу, царапала животным страхом душу-аруту, выкручивала конечности, стягивала дугой хвост. Неожиданно картинка перед глазами начала крутиться, расплываться, а затем вообще пошла цветными пятнами. При этом довольно неприятно загудело в голове, да так, словно огромный гураму, находясь в активной фазе периода спаривания, ревел ему в самое ухо. На короткий промежуток времени, пропал слух. Ощущение довольно мерзкое. Казалось, что внутри черепной коробки решил поселиться целый пчелиный рой. Резкий приступ тошноты заставил брюшные мышцы судорожно напрячься. Внезапно кисару громко отрыгнул. Это повторилось несколько раз подряд, после чего его, наконец, вырвало.

Ах, ты ж, грязь со стоп Сам-Ру!

Мирт громко выдохнул, запрокинул голову назад. Жадно втянул широкими от природы ноздрями воздух Периферии, пропитанный запахом каши-малыги и свежеиспеченными лепешками-тои — кисару не изменяли своим привычкам даже в такой вечер. Мирт застонал. Затем все повторилось заново, ещё и ещё раз. Размытые образы перед глазами то замирали, то начинали неистовую пляску Сам-Ру, ускоряясь и вынуждая его внутренности выворачиваться наизнанку. Вот же, никчемное охвостье кута! Только этого не хватало! Юношу трясло, словно серебристые нити молодого паукообразного откета на ветру. Наконец кисару успокоился и замер. Голова бессильно опустилась на грудь. Сознание опять ненадолго оставило кочевника, повинуясь тайным желаниям Сам-Ру.

Откуда-то со стороны, словно из тоннеля пещерных ртупов, прозвучало:

— Хвала Великой Ра-Аам! Отходишь, нечестивец? Отходишь! Ну-Ну. Я уж тебя заждался. Так и сводит руки от желания выбить из тебя аруту.

После чего вновь наступила тишина, на некоторое время, освободив кисару от мучений.

— Живей же, подлый прислужник Сам-Ру! Ну! Не престало мне унижаться на виду у тога, уговаривая всякую падаль, на вроде тебя! Только этого ещё не хватало! Слышишь? Эй! Живее же, приходи в себя, никчемный фокуру! Мирт! Какой позор! Тьфу! Да, поможет мне Великая Ра-Аам вынести всё это! О, богиня, ответь — за что нам такие испытания? Почему он до сих пор не очнулся? Мирт! Молчишь, а ну разойдитесь, я сам! Ты слышишь меня, эй? О, как же мне не терпится вытрясти твою аруту из никчёмного тела. Раз и навсегда. Просыпайся неблагодарный, сын вопры и откета! Мирт, слышишь меня?

Хлёсткий удар по лицу на отмах, вызвал у молодого воина кисару очередной приступ тошноты, сопровождаемый рвотным позывом. Юноша попробовал сконцентрировать внимание на фигуре говорившего, силясь рассмотреть мужчину, словно из тумана, возникшего перед ним. Однако это оказалось не так-то просто. Изображение двоилось, а глазные яблоки жгло так, словно их специально до слез натёрли горячим песком Пояса Сам-Ру. Дым жертвенного костра ударил в нос, выбив аромат свежеиспеченных тои. Резкий запах пряных трав, похлебки из молодого кута и веток палисомы могли означать только одно. Злобный взгляд огненных глаз на фоне морщинистого лица с татуировкой доходившей практически до самого подбородка. Голова не правильной формы, редкой для кисару, усыпанная мелкими шрамами. Лицо с крупными складками по всему лбу, медные кольца, натертые до блеска, игравшие бликами на роговых наростах, не оставляли сомнений — перед ним стоял сам Рату!

Ах ты, охвостье кута! Разыскали-таки!

Пробуждение несколько затянулось, вопреки ожиданиям служителя культа Великой Ра-Аам, Мирт никак не мог справиться с действием от яда коварного растения и жестких оплеух Рурсура.

Жрец племени кисару, нервно расхаживал напротив пленника, подвешенного за руки к Столбу Позора. Старик источал злобу по сторонам, что-то бормоча себе под нос и бросая на совет-сумпу недовольные взгляды. Как же он устал от них! Будь его воля, вместо наказания, он бы провел показательную казнь. Жестокую и кровавую! Тот, кто посмел нарушить установленные жрецом правила, с одобрения сумпу. заслуживал немедленной смерти, тем более, если этим приспешником Сам-Ру оказался мерзкий отпрыск презренного Росы, гореть его костям в преисподней огненного божества.

Ноги Мирта крепко перетянули, вымоченными в соке палисомы, жилами кута, а затем при помощи старой бронзовой цепи приковали к неподъёмной гире. Да так, чтобы кожа на теле юноши оказалась максимально растянутой. Как правило, подобные каменные утяжелители применяли для гураму, однако в особых случаях их навешивали и на нерадивых кисару. Вследствие этих не хитрых манипуляций кожу будет намного легче рассечь при ударе упругим жертвенным хлыстом. Мастерски «растянутый» пленник, под руководством Рату, мог истечь кровью за несколько ударов, и отдать аруту Сам-Ру даже не поняв толком, что с ним произошло. Но только не в этот раз — не все члены сумпу поддержали намерения верховного жреца. А вносить раздор в племя накануне возможного вторжения сиронгов Сабатаранги Рату сейчас хотел меньше всего. Поэтому согласился на довольно мягкое, по его мнению, наказание для нерадивого юнца.

На открытом участке вокруг столба, собралась большая часть племени. Отсутствовали лишь: пограничные разъезды тога, отряд дозорных, несколько групп охотников-самоходов, да охрана племенного инкубатора — цобо. Жители кочевья столпились позади костра, разложенного в самом центре становища. Время от времени они перешептывались, обсуждая проступок юноши. Молодые кисару с интересом наблюдали за действиями верховного жреца, проводящего обряд очищения заблудшей аруту. Процесс довольно сложный для восприятия юным поколением кочевников, но важный в процессе становления их как тога. Да и всем остальным членам племени будет полезно. Вольнодумство не допустимо среди кочевников, тем более под рукой верховного жреца.

Очень легко попасть в немилость к богине, но не так-то просто заслужить ее прощение. Об этом воину-кочевнику никогда не стоило забывать.

Рату, концом причудливо изогнутого посоха, приподнял голову Мирта за подбородок вверх. Изогнутые костяные шипы, торчащие на конце полированной коряги, болезненно впились в кожу. Ах, ты ж, охвостье кута! Посох окропило рубиновой россыпью. Как правило, служитель культа Великой Ра-Аам опирался на него при ходьбе, когда появлялся перед соплеменниками на торжественных мероприятиях, будь то казнь, пополнение стада молодняком, жертвоприношение богине Ра-Аам или вскрытие созревшего цобо. А делал он это не столько из-за присущей ему возрастной немощи, а больше для важности и придания своей персоне особой значимости.

Не было в посохе никакой необходимости.

Ноги жреца пока что служили ему исправно. При желании кисару вполне мог дать фору любому топориску. Однако Рату предпочитал поддерживать вокруг себя некий ареал божественной мудрости, сопряженной с его солидным возрастом, а также способностью толковать волю Великой Ра-Аам кочевым народам Периферии. Хотя среди членов сумпу ещё оставались те, кто помнил его еще совсем юным мальчишкой, не желавшим внимать наставлениям Киру Аду-Вата им Пирою — верховному жрецу кисару которому уступала даже Ситуст-Ра при решении спорных территориальных вопросов. О чем Рату не очень любил вспоминать, а потому предпочитал держаться от сумпу подальше и созывать их только при крайней необходимости. Имя Аду-Вата перестали, произносит в присутствии жреца. Те, кто все же решался на это, надолго попадали в опалу, а позже, в результате несложных манипуляций Рату, заканчивали свою тропу на Столбе Позора.

Навершие посоха больно сдавило горло юному воину, ограничив доступ кислороду в легкие. Всё только началось, а сил терпеть боль, уже нет. Вот же, охвостье кута! И как только богиня позволила Сам-Ру взять над собой верх? Запах горящей древесины, стеблей сухих ароматных трав, свежей крови, перемешанной с рвотными массами — змейкой стелился над поляной, дурманя кочевников. Обвивал широкими кольцами огромный, возвышавшийся над кочевьем, каменный столб, а затем поднимался под самый купол — туда, где его, по поверьям кочевых кисару, в качестве сакрального дара принимала Великая Ра-Аам.

Темнота, наконец, накрыла становище племени Рату. Пора! Самое время разбудить темное божество.

— Мирт! Мерзкий прислужник Сам-Ру, с недавних пор ставший гнусным предателем, я обращаюсь к тебе по воле Великой Ра-Аам. Слышишь меня, фокуру! Но прежде, чем тебе будет разрешено предстать перед огненными очами Сам-Ру, хочу знать, где она? Ну?! Не молчи, презренный ты сын кута! Где моя маленькая Сита? — эмоции били ключом из тщедушного тела, казалось жрец, старается оглушить юношу своим хриплым криком, а заодно оповестить о предстоящей жертве божество.

Старик наклонился к ушному отверстию воина, да так, что Мирт ощутил смрадное дыхание тысячи топорисков, сопровождаемое неприятным звуком скрежета зубов жреца.

— Клянусь лучезарным ликом Великой Ра-Аам, я заставлю тебя сожрать собственное сердце! Ну что уставился, никчемный тупица? Говори, фокуру! Не нравится? Подожди это только начало. Бойся моего гнева, несносный мальчишка, если Сам-Ру заберет её раньше положенного срока, если …Ох, тропа твоя окажется коротка! Очень коротка! Слышишь, нечестивец? Чего молчишь-то? Ты сгниёшь у меня на этом столбе, паршивый ты сын кута, недостойный называться кисару! Я лично, слышишь?! Вот этими самыми руками прикончу тебя, паршивец! Даже не знаю, что будет лучше. Можно было, конечно, отнять у тебя статус тога, так ведь ты даже этого не заслужил, никчемный фокуру! Хм! И зачем, спрашивается, только Роса получил благословение на тебя от Великой Ра-Аам? Какой толк, спрашивается, от бесполезного семени? Не удивительно, что ты до сих пор не стал тога. Хотя …

Истеричное повизгивание Рату разносилось по всему кочевью, заставляя вздрагивать ворчливых гураму, мирно спавших за пределами поселения. Стоявший в дозоре тога невольно поежился, представляя искаженное гневом лицо жреца. Ах, ты ж, охвостье кута! Воин ощупал амуницию, убедился, что все на месте и у Тура не возникнет к нему вопросов, оправился на обход территории. В такие моменты ни ему, ни, тем более, Рату лучше не попадаться на глаза. Кочевник поймал себя на мысли, что был особенно рад сегодня заступить в дозор. С каким рвением служитель культа исполняет волю богини, кисару знал не понаслышке. Тога провел пальцами по глубоким рубцам на предплечье и попытался мысленно отстраниться от происходящего у жертвенного костра, полностью переключив внимание на кутов, по обыкновению, игравших у зарослей тернистого саговника.

