Февраль тоже бывает жарким

Маяться на привязи у истребителя — занятие не особо приятное, особенно на крепком дальневосточном февральском морозе. За полтора часа с момента объявления готовности лейтенант Виктор Иголкин не раз мысленно позавидовал главному герою мультфильма «Жил-был пес»: тот хоть прятался от ветра в конуре и обходился без цепи. А вот техник самолета — парень не самого богатырского сложения — начал замерзать, несмотря на теплую куртку, плотные ватные «ползуны» и унты на собачьем меху. Иголкин резво вышагивал взад-вперед по крохотному пятачку бетонки в несколько квадратных метров, и каждая минута казалась гораздо длиннее предыдущей...

Около девяти вечера наконец-то прозвучала команда готовиться к взлету — но через пять минут готовность отбили. С огромным облегчением Иголкин выдернул вилку шнура своего шлемофона из розетки на серебристом корпусе перехватчика с бортовым номером двадцать и установил оранжевую стремянку. Раскрылся фонарь, и из кабины выбрался коренастый пилот в зеленом высотно-компенсирующем костюме — капитан Сергей Андрюхин, командир экипажа «двадцатки». На удивление резво спустившись, летчик быстро зашагал к краю бетонки. Но буквально за метр до высокого снежного бруствера, Андрюхина застала сирена…

Обложив многоэтажным матом империалистических хищников, летчик в мгновение ока развернулся и снова оказался в кабине. Едва закрылся фонарь, заработал двигатель, набирая обороты, и с каждой секундой рев становился все громче. Иголкин указал механику на ракеты, и солдат мгновенно снял красные защитные колпаки с головок самонаведения грозной четверки. И вот уже техник вновь отключил шлемофон, выдернул из-под брюха крылатой машины мощный силовой разъем и потянул в сторону кабель электропитания. После дневного «облета» на эскадрильской стоянке — черт бы побрал эту традицию! — и на пустой желудок кабель вдруг показался несколько тяжеловатым. Неведомо как он оказался под ногами ослабевшего молодого офицера — тот запнулся и растянулся на бетонке.

В этот момент истребитель тронулся с места и начал выруливать из «кармана» на магистральную рулежную дорожку. Иголкин в куртке и «ползунах» не сразу смог подняться. И когда метнулся вслед уходящему самолету, было поздно — тот уже быстро покатился к РД номер один. Вскоре в чернильной тьме стали видны лишь габаритные огни борта номер двадцать и двигавшегося за ним по пятам второго перехватчика с боевого дежурства.

Вскоре «двадцатка» вырулила на старт и начала стремительный разгон по взлетно-посадочной полосе. Воздух буквально разрывался от треска, словно поблизости одновременно раздирали миллионы лоскутов. А через несколько секунд ввысь устремились два сверкающих кратера работавших на форсаже двигателей. Огни быстро слились в одну звездочку, которая постепенно растаяла в ночном небе. Следом точно так же растворилась вторая…

Теперь уже настала очередь Иголкина материться, размахивая кулаком в сторону юго-востока: где-то там в Стране Восходящего Солнца свили себе гнездо заокеанские стальные птицы — стратегические разведчики SR-71, RC-135 и прочие крылатые надоеды.

— Зачэм ругеэшься, таварыш лэтэнант? — осмелился спросить механик.

— Понимаешь, Коридзе, традицию я нарушил, — с досадой объяснил офицер солдату. — Не успел перед вылетом плоскости крыла коснуться...

— А! Чтоб назад вэрнулся? — догадался солдат.

Не то чтобы Иголкин принимал всерьез авиационные суеверия, но все равно — неприятный осадок на душе остался. Как с утра день не заладился, так и пошло все наперекосяк...

Летать капитану Андрюхину оставалось еще час, а то и немного больше, и техник отправился в почти пустой домик дежурного звена: механики суетились с подготовкой второй пары истребителей — видимо, разведчик у воздушных советских границ объявился не один.

Иголкин включил телевизор в ленинской комнате — вместо фильма показывали выступление симфонического оркестра. «Неужели — следующий? — мысленно предположил офицер. — Всего-то год прошел с копейками… Жалко…»

*

В комнате отдыха Иголкин растянулся на кровати, вспоминая бестолковую пятницу. Утром технический состав второй эскадрильи приехал на тягаче на свою стоянку — выполнять предварительную подготовку на истребителях. За ночь бетон стоянки запорошило легким снегом, и кто-то вдруг вспомнил, что в декабре по метеоусловиям так и не облетали новичков. Снег тогда постоянно выпадал тяжелый и плотный, а потом в повседневной суете старожилы-дальневосточники забыли о старой традиции.

Сегодня техники и механики с чисткой стоянки справились быстро, а из свежего снежка сформировали приличную горку. Майор Горелик, инженер эскадрильи, дал добро и один час на «полеты». Сам ушел в эскадрильский домик и забрал туда солдат, усадив их в формулярной чистить и смазывать инструмент.

