32

Я — соль. Я на краю ножа. Меня стряхивают в суп, и я варюсь.

Бен помешивает меня деревянной ложкой и ворчит, споря с собственным желудком.

Кэти, спустя три часа беготни, тоже проглотила голод, и теперь её тошнит.

Тигрята по-звериному поглядывают на мясистые руки Бена.

Из ночной тропической прохлады белые, как две луны, глаза смотрят на тигрят и моргают, громко щелкая при этом, как будто кто-то в лесу откупоривает пивные бутылки.

— Чего это такое? — спрашивает Бен, забыв про меня, про суп, про голодных тигрят и про голод.

— Чудовище, — спокойно отвечает Кэти. — Оно давно ходит за мной. С тех самых пор, как ты исчез.

— И чего ему надо, оно не говорило?

— Оно вроде как не умеет говорить. Я пробовала подходить поближе, чтобы разглядеть что-нибудь кроме глаз… но всегда просыпалась на земле, точно ничего на самом деле не происходило. Как будто глаза — это ворота в реальность из текущей цифровой иллюзии. И каждый раз по пробуждении от меня пахнет мертвечиной.

Бена передергивает. Он берет в руки половник и накладывает всем чудесно пахнущий суп с растворённым в нем мной. Тигрята с удовольствием съедают картошку, соевое мясо, но почему-то выплёвывают лук. Кэти и Бен в своих тарелках не оставляют ни капли. Они вобрали меня в себя, теперь я — их часть. Я в их желудках, я на их губах, разъедаю губы.

(отныне я не соль, а просто я)