Тем временем вокруг костра страсти накалялись. Скрипучий, сухой голос Рату взывал к справедливой каре богини.

Дети испугано переглядывались, прячась за спинами родителей. Юные потомки древних кочевников долины Диких Голубых озёр, пробовали самостоятельно разобраться во всём происходящем. Они практически ничего не говорили, боясь, ненароком, нарушить ход обряда. Не сводя глаз с Рату, изредка перешептывались между собой, пытались угадать, что дальше сделает служитель культа — страшно, но в то же время жутко интересно. Они закрывали глаза руками и старались скрыться в тени родителей, как только раздавались гневные вопли верховного жреца и он бросал испепеляющие взгляды в их сторону. Жуткое зрелище!

Старики, сидевшие полукругом, одобрительно закивали, в знак поддержки действий Рату. Бывалые воины Периферии, молодость которых пришлась на кровопролитные битвы Большой войны с сиронгами, все, как один, стояли на стороне служителя культа. Тем более, что старший тога — Тур беспрекословно подчинялся воле жреца. Они, шамкали ртами, скалясь, по сторонам, жалкими остатками полусгнивших зубов, при каждом удобном случае соглашаясь с мнением служителя культа Великой Ра-Аам. Совет старейшин — сумпу, давно уже потерял реальную власть, которая по факту целиком и полностью перешла к верховному жрецу. А он в свою очередь выказывал им некоторое уважение, давая возможность дожить свой век, сохранив при этом остатки достоинства. Что, несомненно, нравилось тога, тропа которых могла оказаться куда короче, чем у любого из сумпу.

Не всем, конечно, внутри племени приходилось по нраву такое положение дел, однако подать голос против и тем более выступить на стороне Мирта, никто не осмеливался. Достаточно было того, что все проходило в присутствие сумпу и с их молчаливого одобрения. Традиции соблюдены, а это главное. Несмотря на то, что любое их решение, принятое на совете, лишь формально, становилось законом, да и то, только после одобрения со стороны верховного жреца.

Всех, кто когда-либо мог противостоять Рату, из тех, кто занимал на совете хотя бы какую-то активную позицию, выражая другую точку зрения, он давно отправил к праотцам. Каждый из них прекрасно понимал, что одного слова Рату будет вполне достаточно, чтобы лишить любого старика заботы соплеменников, а значит обречь на голодное существование, и как следствие неминуемую смерть. Они боялись разменять «комфортное» пребывание внутри племени, по меркам кочевой жизни Периферии, на статус харуту-изгоя и вечное забвение в качестве мерзкого прислужника Сам-Ру. С возрастом былые принципы блекнут, обрастают мхом общественных установок, неразрешимых противоречий, пойти против которых способен далеко не каждый кисару, особенно когда приходиться стоять на самом краю тропы в ожидании подступающей смерти.

Юного кисару, всегда, интересовал, скорее даже мучил вопрос: действительно ли Рату является отцом Ситы. Слишком значительное отличие. Для себя юноша давно подметил одну странную закономерность: насколько Сита была доброй, отзывчивой, чудесной девушкой, настолько же омерзительным и кровожадным кисару был её отец. И вот, снова, эта мысль посетила воина, когда жрец обрушил на него тираду из самых отборных оскорбительных выражений и угроз. Рату трясло от неудержимого желания разорвать мальчишку на месте, но сделать подобное на глазах всего племени было недопустимой роскошью, даже для него. Сам-Ру провоцировал жреца, с каждым разом требуя все больше и больше жертвенной крови. Однако при всей беззубости сумпу, на такое они точно не согласятся.

Мирт страдал так, как не страдал ещё никогда в жизни, но прекрасно понимал, что по-другому и быть не могло. Периферия не приемлет слабость, в любом ее проявлении. Вина кисару очевидна, и тут спорить с верховным жрецом бесполезно, глупо и опасно для здоровья. За дочь, Рату заставит держать ответ любого из тога племени, тем более его — отпрыска Росы.

Кочевник сплюнул кровь, скопившуюся в ротовой полости, и еле слышно прохрипел:

— Светлоликий Рату, поверь, я пытался её переубедить! Просил … Уговаривал, даже угрожал, но …Сита … Сита она же такая… упертая, что молодой гураму. О, Светлоликий, ты же знаешь её! Она пригрозила мне, что если не отведу, то все равно убежит к рампа — одна! Одна! Что мне оставалось делать? Отпустить? Позволить уйти? Отдать на растерзание топорискам? Или подставить под аркан мургов?

Рату взревел:

— У — у — у, грязный фокуру! Заговорил о топорисках, о мургах вспомнил? Этим ты решил напугать мою девочку? Да она их никогда не боялась и тебе это прекрасно известно. Не-е-ет! Лжешь, мерзкий прихвостень Сам-Ру! Все ложь, не верю ни единому слову.

Жрец, как следует, замахнулся, а затем, изо всех сил ударил острым концом посоха юношу в живот.

— Не могла моя девочка пойти на такую глупость! Не-мог-ла! Что ей делать у рампа? Каждый кисару знает о моем запрете. Вздор! Говори, куда она направилась? Уверен, ты все знаешь, Мирт. Куда? Ну же, говори! Я не слышу тебя, нечестивец! Даже не надейся отделаться одной поркой. Меня не проведешь, паршивец! Еще раз повторяю — Сите нечего делать у рампа. Ни ей, ни кому-либо другому из племени. А, ну, говори, никчемное ты охвостье кута!

Рату нанес удар.

Глаза юноши округлились, дыхание сперло. Сопротивляясь жуткой боли, Мирт приподнял окровавленную голову и едва слышно процедил сквозь зубы в морщинистое лицо Рату:

— Ситуст-Ра, — он сделал глубокий вдох, словно пытаясь зачерпнуть ещё немного силы Ра-Аам из воздуха и добавил, — Говорю же: она всего лишь хотела посмотреть на стены Ситуст-Ры, жрец. Своими глазами увидеть хребет Каменной кари. Мы, случайно напоролись на дозорный разъезд сиронгов. Кто мог знать? Сита уверяла, что давно мечтает … Уф! Мечтает увидеть эти их стены …Я не успел …Понимаешь, жрец…Не смог …Она …

Очередной удар, добавивший ещё одну шишку на распухшей голове, привёл к тому, что Мирт, без сознания, повис на цепях. Старая Нати Ма-Агу протяжно взвыла, призывая праведный гнев богини на голову соплеменника. Сухие, узловатые пальцы старухи перебирали ожерелье на груди, а взгляд мутных глаз устремился к куполу, следуя за струйками дыма жертвенного костра. Юноша должен искупить вину, чтобы не навлечь гнев богини на все племя. Великая Ра-Аам вполне может отвернуть от них свой лик, отдав кисару на растерзание кровожадному Сам-Ру.

Рату взревел, словно раненный гураму.

— Всего лишь?! Ах …Ах, ты ж, грязь со стоп Сам-Ру! Посмотрите-ка на него, кисару — каков наглец, а?! Тьфу! Мерзкий фокуру! Какого кута спрашивается, вас, вообще, понесло за границы Долины? Кто разрешил? Никому не позволено без моего ведома покидать земли кочевья, так? Об этом каждому куту известно, на добрую сотню сикелей вокруг кочевья! Или тебе не было сказано? Молчишь?! То-то и оно! А с тога, что стояли в карауле, я ещё разберусь. Ух, и задам я им, а начну, пожалуй, со старшего …

Рату бросил озлобленный взгляд туда где, во главе с Туром, стояли молодые воины племени.

Старик, повернулся на месте, схватил торчащую из костра головешку и с особым ожесточением ткнул раскаленным концом в глубокую рану на груди Мирта, желая привести его немедленно в чувство. Жрецу не нравилось, что кисару так быстро проваливался в объятия Сам-Ру. Крик юноши, пропитанный страданиями и невыносимой душевной болью, просочился в каждое кочали кочевого народа Периферии. Он пронёсся над долиной, смешался с хриплым воем Нати Ма-Агу и потонул в густых кронах лиственных исполинов. Где-то далеко в горах на этот крик отозвался голодный охнос, пробивший крепким клювообразным носом серую скорлупу украденного им яйца.

Одна из девушек осторожно, стараясь не попасть на глаза служителю культа, подбросила веток в костер. Поправила плащ-накидку, спрятавшись за спину старшей жрицы. Пламя тут же ответило на старания девушки, занялось ещё сильнее, распаляя безумие Рату. Кисару хищно оскалился. Таращаясь безумными глазами на соплеменников, он, словно топориск, высматривал очередную жертву способную утолить его голод. Сейчас остановить жреца мог только Сам-Ру. Но на подобное снисхождение со стороны темного божества кисару, конечно, рассчитывать не могли.

Довольный собой, кочевник смахнул стекавшую с губы слюну, расправил бочкообразную грудь и заголосил:

— Нечестивец! Никчемный, презренный богиней, лично мной и всем племенем, фокуру! Ты же понимаешь, что до стены вам было всё равно не добраться — рампа! Рампа! Они везде! Вдоль всей границы расставлены, большие и маленькие рампа, да разрушит их до основания сила богини. Как вы хотели добраться до Пояса Сам-Ру, минуя дежурные посты Сабатаранги, а? Скажи мне, на милость! Молчишь? То-то и оно.

Рату перевел дыхание, а затем продолжил:

— Или может ты забыл про рампа Од-Ра?! Лжец! О — о — о, какой лжец! Клянусь, я навсегда выбью из тебя мерзкую, прогнившую до основания аруту! Фаранги уже давно не появляются в наших краях. Каждый кут на земле предков знает — у нас с ними договор! С чего вдруг они вздумали нарушить перемирие? Не подскажешь нам, а, Мирт? Так-то. Им незачем его нарушать, я не давал даже малейшего повода старому агатра Ситуст-Ры! Не — е — ет, тут другое и ты сознаешься в том, что задумал предательство, стервец! Говори же! Предал племя, вскормившее тебя, о, недостойный ты отрок? Предал? Кому? Ну? Говори! Какого кута, ты отирался у границ, да ещё, прихватив с собой мою дочь, а? В подобную чушь поверит разве, что слепец Мутару Кной? Или Рахмайя? Кто из них польстился?