Зам инженера эскадрильи построил офицеров и прапорщиков и, стараясь сохранять серьезное выражение лица, зачитал «плановую таблицу полетов». К снежной куче у гаражей прикатили водило от ближайшего самолета и фалами к оранжевой трубе привязали самого опытного прапорщика. Тот доложил, что к «разведке погоды» готов. Несколько человек с веселым гиканьем разогнали импровизированный двухколесный "самолет" и пронзили им вместе с "экипажем" снежную кучу. Водило тут же выдернули обратно и отвязали «летчика».

— Погода великолепная, видимость отличная, облачность нулевая, простые метеоусловия! — доложил «пилот», стряхивая с себя снег.

Техник, которого назначили «доктором», зачерпнул из ведра кружку пятидесятипроцентной спиртоводной смеси, слитой с ближайшего самолета. «Разведчик погоды» не моргнув глазом «дозаправился», крякнул от удовольствия и закинул в рот сухарик.

Затем дошла очередь до пятерки новичков. Их перевели в дальневосточный полк прошлым летом, причем троих, включая Иголкина, сразу по окончании военных училищ. Четверо без проблем прошли веселую процедуру, а Иголкин «летел» крайним. Прокатиться на водиле сквозь снежную кучу оказалось даже приятно и забавно, а вот с кружкой «массандры» получилась незадача.

Этого добра на каждый истребитель заливалось по сто пятьдесят килограммов — для охлаждения генераторов. Плюс сорок с лишним килограммов чистого спирта заливали специалисты по радиолокационному оборудованию для охлаждения прицела. Еще в училище курсант Иголкин наслушался баек про «летающий гастроном» МиГ-25 и легендарный ответ конструктора Микояна возмущенным женам техников: «Если родина прикажет, коньяком самолет заправлять будем!»

Оказавшись в полку, в первый же вечер молодой лейтенант так упился в офицерской гостинице, что потом сутки его выворачивало наизнанку. С тех пор Иголкин боялся спирта и «массандры» как огня и установил себе предел — не больше трех стопок за вечер. Так что теперь, выпив половину кружки, поперхнулся и закашлялся.

— Незачет! — объявил «доктор». — Лейтенант, как тебя учили? Весело и не морщась!

Кружку долили доверху, и со второй попытки Иголкин справился с задачей. Мысленно отругал себя последними словами — угораздило же из-за глупости выпить полторы кружки вместо одной… Натощак лошадиная доза «массандры» быстро ударила в голову, и после обеда Иголкину стало чертовски нехорошо. Пришлось прятаться за гаражом и совать пальцы в рот.

После самоэкзекуции немного полегчало, но вечером «двадцатку» Иголкина вычислили в дежурное звено — взамен забарахлившего там истребителя с бортовым номером двадцать пять. Мечта молодого техника о вечернем отдыхе в своей комнате гарнизонной офицерской гостиницы накрылась медным тазом. Ужинать после неудачи с обедом не хотелось совершенно — мутило от одной мысли о еде. А потом еще и готовность объявили…

За грустными размышлениями Иголкин не сразу заметил, что в комнату отдыха вошел подполковник Жданов, начальник политотдела полка. Но в последний момент техник все же успел подпрыгнуть и отрапортовать:

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

Начпо только вяло кивнул в ответ и велел Иголкину немедленно следовать в ленинскую комнату — там уже собрался технический состав боевого дежурства, проводив в небо все четыре истребителя. Стало известно, что в полку объявлена тревога — все эскадрильи уже возвращаются из гарнизона на аэродром.

— Мы должны резко усилить бдительность, товарищи офицеры и солдаты, — заявил подполковник Жданов. — Видимо, за океаном уже в курсе событий: к нашим границам подошел авианосец. Обстановка очень напряженная. Сейчас будет важное сообщение…

В двадцать один тридцать началась программа «Время», и стало известно, что накануне, девятого февраля восемьдесят четвертого года, после тяжелой продолжительной болезни скончался генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов…

Иголкин тяжело вздохнул — все-таки сбылись недавние мрачные предчувствия. Солдаты помалкивали, а офицеры-техники с удивлением переглядывались и чесали в затылке. Первым рискнул заговорить Иголкин:

— Очень жалко, конечно… Только начал Юрий Владимирович уставной порядок в стране наводить… Сможет ли Константин Устинович Черненко линию товарища Андропова продолжить, как вы считаете, товарищ подполковник?

— Почему вы вдруг решили, товарищ лейтенант, что именно товарища Черненко теперь выберут генеральным секретарем? — встрепенулся начпо.

— В восемьдесят втором председателем похоронной комиссии у Леонида Ильича товарищ Андропов был, теперь вот у него самого — товарищ Черненко, — пояснил Иголкин. — Традиция, значит, такая…

— Полагаю, мы получим исчерпывающие разъяснения из политотдела дивизии, — назидательно ответил подполковник Жданов. — А сейчас боевая задача каждого коммуниста и комсомольца — достойно ответить на любую возможную провокацию империалистической военщины.

