33

В то время как я степенно всасываю макаронину длиною с человеческий кишечник (специально выписанную у марсианских итальянцев), Зета размахивает кистью, как легионер гладиусом. Мольберт потихоньку превращается в давно немытую палитру, но киберженщина не считает нужным останавливаться. Если Маяковский любил — сверкая топором в глубине двора, — то Зета, по всей видимости, любит — изводя краски на многострадальный холст.

Небо перечёркивает пеликан размером с аэробус, зачерпывает воды из потихоньку зеленеющего кратера и приземляется на кратериной обочине. Перья пеликана, покрытые розоватым снегом, ракрываются заходящей бусине зари; гордая птица вытягивает горло и с бурлящим мурлыканьем фонтанирует в небо; и оно — небо, — шипя, растворяется в кислотно-радужных разводах.

"Ты, — щекотит мой слух острый металлический голос. — Смотри".

Мы с мольбертом оборачиваемся друг к другу.

На мне нарисован ужас. На нем вот что:

В комнате, обставленной весьма бедно (я бы в такой тесноте превратился в таракана) сидит египетский бог, тот самый, к которому ходил отсыпаться Бен. Из-под высокой короны царь Мемфиса и Гизы смотрит в экран доисторического компьютера — этакий реликтовый куб с кинескопом. И по экрану носятся бесцветные пиксели.

"Черт возьми, Зета! Что это?" — "Послание. Предупреждение. Пророчество." — "И что ты пророчествуешь?" — "Не я. Не я. Не я." — "А кто? это ведь ты писала!" — "Бог приказал, я написала. Бог приказал. А ты должен получить."

Я снял полуметровый цилиндр и понял, что потею чересчур обильно. Страх наваливается, суеверный детский страх. Давно такого не было… По спине пробежало что-то живое и холодное.

"Теперь мы должны ехать дальше," — пропела Зета, и кровь в прозрачных жилах на мгновение стала серебристой.

"Подожди! А картина? А твое послание?"

"Замолчи".