Рату развернулся на пятках, встав спиной к пленнику, выкрикнул проклятья, обращаясь к пламени, а затем продолжил:

— Думал запутать старого Рату? Не-е-ет, ничего у тебя не выйдет, паршивец! Я ещё спляшу танец Сам-Ру на пепелище из твоих костей. Говори же!

— Жрец, мне нечего больше …сказать. Я не знаю, что привело их в земли кисару. Не знаю, но …

— Не знаешь?! Значит, вздумал продолжать убеждать меня в том, что это все сиронги? Ни кисару, ни мурги или ещё там кто, а именно сахигарлы Сабатаранги? Так? Смерти моей хочешь? Надеешься, у старого Рату не хватит накала аруту, чтобы задать вопрос мерзким прислужникам Сам-Ру? Издеваешься?!

Старик трясущейся рукой сделал жест, призывающий всех к молчанию, немного выждал, пока кисару успокоятся, а затем вновь с силой ударил Мирта по лицу. Ах, ты ж, охвостье кута! Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на пленного и не растерзать на куски. Злость, до скрежета в гнилых зубах, разрывала Рату изнутри. Худшее, что могло произойти — произошло, и вестником оказался самый ненавистный ему кисару. К тому же он не хотел, чтобы юный воин наговорил лишнего в присутствии совета старейшин и тем самым зародил среди соплеменников сомнение в его правоте. Конечно, Рату их не боялся, но разъяснять, что-либо горстке полумёртвых стариков, считал для себя унизительным. Отмахнуться совсем от обычаев, которые в племенах кисару все ещё свято чтили — жрец пока не решался. Для большинства тога — совет старейшин, по-прежнему, оставался весьма авторитетным органом власти. Хоть и по факту, стараниями Рату, теперь только номинальным.

— Я …

— Заткнись, нечестивец! Если даже это и так, как ты говоришь. И на вас действительно напали сиронги: ты, что не мог остановить девчонку?! Ситу-то? Боялся, не хватит сил? Или может ты забыл, так я тебе сейчас напомню: приближаться к рампа Сабатаранги, волей Великой Ра-Аам и сумпу — категорически запрещено! Не — поз — во — лительно! Уяснил? А уж тем более шастать по их земле, не понятно зачем.

Тьфу! Врешь мне? Рату? Вот же, болотная гниль! Что-то мне подсказывает, что ведь именно это, ты собирался сделать, да?! Подумать только — грязный фокуру, как ты осмелился отдать им мою дочь?! Говори же. Ты её обменял? Говори! На, что променял, а? У тебя же никогда ничего не было, так к чему это? Или может все же мурги, а? Мутару давненько метит на моё место. Он? Здесь замешаны мурги? Тьфу, ты! Так и есть. Я чую мерзкий запах Сахра! Этот блудливый сын кута собственный хвост готов отдать на съедение Сам-Ру, ради хорошего барыша! Говори же! А может Асам-Ги-Рапид? С кем ты связался, поганец, ну? Раскрой пасть говорю, иначе …!

Эмоции переполняли жреца, он то и дело срывался на визг и, с остервенением, колотил когтистой рукой по распухшему лицу кисару.

Наконец терпение окончательно лопнуло. Доведённый упорным молчанием юноши практически до исступления, жрец впился черными когтями в шею жертвы. Старик пытался вытрясти из него либо признание, либо жалкие остатки жизни. Ему вдруг стало все равно, какая тропа ждет его после того, как юноша предстанет перед Великой Ра-Аам. Тараща безумные глаза на Мирта, служитель культа едва сдерживал себя, чтобы не впиться зубами в пульсирующие вены на шее жертвы. Ах, ты ж, охвостье кута!

На мгновение Рату прикрыл большие, налитые злобой глаза, отгоняя навязчивый шепот тёмного божества. Убить, убить, убить! Ни один потомок Росы не должен безнаказанно топтать земли предков! Лишить ненавистного кисару жизни, а после расправиться со всеми кто к этому, так или иначе, причастен, включая саму Ситуст-Ру.

— Говори, нечестивец! Что ж ты молчишь, мерзкий ты прислужник Сам-Ру?! Сознайся наконец! — Рату скрежетал кривыми зубами, готовый рвать плоть пленника на куски, — Какую награду тебе пообещали всадники Сабатаранги, хизы, Сахра или кто там ещё, за мою девочку? Ну, же! Отвечай мне, охвостье кута! Я жду!

Вспышка света в глазах юноши, от сильного удара посохом, на какое-то время отключила сознание и тем самым спасла от неминуемой гибели — Рату пришлось отступить. Кочевье вновь окружила привычная для этих мест тишина. Лишь тяжелое дыхание жреца с небольшим присвистом нарушало общую «идиллию» кочевой Периферии. Кисару, с облегчением, выдохнули. Сам-Ру отступил, а значит можно расслабиться. Служитель культа, ненадолго прервал истязания, обвёл безумным взглядом присутствующих и обратился к стоящему в стороне рослому воину:

— Тур, приставь к нему надёжных тога! Из самых лучших! Слышишь меня? И проследи, чтобы каждый… каждый тога, — каждый кисару, воздавал ему Почести Сам-Ру. Да, смотри, как следует! Учти, тот, кто откажется, немедленно должен занять место нечестивца, — жрец сделал пару шагов в сторону своего кочали, обернулся и добавил, севшим от долгого истеричного крика, голосом, — Да, и не вздумайте его кормить. Ни кусочка — так хочет сама Великая Ра-Аам. На все ее воля. Пару рассветов повесит, подумает, а там посмотрим.

Рату, ещё раз, бросил взгляд, полный ненависти, на пленника. Сухие пальцы стиснули посох до боли в суставах. Как же он его ненавидит! Как люто хочет забрать аруту и присвоить во славу богини, но видно ещё не пришел тот рассвет, что окажется для него наградой, а для мерзкого отребья расплатой.

Тьфу!

Несносный оплот Росы!

Невозможность выбить из юного воина признание душили жреца, заставляя аруту нервно вибрировать. Он оскалился, словно голодный топориск и дрожащей рукой потёр амулет в серебряной оправе с крупным аметистом по центру. Этот культовый атрибут, висевший на тощей шее старика, указывал на принадлежность к жреческому сословию. По обычаю кочевников, его мог носить только верховный жрец самого многочисленного и сильного племени, избранный общим советом жрецов.

Благодаря удачной дипломатии Рату удалось заручиться поддержкой основных племен и, конечно, самой Ситуст-Ры. С некоторых пор Сабатаранга смотрел «сквозь пальцы» на кочевавших под боком кисару, однако долго так продолжаться не могло. Жрец желал власти, с каждым рассветом все больше и больше, а сиронги пристально следи за тем, чтобы никто из кочевников не мог набрать достаточной мощи, которая позволила бы пошатнуть позиции Твердыни Умра на просторах дикой Периферии. Хватит с них и Хитро-ох-мавла с его идеей единого пространства для всего кочевого мира!

Единожды пробив скорлупу отсталой дикости, Ситуст-Ра не могла позволить лишить себя источника питания, а говорить на равных с аборигенами-уранга никто точно не собирался. Хватит с них и того, что пасут рогатый скот близь границ Твердыни, на что не могли рассчитывать другие обитатели бескрайних простор кочевого мира.

Служитель культа Великой Ра-Аам, небрежно поправил, съехавшую на плечо массивную цепь. С трудом сдерживая себя, чтобы не накинутся на беспомощное тело, висевшее на столбе. Громко плюнул с досады, себе под ноги и поковылял к жилищу. Весь путь он, что-то невнятно бормотал, пугая своим видом безумца, проходивших мимо кисару. В гневе Рату был страшен и невероятно жесток. Старик то и дело оборачивался к жертвенному столбу, проговаривая проклятия в адрес пленника, обещая вечную кару Великой Ра-Аам. Кочевник буквально разрывал, красными от гнева глазами, израненную плоть юного кисару.

Вскоре соплеменники потеряли всякий интерес к Мирту, не спешно разбрелись по своим кочали. Тьма разгоняла их, заставляя вернуться к делам грядущим. Кисару занялись привычной для них бытовой суетой, словно ничего серьезного не произошло. В правление Рату наказание за ослушание стало для большинства чем-то вполне привычным и даже скорее обыденным. То мурги отобьют часть стада, то дозорные пропустят охноса, стаю топорисков или того же агато. Карающий перст Рату тут, как тут! Старик держал соплеменников в строгости, жестко пресекал любые вольности, наказывал за малейшее непослушание и тем безмерно гордился.

А тут надо же, такой промах с собственной дочкой — не доглядел!

Конечно, жрец был в не себя от гнева и досады.

Наконец все кисару разошлись по кочали, площадка опустела. Гомон голосов очень скоро сошел на нет. Мимо юноши лишь изредка пробегали осмелевшие малыши. Они притормаживали, поравнявшись с пленником, пытались заглянуть ему в лицо, а если повезет, то и дотронуться до хвоста. Каждый знал, что в такие моменты в глазах пленника можно увидеть Сам-Ру, ведь провинившийся оказывался на самом краю тропы. Совсем немного нужно, чтобы темное божество приняло жертву, после чего старухи диким воем возвестят соплеменникам о его кончине.

Желание лишний раз пощекотать нервы, толкало маленьких кисару на весьма необдуманные поступки. Не единожды тога приходилось рисковать аруту, чтобы спасти заигравшуюся детвору из лап посланников темного божества. То выведут из себя самца гураму, то отправятся ловить детеныша топориска, а то и вовсе полезут к Царогским скалам за яйцом охноса.

Вот и сейчас, когда по всему кочевью чувствовалось присутствие Сам-Ру, малыши не желали упускать возможности позабавить себя.

Подкрадывались к Мирту, громко кричали, так, чтобы он обратил на них внимание, смотрели, как поведет себя полуживой кисару. Юноша хрипел, прося воды, малыши с громкими криками ликования разбегались в разные стороны. Затем, добежав до окраины площадки, куда не дотягивались отблески жертвенного костра, начинали бурно обсуждать и строить предположения на счёт участи уготованной могущественным жрецом опальному Мирту. Наконец, когда дети убедились в том, что кисару больше жив, чем мертв, а Сам-Ру рядом нет, довольные собой, разошлись по кочали.

