38

Император садится на унитаз. В смуглом латиноамериканском лице правителя людей отражается кисловато-зеленый неон. Вокруг унитаза горят прожектора, сводя лучи на самом значимом предмете мира.

Здесь императору приходят идеи по поводу переустройства галактики. Он чувствует: в уши, в нос и в горло через щелочки приоткрытых губ просачивается мысль. Еще чуть-чуть — и родится. Он смотрит на тараканник, за стеклом которого носятся крупные блестящие финики. И в стекле тараканника отражается его скрюченная фигура. "Давай! Давай!" — кричит ему человечество. И он почти готов. Все считают: "ТРИ! ДВА! ОДИН!"

Открывается дверь, входит премьер-министр, напевая что-то из Пугачевой (когда она пережила мужа, её признали бессмертной; пару лет назад Алла Борисовна открыла сеть салонов по омолаживанию тела и души; по-прежнему поет, те же песни, в прежнем своём балахоне, но почему-то басом).

— Ой! Простите! — сказал премьер, увидев императора. — Было открыто, и я вошёл...

— Нет, я закрывался!!

— Ну что вы, Ваше Величество? Не вру же я!

— Пошёл вон!

Император действительно закрывался. Дело в чем — замок, который строители три раза пытались починить, по-прежнему работает наизнанку: всех впускает, никого не выпускает. Администратор императорского дворца распоряжался: "поставьте простую щеколду". Но слесаря поднимали левые брови и недоуменно заявляли: "в комнате, где вместо плитки спрессованная жемчужная крошка, не может быть простой щеколды!"

— Казню идиотов! Вот, что бывает, когда разрешаешь пролетариям думать.

Император заканчивает свои дела на мраморном друге, вылавливает из тараканника троих его жителей, и давит в кулаке насмерть.