50

На Африканском континенте наступает весна, и никто: ни лиана, ни змея, не замечают этой перемены.

В Америке, как рядовые в наряде, спят и падают небоскребы. Террор превращается из стихийного бедствия просто в плохую погоду. Экономика хрипит, старается не шевелить конечностями, и лишь изредка подпрыгивает — хватаясь за сердце — на загипсованной ноге, когда с новооткрытой планеты привозят килотонны драгоценных металлов. Нью-Йорк, имперская какбыстолица, окутывается в жирную седину смога. Капитализм трясет стариной под бодрый бигбэндовый джаз уже последние лет двадцать, и социалисты, как лысые грифы, слетаются вокруг и ждут, когда, наконец, дед натанцуется.

В Сибири ничего не наступает, колесо времен года примерзло к ступице, белое небо трётся о хвойные тёрки, и зима баллотируется в царицы очередной срок подряд. Но, при тотальной климатической стагнации, кое-что там все-таки происходит.

Собака гавкает. Ей приглянулся камень, на который еще никто за тысячу лет не помочился. В камне торчит меч на богатырскую руку. Однако богатыри не упирались могучими ногами в этот камень ровно столько, сколько не облюбовывала его собачья струя. Ровно десять веков назад сюда метил личный Чихуа-Хуа Чингисхана, с маленькими, как две бородавки, глазами и большими усищами по-татарски. Вот на этот камень собака мечтает сходить, но ей, конечно, не дают.

Луна плесневеет. Глядя с поверхности Земли, замечаешь, что спутник стал мутнее, зеленовато-голубее. В питейном заведении "У Карабаса" произошло очередное исчезновение. Похитили "человека с трубой на голове", того самого богача, который неделю тому был изнасилован (эту подробность в газетах опускают) битой в собственном дворце. Он же являлся наследником, младшим сыном Императора. На месте преступления (второй по счету гибели принца) была найдена киберженщина, которая запершись в номере и прижавшись всем телом к картине, читала намазы и крестилась по-гречески тремя перстами. На картине — когда Зету получилось выключить и оторвать — императорская гвардия увидела египетского бога, глядящего в толстый старомодный монитор. На мониторе качалось дерево и на ветке этого дерева никто не сидел, никто не пел и не размахивал крыльями. Говорят, Император разрыдался, увидев картину.

Что-то происходит на Марсе. Дасти завели моду выплескивать краску из стакана. По этому поводу открыли новый музей, где выставляются работы и стаканы наиболее значимых художников. Краска замешивается до густоты сметаны (плюс-минус) и разноцветными слоями укладывается в посудину. Эстеты находят прелесть не в том, какое получается изображение, похожи ли пятна на облака, сверхновую или физиономию натурщика в случае с портретами — нет. Это не тест Роршаха, а искусство. Эстеты смотрят под углом и оценивают получившийся рельеф. Он, по словам дасти, лучше всего передает настроение автора во время акта созидания. У религиозной части марсиан появилось мнение, что Господь был в приятном расположении духа, когда создавал Меркурий. А вот в случае с Землёй Творец непременно депрессировал. Это время многомерно-воспринимаемой живописи. Многие делают краску-в-стакане съедобной на основе различных йогуртов и расплавленных конфет, а вместо холста выписывают у французов огромную вафлю. В этом случае произведение искусства становится искушением еще более сильным, чем все Венеры в свои времена. В Jay'zz Bar'e какой-то дед заявил, что первым в истории стардастианцем был Владимир Маяковский. И на главной площади, недолго думая, возвели кирпичного Маяковского, размером с Эйфелеву башню.