Становище племени Рату, представляло собой группу жилищ — остроконечных кочали, расположенных по спирали. Её начало приходилось на центральную площадь, где кисару, как правило, собирались для решения важных организационных вопросов, проведения торжеств, общих собраний либо ритуалов, посвященных культу богини Ра-Аам. Здесь же находилось святилище, напротив которого стоял чёрный, от крови непослушных и неугодных жрецу соплеменников, Столб Позора, или по-другому Перст Сам-Ру. К нему, время от времени, за особо тяжкие прегрешения перед богиней, приковывали провинившихся членов общины. Похищение дочери жреца, будущей главной служительницы культа Великой Ра-Аам, приравнивалось к довольно серьёзному проступку. Подобное кощунство обязательно подвергалось осуждению всеми кисару, от мала до велика. Сочувствующих, стараниями жреца, быть не могло. Особенно ответственно подходили к этому тога — воины, получившие право иметь при себе саяк после прохождения обряда инициации. Они с гордостью носили на щеке безобразный рубец от клейма-тух и являлись главной опорой и защитой власти верховного жреца.

С первыми проблесками рассвета, каждый взрослый мужчина племени, проходящий мимо Перста Сам-Ру, обязан был нанести один удар ритуальным хлыстом по телу осуждённого. Конец хлыста обмазывался специальной мазью, которая попадая в рану, вызывала жуткое жжение и нестерпимый зуд, тем самым принося невыносимые страдания пленнику. Кисару, под влиянием культа Ра-Аам, искренне считали, что только через страдания и боль виновные могут очиститься от скверны Сам-Ру и получить прощение светлоликой богини. Воздав подобную «похвалу» Великой Ра-Аам и плюнув в лицо провинившемуся, воин мог надеяться на её дальнейшее покровительство. Богиня сопутствовала им на охоте, дозорном посту, в борьбе с кровожадными мургами, семейной жизни, быту, а также на поле боя.

Отблески яркого костра плясали по мускулистому торсу пленника. Они отражались в капельках крови, тонкими нитями, сочившейся из множества ран и стекавшей вниз по телу Мирта. От туники, из тонкой кожи молодых кутов, почти ничего не осталось — пропитанная насквозь кровью, разорванная многочисленными ударами хлыста, она свисала с него жалкими лохмотьями. Мирт походил на утару-харуту, юных прислужников бродячих хизов, кочевавших за Перевалом. Кожаную сатунгасу превосходной выделки, доставшуюся ему ещё от отца, тога предусмотрительно сняли. Все кисару, от самых серо-желтых песков Ситуст-Ры до вершин Царогских скал, прекрасно знали, как тяжело достать, хорошие доспехи. Не каждый хиз возьмётся за их изготовление, да и попробуй ещё найти тех бродяг Периферии, которые согласятся сработать заказ для Рату.

Асам-Ги-Рапид, под покровительством кланов Беглой Сойки, трепетно оберегал право торговли с дикими племенами по всей Периферии, вдоль песчаных дюн Пояса Сам-Ру. Особенно с теми, кто находился по эту сторону от Перевала. Главный хиз не позволял идти на уступки кисару, особенно из тех племен, что поддерживали Рату. После того, как жрец свел Ги-Рапида с рахгута Сабатаранги, в посредничестве старого кисару отпала необходимость.

Хиз ловко воспользовался неудачной сделкой верховного жреца с шайкой Хоты Кариеда и Баны Джута. Хота перестарался, пролил больше крови, чем следовало, наделав много шуму по ту и эту сторону Долины. Вместе с Баной они собрали кочующих головорезов-харуту и практически вырезали хизов Кута вай-Доза, а заодно и тога соседнего племени. После чего попали в засаду, бежали из плена, но перед этим все-таки выдали кисару заказчика. Кланы остались недовольны, однако мургам удалось, вывернулся, после долгих разбирательств и прений крайним оставили Рату. Ги-Рапид, в свою очередь, обвинил верховного жреца в несоблюдении договоренностей, по которым Рату должен был решать вопросы личного характера только через него и уж тем более не лезть в дела торговца. Жрец сильно поспешил, наладив контакты при помощи Рурсура, не только с Сахра и Головастым Тутом, промышлявшими разбоем на правой стороне Извилистой Мо, но и с такими отпетыми мерзавцами, как Битый Рог, Сандо Толстогуб и, конечно, Хота Кариед с Баной Джутом.

На этом полноценной торговле с хизами пришел конец.

Именно поэтому Рату стал держать племя вдали от их центральных маршрутов проложенных Асам-Ги-Рапидом, так что за хизами следовало ещё побегать. Каждый ремесленник знал, нарушь он распоряжение главного хиза и придётся долго скрываться от мургов, к примеру, того же Толстогуба или Головастого Тута. За хорошую плату, наемники не чурались даже самых мерзких поручений, на вроде разорения цобо, кражи младенцев или осквернения святых мест кисару. Поэтому кочевники старались беречь даже свои кожаные сатунгасу. Внутри племени их, чаще всего, передавали по наследству, от тога к тога, либо снимали, при случае, с побежденных врагов.

За всё время, проведённое на Столбе Позора, Мирту практически не давали воды. Пить пленнику Сам-Ру полагалось только для того, чтобы у него окончательно не загустела и не иссякла кровь, необходимая для проведения жертвоприношения. Вскоре юноша ослаб настолько, что вообще перестал говорить и подавать какие-либо признаки жизни. Чего Рату, собственно, и добивался. За всё время, проведённое на цепях, Мирт ни разу не пытался освободиться. А стоило ли? От разящей руки Ра-Аам далеко не убежишь. Его поймают либо тога, либо посланные жрецом мурги.

Бронзовые браслеты до крови перетёрли запястья. Каждый новый рассвет начинался с того, что тога истязали юношу, воздавая почести богу смерти и огня. Временами, от сильного физического перенапряжения, Мирт впадал в беспамятство, а то и, вовсе, терял сознание. Воины, кому удача изменяла на охоте, старались очистить себя, с особенным рвением прикладываясь хлыстом к кисару. И как оказалось, в племени Рату таких желающих очистится от скверны Сам-Ру, было не так и мало.

Жрец ликовал, наслаждаясь мучениями жертвы.

— Крепись, юноша, тебе остался последний рассвет! Крепись. Светлоликий Рату велел сегодня отпустить тебя, если, конечно, выдержишь испытание. Осталось совсем немного. Потерпи, Мирт. Только не вздумай ему больше перечить, иначе сгниешь, болтаясь на цепях, до самых костей.

Нежный голос, принадлежавший высокой девушке, долетал до воина, словно откуда-то издалека, как будто она находилась не в паре шагов от него, а за сотню сикелей. Этот голос! Такой знакомый и тёплый, он обволакивал, согревал изнутри, проникая глубоко в аруту. Девушка провела рукой по окровавленному лицу кисару.

Ах, ты ж, охвостье кута!

Её образ расплывался перед глазами Мирта. Несмотря на все старания и попытки рассмотреть фигуру, говорившую с ним, у него ничего не получалось. Яд по-прежнему не отпускал сознание. Она несколько раз повторила сказанное, стараясь донести информацию. Получилось не сразу. Кочевник бредил и только, то и дело, открывал рот, непрестанно прося воды.

Благодаря упорству девушки, кисару вскоре почувствовал себя немного лучше. Протирая тело пленника, она украдкой давала ему напиться с листа гинкго. И вот он смог, наконец, разглядеть стоявшую напротив столба старшую жрицу. Тога, к тому времени, успели развести большой жертвенный костер, кочевники стали потихоньку собираться вокруг Столба Позора. Сегодня должна быть последняя жертва. Заплывшими от побоев глазами, Мирт посмотрел через плечо девушки — перед советом старейшин, из стороны в сторону, с важным видом победителя, расхаживал Рату, заложив руки за спину.

Вот же, болотная гниль! Наверняка копит ярость для последнего удара! Мерзкий фокуру!

Где-то совсем рядом за поселением раздался крик заплутавшего топориска, прозвучала команда дозорного, после которой Мирт различил глухой щелчок — сработали тирсы. Затем последовала еще одна команда, защебетали боевые машины кисару. Раздался гортанный крик хищника. На одного приспешника Сам-Ру стало меньше.

Когда-нибудь и Рату получит свой тирс!

Непременно получит!

Служитель культа Великой Ра-Аам принял посох из рук младшей жрицы. Наполненные яростью глаза жреца внимательно следили за всем происходящим вокруг, стараясь угадать настрой сумпу. Он терпеливо выжидал своё время, с остервенением вгоняя посох в землю при каждом шаге. Нет — добром это все для кисару точно не закончиться! Мирт проглотил ту малую долю влаги, которую Сиена украдкой влила ему в рот. Хвала Великой Ра-Аам, не все кисару готовы идти по одной тропе со жрецом!

Призывно зазвучал ритуальный бубен, с гор ему ответил заунывный рог мургов. Наемники пошли в очередной набег, на этот раз Сам-Ру получит изрядную порцию крови. Прокричал парящий над скалой охнос, из тех, кому посчастливилось избежать разящих стрел сторожевых кисару. Кочевники стихли. Ещё неизвестно кого стоит опасаться больше — врагов за линией тирсов или того кто поселился у них в аруту с позволения верховного жреца.

Рату громко взвыл, поднял морщинистое лицо к куполу, переминаясь с ноги на ногу.

Началось!

Сиена — одна из старших помощниц Рату и прислужница Великой Ра-Аам, стояла в стороне, смиренно ожидая распоряжений от верховного жреца. Всем своим видом она старалась скрыть волнение, которое выдавали ее глаза и дрожащие кончики пальцев. Голову девушки украшал широкий обруч из кожи кутов, декорированный по бокам бронзовыми пластинами. По центру лба, согласно её статусу, располагался крупный нефрит, обрамлённый костяными накладками. Тонкая рубаха белого цвета, с клиновидным вырезом на груди, доходила практически до пят и выгодно подчёркивала стройное тело. Талию облегал широкий пояс, профессионально инкрустированный бронзовыми вставками. На нём с левой стороны висел саяк — ширу.

Верховный жрец не жалел средств на приобретение культовых атрибутов для своих нужд. Как правило, старик выменивал все, что ему необходимо у бродячих хиз, занимавшихся кузнечным ремеслом. Так было до тех пор, пока не произошла ссора с могущественным Асам-Ги-Рапидом из-за выходки мургов. После неё о такой роскоши пришлось позабыть. Хотя и здесь жрец находил лазейки в обход желаниям главного торговца. Что-что, а договариваться с хизами Рату умел всегда. Взять того же Умарту Бая. Прожжённый торговец, не слишком любивший Рапида, передавал необходимую Рату вещицу через племя Каоми или, тех же, Сутоев старого Маго, не забыв запросить при этом вдовое больше обычного.

