46

Я просыпаюсь в тесной коморке, жмурясь от теплости солнца. Вокруг дешёвая мебель, поеденные светом портьеры, кровать и на кровати… Бен? Смотрит на меня глазами кролика.

— Здравствуй, душа! — говорю я, подходя обнять изрядно похудевшего афроамериканца. — Ну как ты, лечишься? Заболел? А я пришёл навестить. Прости, без мандаринов — не по пути было. Однако интересное ты выбрал местечко отдохнуть… Это санаторий?

— С-сука, — шипит он, превратившись из кролика в змею. Желание обниматься у меня резко пропадает.

Мы молча смотрим друг на друга. Если бы в этой странной комнате были лампочки, они бы взорвались от растущего в напряжения. Наконец, он раскрывает рот, но каждое слово ему даётся с трудом:

— Я бы придушил тебя, если б руки не отваливались.

— Где я?

— В ловушке, — редкая щетина Бена злорадно ухмыляется. — Мы в мозгах какого-то засранца. Здесь всё подчиняется ему. Даже тебе придется подчиниться, принчик!

Бен смеется и кашляет, источая запах разложений.

— А с тобой что?

— А со мной уже ничего. Я вроде как подыхал в Африке. На просеке. А потом этот гад забрал меня к себе, и… не дал закончить начатое.

Меня передергивает. Судя по запаху и цвету лица, я общаюсь с трупом. Бен предпринимает движение, и из-под одеяла вываливается что-то маленькое. Указательный палец.

— Черт возьми, Бен!

— Меня бы отпеть кому-нибудь. Чувствую, скоро и язык отнимется.

— Что… что мне делать?!

Бен усмехается одним носом без улыбки.

— Ничё.

На грудь накатывает гнев,

а на глаза — вода.

Дергаю дверь — толку ноль.

Бегу к окну, там —

топлёный свет ласкает кроны, студенится хвоя,

под лосем кашляет мятая бумажность,

ветер чешет ёлки,

трогает берёзовые прядки,

гладит останки,

покрытые мхом и грибами,

и меж стволами

в гамаке дремлет,

сбросив черные платформы,

девушка.

— Это кто? — спрашиваю.

— Его рабыня.

— Того… в ком мы находимся? Его рабыня?

Бен утвердительно мычит.

— И чем она тут занимается?

— Любит его. Большего… (яростный кашель) он не требует, у него все есть.

— Хах, сексуальное рабство? Я б тоже на такую прилег!

— Ты б и в навозную кучу прилег… (тяжелое дыхание и сип) О сексе речи не...

— Ах, высокие чувства? Снимаю. Шляпу.

Я снимаю шляпу, провожу рукой по вспотевшим волосам, все еще не в силах оторвать взгляда от таинственной наложницы.

— Хэй, Бен. А мы тут, я надеюсь, не на ту же роль пробуемся?

Бен делает попытку рассмеяться и выблевывает что-то желеобразное. Мы оба смотрим в новорожденную штуковину и молчим.

— А ты как попал сюда?

Бен мелко покачивает головой, мол, не знает.

— А ты?

— Я не очень этого помню. Вроде был в питейной. На Луне. Девка со мной какая-то ходила. Ничего особенного. И тут нарвались. Два серых глаза, долгий кукарек. Провал. Ап — я здесь, в дубовой гробнице, с недомумией любимейшего музыканта, и он хвалит меня сукою. Будет не хватать тебя, Бенни, когда ты, наконец, помрешь…

У Бена вырывается стон.

— К… когда?! — хрипит он. — Нет ничего хуже, если тебе не разрешают умереть!

Я подхожу к синеющему Бену и трогаю лёд лба. Его ресницы выпали и прилипли к прохудившимся глазам. Губы напоминают хлебный мякиш. Кончик носа осыпался. Даже мне, у кого душа прогнила и воняет квашней, стало жалко черного беднягу.

— Мы выберемся отсюда, Бенни! Это всё фантазия! Ты будешь такой же толстый, как всегда! Вспомни себя в зеркале. Какой занимательный мужчина! В руках тенор, в глазах скука. Где твой сакс, Бенни?

Он закрывает глаза.

— Тише, тише… А, черт! Я совсем не умею утешать. Да и не надо оно. Ты умный, умным утешения ни к чему. Просто помни, что все закончится. Мы с тобой выйдем отсюда. Слово принца.

Бен делает глубокий вдох, пытается сохранить вкус воздуха в памяти неделимой и бессмертной души.

— Я и ты. Бенни, я и ты. Мы будем выступать вдвоем! Я могу на рояле, ты знал? А еще на гитаре чуть-чуть, но это, конечно, ерунда. Представь себе наш дуэт на сценах лучших баров Империи. Вашему вниманию, дамы и господа! Тонкий и толстый. Принц и нищий. Бездарь и джазмен. Отец несчастный и отец счастливый...

— Кэти, — Бен начинает плакать. Его грудь сотрясается, но ни один мускул не искривляет лицо. И слезы отказываются выходить на скулы.

— Я помогу ей. С Кэти ничего не случится. Бен, слышишь? Я спасу твою дочь. Обещаю. Ты только успокойся.

— И… тигрят… нужно тоже. И тигрят спаси. Понял? Она их очень любит.

Дальше Бен говорить не в состоянии. Он просто трясется, и удивленно смотрит в одну точку. Касаюсь зимнего лба губами и роняю на лысую голову две осенние капли.