Кисару это сильно бесило, но другого способа заполучить желаемого просто не было, и приходилось идти на условия проходимцев подобных Умарту. В природной способности одурманивать честных простаков, Рату равных не найти, однако и среди хизов глупцов не так-то просто отыскать. Умарту Бай, как раз из тех, кому палец в рот не стоило класть и хвост держать с ним приходилось по ветру, что сильно не нравилось служителю культа и заставляло постоянно искать другие источники.

Жрица с сочувствием посмотрела на истерзанный торс кисару. Присев на колени, она бережно собрала, с тела пленника, ещё тёплую кровь, стекавшую скупыми каплями, по специальному жёлобу. Постепенно, капля за каплей, жидкость, предназначенная в качестве жертвенного напитка богам, заполнила ритуальное блюдце практически до половины. Но так как крови оказалось недостаточно, девушке пришлось воспользоваться своим ширу. Все это время Рату пристально наблюдал за её действиями. Малейший намек на жалость к пленнику и ей придется объясниться перед ним. А это не самое приятное занятие. Беспрекословное выполнение воли Ра-Аам единственное, что должно волновать старшую жрицу племени и вызывать эмоции, остальное коварные происки Сам-Ру, которые необходимо жестко пресекать.

Сиена осторожно сделала лёгкий надрез на шее юноши, сцедила алую жидкость до нужной риски на внутренней поверхности глиняной емкости. Слишком большая потеря крови. На этот раз ему вряд ли удастся избежать цепких лап темного божества. Руки начали дрожать, девушка перевела дыхание, постаралась успокоить себя. Каждый раз, когда приходилось выполнять эту часть обряда, она терзалась вопросом, насколько оправдано все, что совершает старик и так ли на самом деле хочет Великая Ра-Аам?!

Жрица бросила виноватый взгляд на Рату, жрец самодовольно улыбался, в предвкушении скорой развязки. Вид крови всегда вызывал внутри аруту кисару приятную вибрацию, от которой даже кончик хвоста начинал нервно подрагивать.

Сиена отвернулась.

Какой же он все-таки мерзкий!

Боясь пролить содержимое, Сиена, осторожно ступая, направилась к костру. В то время как жрец богини Ра-Аам, начал исполнять ритуальный танец. Круговыми движениями жилистых рук старик словно заигрывал с дымом. Каждый взмах сопровождался громким возгласом, обращенным к богине. Иногда он делал резкие выпады навстречу языкам пламени пытаясь попасть в такт с огромным бубном. Двое подростков энергично барабанили по тугой поверхности инструмента, на котором была натянута кожа, снятая когда-то с убитого кисару враждебного им племени.

Рату, пританцовывая, двигался вокруг полыхавшего костра, время от времени подбрасывая в огонь щепотку красного порошка, от которого по всей площади расстилался приятный сладковатый аромат. Смоляные зрачки служителя культа полностью заполнили хищный разрез глаз. Об истинном цвете радужной оболочки можно было догадаться, лишь по небольшому оранжевому обрамлению. Казалось, сама черная бездна Сам-Ру поглотила их. Жрец: то, еле слышно что-то бормотал, то подвывая, выкрикивал в сторону огня отдельные слова и фразы, понятные лишь ему одному, а затем начинал рычать, отпугивая прислужников темного божества.

Ритмично подёргивая костлявыми пальцами рук, Рату периодически касался жаркого пламени. Алые языки больно пощипывали, впивались в толстую кожу пальцев, от чего старик прикусывал верхнюю губу, расплываясь в довольной ухмылке. Иногда начинал злобно скалиться, тараща безумные глаза на соплеменников. У детей кисару, редко посещавших такие мероприятия, от подобных манипуляций Рату холодок страха, стайкой муравьёв, пробегал по всему телу. Будущие тога, раскрыв рты, увлеченно наблюдали за всем происходящим, с нетерпением ожидая кульминации.

Когда ритуальный танец подошел к концу, а костер, наконец, набрал силу Сам-Ру, достаточную, чтобы озарить своим ярким светом всю площадь — жрец, встав на колени, маленькими глотками выпил содержимое блюдца. Обмакнул пальцы в кровь и прочертил себе на лице две алые полосы, от глаз до подбородка. Малыши переглядывались, сгорая от любопытства. Рату медленно поднялся на старческих ногах, которые всё ещё продолжали трястись после безумной пляски. Под одобрительный вой и крики племени, жрец выплюнул небольшую порцию из смеси крови и слюны, стараясь попасть в самый центр пламени. Костёр огрызнулся, недовольно зашипел в ответ. Кисару прокричал оскорбления, чтобы заставить Сам-Ру отступить обратно в обитель.

Старик принял из рук Сиены ширу и резким движением полоснул по своему предплечью. Бубен зазвучал быстрее и громче. Жрец, пританцовывая начал двигаться вокруг столба. Зычно завыл, трясясь в неистовой пляске. Малыши снова ахнули, попрятавшись за родителей. Верховный жрец развернулся спиной к костру, демонстрируя соплеменникам кровоточащую рану. Засмотревшись на алую нить, сбегавшую по тёмно-синей морщинистой коже, хищно облизнулся. Разве может быть что-то лучше этого обряда на просторах Периферии? О, Великая Ра-Аам, как же это прекрасно! Заговорщицки подмигнул младшим жрицам, после чего резко повернувшись к костру лицом, прокричал:

— О, Сам-Ру, владыка мира древних праотцов, всех свободных кисару Периферии, так скоро покинувших нас! Обращаюсь к тебе — прими эту жертву! О, Великий покровитель огня! Прошу, не забирай юную аруту моей девочки! Она ещё слишком юна, чиста и невинна. Слишком рано! О, Сам-Ру! Светлая аруту её, не покрыта пятнами греха и на четверть, так почему ты так беспощаден? Ты знаешь, тёмный бог — её срок ещё не настал и черед ещё не пришел! Она не готова, предстать перед твоим грозным ликом. Да не потухнет никогда свет в твоей обители, Сам-Ру, да не иссякнет поток аруту к твоим суровым устам, владыка тёмного мира, одержимого пламенем очищающего огня. О, Сам-Ру! О, Сам-Ру! О, Сам-Ру!

— О, Сам-Ру! — единым порывом, вторили жрецу кисару.

Служитель культа, слегка покачиваясь из стороны в сторону, подошел к Мирту. Слишком много ароматических трав было сожжено этим вечером. Протянул жилистую, похожую на кривую ветвь, руку к шее пленника. Зрачки хищных глаз на мгновение сузились, а затем вновь заполнили всю радужку. Злобно скалясь, Рату вцепился в горло юноши. Беспомощность жертвы толкала жреца в пьянящие объятия Сам-Ру. Впившись чёрными когтями в кожу, старик как можно сильнее задрал голову кисару вверх. Сжал пальцы, до боли в суставах, вследствие чего Мирт тут же начал задыхаться.

Один удар! Всего один удар ширу и с поганым отпрыском Росы будет покончено! Темное божество сладостно нашептывал жрецу единственно правильный шаг, который необходимо сделать. Рату ощущал, как кровь приливает к руке и он готов совершить то, о чем скорее всего придется пожалеть. Убийство пленника, с достоинством перенесшего наказание, кисару явно не одобрят, даже если это совершил верховный жрец. Однако Сам-Ру набрал силу и Рату чувствовал, что уступает ему.

— Проси, нечестивец! Проси у богов о спасении моей дочери! Даю слово, если она не вернётся ко мне, тебе недолго топтать земли Великой Ра-Аам. Уйдешь тропой к праотцам. Уж поверь мне, я сделаю всё, чтобы, как можно быстрее проводить твою никчемную аруту во чрево Сам-Ру. Ну, же!

Старик сжимал сухие пальцы до тех пор, пока, глаза Мирта не закрылись и он, в очередной раз, не потерял сознание. Жрец почувствовал, как волна ненависти накрывает его с головой.

Слабак!

Сам-Ру навязчиво побуждал к действию — один удар ширу и все будет кончено. Всего один и на этом все! Рату хищно облизнулся. Перед глазами всплыл образ ещё маленькой Ситы, звонко смеющейся у него на руках. Большие глаза девочки светились счастьем, а по аруту кочевника разливалась благодать Великой Ра-Аам.

О, Сита!

Служитель культа вспомнил, как лично укладывал яйцо в цобо, проверял, несмотря на опасность быть настигнутым мургами в пути и принимал малышку. Из глубины прошедших времен Периферии возникло сияющие лицо несравненной Акат-Аулу. Нареченной идущей с ним по одной тропе Ра-Аам. А после наступил мрак и крепкие объятия Сам-Ру!

Роса, мерзкое ты охвостье кута!

Жрец зарычал.

Костяная рукоять ширу обжигала кисть изнутри, принуждая старика сделать непоправимое. Отступив на шаг назад, Рату занёс над головой кинжал для решающего удара. Он не станет больше ждать, юнец не заслуживает прощения! О, нет! Пора с этим кончать — недостоин этот кисару, топтать земли Великой Ра-Аам, как и его никчемный отец! Поддавшись эмоциям, жрец вдруг передумал оставлять юношу в живых и решил избавиться от недостойного соплеменника, раз и навсегда. В дальнейшем служитель культа, как он считал, легко мог объяснить свой поступок, снизошедшей на него волей Великой Ра-Аам, которой он, конечно, как истинно верующий, не осмелился бы перечить. Проворачивать подобное Рату приходилось не раз, никаких вопросов ни у кого, никогда не возникало. Так чего ради, сейчас откладывать казнь! Пора!

Остановил стихийный порыв служителя культа глухой звук упавшего, где-то поблизости, тела и последовавший за этим возглас удивления, исходивший от большей части племени. Рату резко обернулся, вне себя от гнева. Вот же, грязь со стоп Сам-Ру! Старшая жрица, всё это время стоявшая справа от столба, упала в обморок. Её голова оказалась на разбросанных вокруг костра тлеющих углях. Послышались возмущенные женские крики, возглас негодования и стенания. Молоденькие жрицы поспешно оттащили девушку, но она уже успела получить серьёзные ожоги.

Ах, ты ж, мерзкое охвостье кута! Сиена, раздери тебя агато! Как же не вовремя-то!

Только этого не хватало! Проклиная про себя Сиену, старик объявил о снисхождении, проявленном со стороны Великой Ра-Аам, по отношению к юноше. Большая часть племени восприняло произошедшее, как недовольство богини желанием Рату несвоевременно забрать аруту пленника. После такого жрец не решился выступить против общественного мнения, пообещав себе в скором времени вернуться к данному вопросу. Да и ссора с тога, поддержавшими намерения сумпу о снисхождении, могла только усугубить и без того непростое положение. В конце концов, добраться до аруту Мирта, он сможет, в любой момент, когда только представится возможность.

Ещё не успели прогореть поленья жертвенного костра, а юношу уже сняли со Столба Позора и перенесли в специально подготовленное кочали. Жилище, отведённое для воина, располагалось на самом краю стойбища, где две дряхлые старухи, переодели его и наскоро обработали раны. Отсутствие близких родственников, давало ему право, до полного выздоровления, находится под присмотром престарелых женщин племени. Мирт радовался тому, что на какое-то время Рату забудет про него, а там на все воля Великой Ра-Аам.

Старость кисару встречали без особой радости. Жизнь их, как правило, становилась «скучна и размеренна» по меркам Периферии. Мужчины редко доживали до почтенного возраста. Те же, кому это удавалось, кто прославил себя в схватках с многочисленными врагами, занимали почетное место в совете старейшин. Одиноких женщин переживших спутников, селили в ветхие кочали, на самой окраине, где они со временем тихо расставались со своими аруту, выбирая последнюю тропу жизни.

Перестав приносить пользу племени кисару становился обузой и, если у него не оказывалось родных, он вынуждено умирал в тишине, оставшись наедине с жестоким Сам-Ру. Рано или поздно тропа заканчивается, и чем шире наш шаг, тем быстрее мы приближаемся к конечной точке, после которой нас уже ничего не ждет, кроме тьмы забвения, так стоит ли так торопиться?

Те кочевники, что слишком спешили пройти тропой Сам-Ру, зачастую оказывались разочарованы. Им поручали самую посредственную и грязную работу по хозяйству. Престарелые кисару следили за состоянием выгребных ям, убирали за гураму, скоблили и вычищали им спины, ухаживали за больными и ранеными, а также присматривали за молодняком. Поэтому в большинстве своём, сильные духом старались уйти в обитель Сам-Ру следом за погибшим в бою мужем. Кисару считали, что каждый должен помогать племени и приносить пользу, в меру своих сил и возможностей. Те, кто делал малый вклад, не пользовался особым уважением, особо ленивые навсегда изгонялись из племени, получая статус харуту, что, в свою очередь, означало для пожилого кисару неминуемую смерть от лап свирепых хищников или неизлечимых болезней.

Сменился не один рассвет, прежде чем юноша полностью восстановил силы. А как только самочувствие стало лучше, его немедленно вызвал к себе Рату. Шел на разговор со жрецом, молодой кисару без особого энтузиазма, ничего кроме оскорблений, да тумаков Рурсура ждать не приходилось. Когда Мирт осторожно протиснулся в кочали, служитель культа прервал обращение к богине и впился взглядом в растерянное лицо юного воина. Не часто до этого он бывал на аудиенции у верховного жреца Великой Ра-Аам. По глазам старика можно догадаться, что разговор ничем хорошим не закончиться. Злость и ненависть Сам-Ру, копьями тога, сразу пригвоздили юношу к земляному полу кочали.

Ах, ты ж, охвостье кута!

Юноша чувствовал, как предательски вибрирует его хвост, на радость старому кисару. Жрец широко оскалился. Как ни крути, а скрывать эмоции, при виде Мирта, Рату так и не научился.

Почему он так дико его ненавидит и по любому поводу наказывает, почему преследует, ограничивая свободу? Об этом юноше приходилось только догадываться, надеясь когда-то докопаться до истины.

Неужели это все только из-за Ситы?

Служитель культа сидел по центру кочали, как раз напротив входа. Слабый поток водуха струился вниз, концентрируясь на голове жреца. Внутри жилища было весьма мрачно, как отметил про себя Мирт, сильно пахло какими-то ароматными, неизвестными ему, травами и выжимкой палисомы. Несмотря на дымоход, воздух оказался затхлым, даже кисловато-терпким.

Звенели назойливые мухи, пылинки мелькали на свету, создавая иллюзию жизни. Никогда ещё тишина не заставляла так сильно биться его сердце.

Что же все-таки задумал жрец?

Кисару сглотнул ком страха, загоняя недоброе предчувствие поглубже в аруту. Старик начал нервно теребить сухими пальцами висевший на груди амулет. Не говоря ни слова, он лишь движением злобных оранжевых глаз указал кисару, где тому надлежало остановиться.

Аккуратно ступая по плетеным коврикам, Мирт сделал пару шагов к центру кочали. Он сжался всем телом, так, словно ожидал получить очередную оплеуху от верховного жреца. Страх, неожиданно охвативший аруту, не позволял расслабиться. Перед глазами кисару замаячил злополучный Столб Позора. Воспоминания вернули его к тому злополучному рассвету. Кочевник никак не мог заставить себя посмотреть в лицо старика. Нервно подергивая хвостом, кисару переминался с ноги на ногу, потупив взгляд больших глаз.

Ах, ты ж, охвостье кута!

Хозяин кочали не проявлял интереса к гостю и никак на это не реагировал.

Пылинки перемещались по световому лучу, следуя по замысловатой траектории с одной им понятной целью.

Как же тяжело-то?! Уф!

Немного успокоившись, Мирт громко выдохнул, как бы напоминая о себе. Затем после одобрительного кивка младшей жрицы, присел на колени, как раз напротив Рату. Внутри аруту чувствовалась неприятная вибрация, от чего начало даже слегка подташнивать.

Ах, ты ж, охвостье кута! Какого спрашивается откета он здесь вообще забыл?

Если не взять себя в руки, то и до обморока не далеко. Юноша постарался собраться с мыслями, поклонился, как полагалось, и приготовился внимательно слушать.

— Мирт, так-так. Все ещё жив, хм-м? К моему глубочайшему сожалению, ты все таки получил прощение Великой Ра-Аам, и, как должно кисару, принёс жертву Сам-Ру, тут ничего не скажешь — жрец проговаривал свою речь еле слышно, медленно и нарочито, смакуя каждое слово. Взгляд стеклянных глаз, по-прежнему был устремлён куда-то вдаль, сквозь тело собеседника. Всем своим видом он словно подчёркивал крайнюю степень неприязни по отношению к кисару, — Но, на то они и боги, чтобы благосклонно относиться к пастве, верно, мой юный послушник?

Рату многозначительно посмотрел на юношу. Затем вновь уставился вдаль, словно старался что-то разглядеть за плотным пологом кочали. Жрец намеренно назвал Мирта послушником, намекая на возраст молодого кисару и отсутствие клейма-тух.

— Да, как ни прискорбно признавать — их терпение не знает границ. Понимаешь о чём я? Увы, мальчик, я всего лишь слуга, обличенный некоторой властью, с позволения самой Великой Ра-Аам — а, следовательно, на моё прощение ты можешь не рассчитывать! Ни-ко-гда! Слышишь меня?

Жрец подался вперёд всем телом, перевел взгляд, полный ненависти, на Мирта, отчего юноше ещё больше стало не по себе. Захотелось встать, броситься прочь из кочали. Убежать, причем, чем дальше получиться забраться в горы, тем лучше. За озера, за Перевал, в конце-то концов! Туда, где ни один кисару Долины его точно не найдет. Пойти к мургам, к Битому Рогу, хизам Рапида, да к тому же Растику Пройдохе, забери его аруту охнос! Куда угодно, но только подальше от Рату, Рурсура и всего, что его до сих пор окружало.

Бежать! Бежать! Бежать!

— Светлоликий Рату… — кисару попытался что-то возразить, но заметив злобный огонек, мелькнувший в глазах жреца, виновато опустил голову, предпочитая дослушать до конца то, что ему скажет жрец. Злить Рату сейчас хотелось меньше всего, пререканье чревато очередным рассветом на Столбе Позора или того хуже — краем тропы.

— Не я — а племя, и только из уважения к заслугам твоего погибшего сородича, даёт тебе, нечестивец, возможность выбора. Они позволяют тебе сделать выбор! Ха, глупцы, тоже мне нашли выход! Ну, да ладно. Сумпу положились, на волю богини, их право, перечить не имеет смысла, да я и не стану. Хорошо звучит, не правда ли — выбор! — Рату наблюдал, какое впечатление производит на кисару его речь, — Выбор кому? Тебе? Подумать только! Наивные арту. Их великодушие не знает границ, согласен со мной? Так вот …

Рату поднялся, облокотившись на посох двумя руками. Хвост жреца нервно вибрировал, выдавая крайнюю степень неприязни по отношению к собеседнику. Противно шаркая ногами по коврику, старик подошел практически вплотную к юному кисару. Втянул носовыми отверстиями воздух, надеясь почувствовать запах страха исходивший от воина. Жертва всегда должна ощущать поблизости присутствие Сам-Ру, таково ее предназначение. Так и есть — страх окончательно поглотил аруту кисару. Рату остался доволен. С прищуром, посмотрел на юношу, а затем медленно наклонился к его ушному отверстию. Оскалил жёлтые кривые клыки, покрытые тягучей слюной, и прошептал:

— Мирт — сын Росы, ты изгоняешься из племени в земли Царогских скал, до тех пор, пока сумпу не примет единогласное решение о твоём возвращении! Если возникнет желание вернуться, а оно у тебя непременно возникнет, уж поверь моему опыту, — я с большим удовольствием прикажу приготовить на костре твоё мерзкое, подлое сердечко. А возможно и тебя целиком, тут уж на все воля Великой Ра-Аам! Хотя, уверен — соседство с охносами, избавит меня от этой почётной обязанности. Царогские скалы отличное место для тех, кто должен быстро сдохнуть, как по мне лучше его нам просто не найти.

Рату, игриво подмигнул юноше. Жрец расплылся в хищной ухмылке, забрызгав себе лицо мелкими морщинками:

— Понимаешь о чем я, а? Понимаешь? Ты, вопреки всему, остался жив, но обречён быть харуту. Хотя, как по мне, выбор так себе. Сдохнуть на Столбе или …Отныне тебе придётся искать утешения в обществе грязных порождений Сам-Ру, собирающих по лесам разную падаль! Подходящая компания, ничего не скажешь. Будешь жрать собственные конечности от голода, если, конечно, агато не найдёт тебя раньше! Ты рад, нечестивец?! Говори! Ну, же смелее! Смелость тебе теперь пригодиться и не раз, поверь — старик разразился нервным смехом, прерываемый приступами глухого кашля.

Вдоволь насмеявшись, и, наконец, прокашлявшись, жрец продолжил:

— Запомни, юноша, пока у меня есть силы и власть, ты никогда не будешь чувствовать себя в безопасности. Ни-ко-гда! А твой статус харуту это обеспечит. Живи сын Росы, но, надолго не смыкай глаз! Я всегда буду где-то поблизости, даже когда уйду тропой предков в обитель Сам-Ру, не оставлю тебя в покое! Как тебе такая перспектива, а? Пойми же, ты не просто подвёл соплеменников — ты, мерзкий мальчишка, похитил мою единственную дочь, будущую жрицу Ра-Аам, а за такое только — тропа Сам-Ру, не иначе! На меньшее, я не согласен. Признайся мне одному: здесь замешан фокуру — Ги-Рапид? Так? Я прав — его уловки? Молчишь! Как можно было похитить мою Ситу, мою единственную надежду и утешение, о чем ты только думал, поганец? — Рату смолк, вспоминая дочь, затем резко прорычал, — А теперь пошёл вон! Иди, иди, нечестивец, не достойный лобызать след от стоп Сам-Ру. Да не забывай, что я тебе сейчас тут сказал.

Жрец небрежно махнул рукой в сторону выхода и отвернулся, давая понять, что аудиенция закончена, и он хочет остаться один.

«Неужели богиня света совсем слепа или Сам-Ру настолько голоден, что всё ещё хочет моей крови? — размышлял юноша, медленно удаляясь от жилища жреца.

Весь путь, пока кочали не скрыли его, Мирт ощущал на себе, исполненный отвращения взгляд служителя культа. Какой бы на самом деле не оказалась истина, Рату решил воспользоваться ситуацией и обвинить во всем хизов Асам-Ги-Рапида. Давний конфликт вновь набирал силу. Если даже торговец не имел к исчезновению Ситы никакого отношения, кочевник рассчитывал при помощи жрецов настроить кисару против главного хиза, по крайней мере, на тех территориях, что подпадали под его влияние. Это не слишком действенная мера, но служитель культа не упускал возможность досадить зарвавшемуся хизу. Никто не может перечить верховному жрецу кочевых кисару, тем более никчемный прихлебатель мургов!

Рату злобно плюнул в сторону Мирта и скрылся за пологом.

— Да-а, ну и влип же я, что и говорить. Отправиться к Царогским скалам — верная тропа в утробу к ящерам. Тут он прав, от того и радуется, мерзкий старик. И за, что только богиня благоволит таким кисару? Ведь Рату — подлый обманщик, каких не знала вся Периферия! Никчемный фокуру! Насколько мне известно — харуту можно стать, например, за убийство кисару своего племени или чего ещё похуже. А тут-то … в чем собственно моя вина? Эх, Сита, какого кута тебя понесло не туда! Ведь говорил, так поди же! Не сомневаюсь — Рату все это специально подстроил. Хотя чему я собственно удивляюсь?! Сколько себя помню, столько он ненавидит меня — люто, как топориск агато. Нет, старик просто выжил из ума, не иначе.

Юноша, задумавшись и, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, шаг за шагом, постепенно дошел до окраины кочевья. Территория поселения по всему периметру, строго охранялась воинами, дежурившими как на площадках деревянных тирсов, так и рядом с ними у раздатки снарядов. Эти метательные машины, напоминавшие огромный половник на колёсах с нишами для стрел, кисару, в основном использовали против внезапных налётов охносов. Откуда пришла к ним технология по созданию именно такой конструкции, никто уже и не помнил, но отстреливать из метательных машин наглых летающих убийц им приходилось довольно часто.

Не обращая внимания на группу воинов, мирно беседовавших неподалёку, юноша присел рядом с одним из таких сооружений. Перед тем как его увезут из кочевья, Мирт твёрдо решил найти повод, для встречи со старшей жрицей, даже, несмотря на то, что она практически не отходила от Рату. Ему хотелось лично поблагодарить Сиену. Из рассказа старух, ухаживающих за ним, кисару стало известно, кому он обязан спасением. Чувство благодарности, не характерное для большей части представителей кочевых племён, одолевало аруту юноши. Это ощущение ему было неприятно и чуждо, однако избавится от него, у кочевника никак не получалось. Мирт намеревался отныне поступать, так как ему подсказывает его внутреннее чутьё, пренебрегая правилами, которые, с поддержкой совета старейшин, для себя и племени установил Рату. К своему возрасту он практически ничего не добился, по меркам Периферии, хотя старательно соблюдал все правила. Так зачем ему эти ограничения, если ничего кроме Столба Позора и статуса харуту он не заслужил?

«Сиронги! А, что, собственно, мне известно об этих самых сиронгах? Да практически ничего. Старый прислужник Сам-Ру, никогда не допускал, чтобы племя кочевало близко к их владениям. Только приграничные разъезды, но то тога, а мы-то что! Хм, про мургов Беглой Сойки знаем куда больше. И не смотри, что те за Перевалом. С того самого момента, как я покинул скорлупу яйца, до меня доходили лишь скупые упоминания о могучих воинах Сабатаранги. Да, что тут говорить — жрец до сих пор запрещает любые разговоры, связанные с Ситуст-Рой, особенно среди молодых кисару.

От Рату, даже, пошло поверье о том, что если часто проговаривать вслух все, что связано с Ситуст-Рой, то оно непременно притянет беды и тебе и соплеменникам. Враньё! Я-то отлично помню, как старый Ма-Карай намекал в разговорах на тёмные делишки наших жрецов с сиронгами. А какие, спрашивается, интересы у тога на границе Ситуст-Ры? Ма-Карай просто так болтать не стал бы. Хотя никто этому, конечно, тогда не внял, а зря. Судя по всему, старик давно раскусил жреца! Что-то у них там произошло. Арутой чую, без Рату тут не обошлось! И с тем же Сахра, Рурсур не зря знакомства водит. Вот бы разузнать у него, что к чему? Да, только где я, а где Рурсур?!»

Юноша попытался систематизировать в голове всю имеющуюся у него информацию о народе, населявшем неизведанные земли Ситуст-Ры, скрытые за Поясом Сам-Ру. Совсем ненадолго в аруту юного воина даже вспыхнула надежда, что если ему удастся, каким-то чудом, спасти Ситу, племя примет его обратно, а у Рату, просто, не останется весомых аргументов против него. Хотя, что, собственно, мешает старику придумать новую подлость, играя на наивности кисару? Тот же Ма-Карай пострадал ни за что, ни про что. В подлых интригах, Рату искусен ничуть не меньше самого Сам-Ру.

Мирт пригорюнился: так плохо его дела не шли ещё никогда. Тут даже имя доблестного Росы не поможет, да и кто помнит его заслуги пред племенем. Рату все низвел до незначительной вылазки. Вот же, никчемное охвостье кута!

Кочевник прекрасно понимал — жить одному без поддержки соплеменников, равносильно самоубийству, именно на это старик рассчитывал и надеялся, несколько рассветов подряд, уговаривая сумпу. И это у него получилось. Он постарается провернуть все так, чтобы не замараться кровью самому, но непременно достичь цели.

Мирт только сейчас осознал, что раньше его совершенно не интересовали эти загадочные воины Сабатаранги, наводившие страх на всю округу. Образ жизни племён кочевавших в районе Диких Голубых озёр не оставлял свободного времени на подобные размышления. Да и зачем?! Зачем забивать голову тем, чему противиться сама Великая Ра-Аам, особенно, если ты молодой и полный сил воин? Племенные заботы юных кисару занимали куда больше, чем угроза нападения со стороны далекой Ситуст-Ры. Это головная боль тога, или на худой конец верховного жреца, но никак не молодежи, не носившей ещё на себе клейма-тух. Вопросы с сиронгами решал сам Рату, не позволяя молодым кисару приближаться к границам до положенного срока. Для Мирта они оставались всего лишь персонажами древних песен, которыми старухи нередко «почивали» малышей, сидя тёмными вечерами, вокруг семейного костра. Да и то, чаще шепотом, чтобы ненароком никто из младших жриц не услышал и не передал Рату.

Из этих заунывных песен кисару помнил лишь, что сиронги живут за высокой каменной стеной, очень сильны, жестоки, строят рампа по границам кочевых угодий, а их землю всегда называли — Ситуст-Ра. Чтобы добраться до стены, требуется пересечь Пояс Сам-Ру: участок земли, искусственно созданный сиронгами Твердыни Умра, на котором практически ничего не растёт. Когда-то давно, в песках обитали огромные хвостатые скорпионы-тасариты, и пройти до стен было не так-то просто.

Позже, со слов Рату, их истребили сами сахигарлы или кто другой и про тасаритов благополучно забыли. Старики говорили, что легче попасть к праотцам в обитель Сам-Ру, чем преодолеть, в одиночку, этот горячий песчаный Пояс. Только жрецам, да избранным тога разрешалось подходить к самым границам Ситуст-Ры. Если заплутавший молодой кисару, повстречал фарангов на своем пути, как правило, больше никто ничего о нём не слышал. Служитель культа, вообще старался, чтобы кисару как можно меньше контактировали с племенами, обитавшими по другую сторону долины. Он словно чего-то опасался, а чего именно — известно, только, одной Ра-Аам.

Встреча Мирта с всадниками Ситуст-Ры, во время похищения Ситы, и встречей-то назвать было нельзя. После того как, он бросился на крик девушки, ему лишь издалека, удалось увидеть рослых воинов в блестящих доспехах, стремительно удалявшихся к Поясу верхом на топорисках. Хищные порождения Сам-Ру использовались сиронгами, чтобы преодолевать большие расстояния, отделявшие их могущественное государство от диких земель кочевников.

Где-то глубоко внутри себя, юноша чувствовал к врагам некоторое уважение — его соплеменники не могли даже мечтать о приручении столь опасных существ. Топориски — очень выносливые, кровожадные твари, обладавшие превосходной скоростью, а также координацией. Прирождённые убийцы, посланники Сам-Ру. От старого Ма-Карай Мирт знал, что порой озлобленные голодом стаи топорисков нападали на самого агато, и не всегда свирепый прислужник темного божества выходил победителем из схватки. Однако они не уживались с буйным нравом гураму, что являлось одной из причин, в связи, с которой кочевники даже не пытались их приручать, тем более разводить.

Погружённый в размышления, Мирт, не заметил, как от стоявших поодаль воинов отделился, коренастый, прихрамывающий на одну ногу, тога. Осторожно ступая по мягкому рыже-зелёному травяному ковру, он, со змеиной ухмылкой на лице, подкрался сзади к юноше. Когда Мирт оказался на расстоянии одного шага, Рурсур резко выбросил правую руку перед собой и произвёл захват противника со спины. Ах, ты ж, охвостье кута! Крепко обхватив ногами, туловище жертвы, воин прижал голову Мирта к своей груди. Юный воин готов был поклясться, что услышал хруст собственных позвонков, даже через привычный гул кочевья.

Вот же, фокуру!

Боль вызвала в юноше приступ дикого бешенства, на мгновение он забыл что перед ним тога. Их сцепленные тела, в неистовом противоборстве, начали перекатываться по поляне. Рурсур, до скрежета в зубах, напрягал мощные мышцы рук. Как ни крути, а молодой воин существенно уступал крупному, закаленному в боях, противнику. В итоге здоровяк настолько сильно скрутил тело юноши, что тот не смог пошевелить даже кончиком хвоста. Боль накатывала волнами, приближая кисару к самому краю тропы Сам-Ру.

Ах, ты ж, никчемное охвостье кута!

Жар схватки немного спал. Уже через мгновение Мирт окончательно перестал сопротивляться, кислорода в лёгких катастрофически не хватало. После нескольких неудачных попыток освободиться, ему оставалось лишь вращать расширенными от ужаса зрачками, безуспешно пытаясь найти выход из ситуации. Рурсур, для верности, нанес свободной от захвата рукой несколько ударов по ребрам кисару.

Вот же, грязь со стоп Сам-Ру!

Как же невыносимо больно!

Юный воин ощущал рядом присутствие темного божества. Мирт сделал ещё одну слабую попытку освободиться, но не тут-то было — тога перехватил собственную руку, сдавил шею юноши ещё сильнее и максимально напряг мышцы. Кисару сразу затих.

— Не дергайся, болотная гниль! Тебе шлют горячий привет.

Рурсур, по-бычьи, мотнул головой, скинув с неё, мешавший борьбе, шлем, поправил сатунгасу, передернув плечами. Затем приблизив широкое скуластое лицо практически вплотную к ушному отверстию противника, прошипел:

— Ну что, мелкий ты фокуру, думаешь, повисел на Столбе и всё — прощён?! Не-е-ет, мерзкий прихвостень Сам-Ру! Нет! Просто так у тебя отделаться от нас теперь не получиться! Даже не надейся, поганец! Не выйдет! — тога ещё сильнее напряг жилистые руки, так, что Мирт ещё больше вытаращил глаза и начал жадно хватать ртом воздух.

Юный воин, безрезультатно, старался ослабить хватку противника — мощные руки Рурсура, словно окаменели. Каждому кисару племени Рату известно, на что способен этот тога. Кто бы, что ни говорил, а Мирт сам видел, как однажды Рурсур, возвращаясь из дозора и перебрав ругу, осмелел настолько, что в пылу битвы проломил топориску голову. Хищник решил, на свою погибель, перекусить мясом кочевника, за что тут же поплатился.

В ближнем бою кисару не было равных. Силы Сам-Ру воину не занимать, раздери его агато!

— Из-за тебя, нечестивец, Рату отправил нас к Царогским скалам, лопни твоя скорлупа! Понимаешь, о чем я? Он решил провести разведку против Ситуст-Ры — старик боится, видите ли, внезапного нападения сиронгов. С чего бы, вдруг, фарангам нарушать договор с нами, а, поганец? Зачем? Ты понимаешь, стервец, чем это грозит лично мне? Никогда не любил далёкие дозоры, особенно, по соседству с охносами, ещё и в окружении всадников Ситуст-Ры. Столько трудов и все напрасно.

Тога ещё сильнее сжал шею Мирта.

— Добегался, никчемный сын кута? Какого охноса, вас, вообще, понесло на границу? Мне-то скажи. Говори? Решил испытать терпение Сам-Ру? Мало мне проблем с мургами, так теперь ещё и это! Почему именно Сита, о Великая Ра-Аам? Вот как скажи мне, я должен её вызволять из рампа? Сабатаранга терпеть жреца не может и не скрывает этого, а тут ему такой подарок. О чем ты вообще думал? Тьфу! Ну, ничего, будь спокоен, теперь я с тебя глаз не спущу, мелкий ты сын кута, можешь не сомневаться. Берегись! Если ты нас обманул и дело тут вовсе не в сиронгах, то …

Заметив, что кисару задыхается, Рурсур немного расслабил, вздувшиеся от прилива крови, мышцы. Выдохнул, а затем брезгливо оттолкнул от себя юношу. Мирт откатился в сторону, и принялся жадно хватать ртом воздух, пытаясь при этом подняться на четвереньки. Тога, подобрав шлем, неспешно подошёл к юному воину, после чего несколько раз больно ударил носком сапога под дых. Пока юноша, наливаясь зелёным цветом, пытался прокашляться и восстановить дыхание, Рурсур присел рядом, чтобы закончить речь:

— Тур, ищет с тобой встречи, негодный мальчишка. Мы вернулись из дозора уже, как два рассвета, но никак не получалось тебя изловить, — ехидно ухмыляясь, он грубо задрал наверх голову Мирта, да так, что послышался хруст шейных позвонков, а затем добавил, — Как ты думаешь, недотёпа, кого брат планирует взять в качестве прикормки для охносов?! Не свой же хвост, я буду им подставлять! Верно? А может получиться удачно, сбыть тебя Ги-Рапиду, Кривой коготь любит кровь молодняка. Тем более Рату одобрил. Ну а пока, Тур не вернулся, мерзкий фокуру, мы тебя для надёжности свяжем. Так тебе, поверь, будет даже лучше, да и мне как-то спокойней.

— Я теперь — харуту. Куда захочу, туда и пойду. Мне провожатые не нужны, тем более такие. Я и без вас знаю, где Царогские скалы.

Глаза тога вспыхнули огнем Сам-Ру. Он с силой ударил юношу по лицу, а затем закатился злым смехом, при виде страданий Мирта. Ах, ты ж, грязь со стоп Сам-Ру! Боль поглотила аруту кочевника. Когда же это закончиться?! На какое-то мгновение Мирту даже показалось, что разум окончательно покинул воина. Настолько безумным стало выражение его лица. Наконец, успокоившись, тога прохрипел:

— Придётся привыкать, недотёпа! Харуту! Ха-ха-ха! Вы только послушайте его! О, Великая Ра-Аам, посмотри на это чудо! Жизнь харуту — не сочный кусок гураму, скажу я тебе, парень! И уж, конечно, никак не спасает такого недотепу от саяка любого тога. Например, моего. Понимаешь, о чём я сейчас?! Теперь даже дряхлая бабка не скажет слова в твою защиту, к мургам Сахра, и к тем доверия больше. Ха-ха-ха! Тоже мне — харуту! Знавал я одного такого умника. Мингар, кажется, из племени Зубы Ворчуна, того что пасет стада за Долиной Поти-Кухан. Ему бы к Беглой Сойке податься, а он решил в отшельники. Независимый — харуту, дери его за хвост топориски! Ну и чем все закончилось, знаешь? Этот Мингар стал наведаться к одному племени, красть молодняк гураму и переправлять через мургов за Перевал, за что и получал, кстати, свой немалый барыш. Его раз поймали — высекли, как следует, другой, третий. А он никак не уймется, поганец! Тогда поймали, повесили на первой ветке, и дело с концом, причём свои же тога отправили к Сам-Ру. А мургам и дела до него нет. Подумаешь великая утрата. Не он так, другой. Тут вожди в очередь стоят не то, что этот. Так-то. А ты мне — я харуту! Нет ничего лучше братства тога, чем раньше поймешь, тем лучше. Вот куда нужно стремиться. Усек?

Подоспевшие соратники Рурсура помогли ему быстро скрутить Мирта и отнести к запряженному гураму. Отпустив в адрес юноши пару колких шуточек, насчет его статуса, они стали дожидаться появления старшего тога.

По возвращении, Тур решил не унижать юношу, сильно разочаровав этим брата, но своего распоряжения о том, чтобы взять в дозор Мирта, не отменил. Воин посчитал, что так юноша будет находиться под его присмотром. Убийство харуту не осуждается, и не требует отмщения со стороны соплеменников, а значит, шанса остаться в живых, у Мирта практически нет никакого. Орды мургов, хизы или хищные прислужники Сам-Ру рано или поздно закончат начатое Рату, в этом ни Тур, ни Рурсур не сомневались. Периферия не место для подобных экспериментов. Уходя в отшельники, по собственной воле, кочевник целенаправленно обрекал себя на страдания, вверяя аруту в руки богов, но такие случаи, скорее исключение, чем правило. Чаще всего, новоиспеченный харуту отправлялся за Перевал, где выбирал себе близкий по духу один из многочисленных кланов Беглой Сойки и становился мургом, чья тропа была не намного длиннее, а порой и короче.

Ни тот, ни другой вариант Тура, конечно, не устраивал.

Когда потухнут все костры кочевья, им предстояло проделать путь в земли охносов и там отслеживать, возможные, перемещения сиронгов по рампа, до тех пор, пока не прибудет новый дозор, чтобы сменить их.

С наступлением рассвета, как только окончательно стемнело, отряд из тога, возглавляемый Туром, отправился к Царогским скалам. Неспешно, ворчливые гураму везли на своих мощных спинах воинов, наказанных жрецом. А тем временем, тусклый свет, льющийся через отверстия купола, лениво отвоёвывал у Сам-Ру земли Диких Голубых озёр.

С тёмной, похожей на крюк, скалы, взлетел охнос. Его желтые глаза, жадно просматривали зелёный ковер, лоскутным одеялом, покрывающий ближайшие холмы. Где-то далеко внизу, из зарослей папоротника высунул, словно сурок из норы, свою жёлто-зелёную голову маленький кут. Этого оказалось достаточно, для того, чтобы его небольшое тельце попало в цепкие лапы молодого ящера, вышедшего на охоту. Несколько пар маленьких глаз, наблюдали сквозь раскидистые ветви кустарника, за хищником, уносящим их мертвого собрата.

Темная сторона Периферии просыпалась.