*

Иголкин вновь энергично размахивал руками и ногами на лютом морозе и каждую минуту смотрел на часы. Истребитель, взлетевший сразу после «двадцатки», приземлился четверть часа назад. В голове Иголкина начали потихоньку ворошиться нехорошие мысли. Конечно, тридцатилетний Андрюхин опытный летчик — на разных высотах с разной скоростью он сумеет наилучшим образом распорядиться четырнадцатью кубометрами керосина. Но все-таки, все-таки… Угораздило же не успеть коснуться крыла! С каждой секундой чувство вины нарастало снежным комом…

Но вот долгожданная далекая звездочка показалась в небе — она быстро увеличивалась. Вспыхнули мощные прожекторы, ярко осветив ВПП. Борт двадцать благополучно опустился на полосу и выпустил тормозные парашюты, резко сбросив скорость. Свернув с ВПП на третью рулежную дорожку, истребитель домчался до магистральной и вскоре зарулил в свой карман на стоянке дежурных сил.

Двигатели смолкли, и рядовой Коридзе побежал со стремянкой к самолету. Однако кабина уже распахнулась, показалась коренастая фигура — Андрюхин моментально оказался на крыле. Техник не успел моргнуть глазом, а летчик уже промчался к краю плоскости и не раздумывая спрыгнул на снежный бруствер.

— Коридзе, срочно пожарку! — рявкнул перепуганный Иголкин солдату, а сам метнулся к двигателям.

К удивлению техника, оба сопла, пусть пока и очень горячих, оказались в полном порядке — ни малейшего дымка… Только тогда Иголкин повернулся в сторону пилота. Андрюхин до сих пор стоял на снегу, расстегнув нижнюю часть костюма… Техник наконец-то догадался, что пилот не успел заняться своим прозаическим делом перед вылетом — а ведь оно тоже входило в предполетный ритуал!

Иголкин тут же крикнул вслед рядовому Коридзе, что пожарной машине отбой, и вдруг услышал тихий свист. Оказалось, «сифонит» из ракет с тепловой головкой самонаведения — баллон с углекислым работал на охлаждение. Значит, пилот включал прицел на излучение и готовился к стрельбе. Специалисты по вооружению тут же принялись раскручивать винты на ракетах для замены сработавших баллонов.

— Не зря северные народы детей учат, чтобы не ели желтый снег, — не удержался Иголкин от бородатой хохмы, когда Андрюхин спустился с бруствера — с благополучным возвращением самолета на душе молодого техника сразу полегчало.

Однако непривычно мрачное сосредоточенное лицо командира экипажа не располагало к шуткам, и Иголкин поинтересовался:

— Жарко было, Сергей? Говорят, авианосец?

— Да, и целая дивизия самолетов с вертолетами, — хмуро подтвердил Андрюхин. — Прямо тучей у границы летают. Витя, а вот традиции надо блюсти, чтоб ничего в голову не ударяло… Не дай бог, теперь третья мировая грянет…

— В каком смысле? — изумился Иголкин.

Пилот ничего не ответил, помрачнел еще больше и зашагал в домик. Тут же поступила команда срочно готовить перехватчик к повторному вылету. А через несколько минут раздался усиливающийся с каждой секундой многоголосый рев на стоянке второй эскадрильи рядом с площадкой дежурного звена.

Заправляя «двадцатку» топливом и газами, Иголкин увидел яркий прожекторный свет от вереницы истребителей второй эскадрильи — они выруливали на первую РД, каждый с полным боекомплектом. За несколько месяцев службы в полку Иголкин ни разу не видел, чтобы сразу все самолеты поднимались в воздух вооруженными. Неужели и вправду началась серьезная заварушка?..

*

Следующая неделя показалась лейтенанту Иголкину месяцем. Забарахливший в пятницу борт двадцать пять к воскресенью ввели в строй в технико-эксплуатационной части и тут же вернули на боевое дежурство. Подменявшую его «двадцатку» сразу отправили в эскадрилью, но легче Иголкину не стало: полеты вооруженных истребителей теперь не прекращались практически круглосуточно. Иголкин как-то попытался прикинуть, сколько железнодорожных цистерн с керосином за это время сгорело в небе, но безнадежно запутался в расчетах.

Летчики рассказывали техникам, что вся советская дальневосточная авиация, что называется, стоит на ушах — компанию одному заокеанскому авианосцу вскоре составил второй, да еще подтянулась поддержка с дружественного им полуострова. Оказалось, у союзников проходят совместные учения под кодовым названием «Командный дух-1984».

Кому учение, а кому мучение. Все неделю полк провел на аэродроме — в гарнизон никто не возвращался. В эскадрильский домик завезли двухъярусные кровати и поставили для солдат в формулярной. Офицерам и прапорщикам технического состава раздали матрасы и спальные мешки по каптеркам — отдыхали там на полу. Впрочем, Иголкину не удавалось поспать больше четырех часов в сутки, бриться и вовсе было некогда и негде. У пилотов в летном домике условия были комфортнее, отдыхали летчики больше, так что на фоне небритых техников в черной робе смотрелись гораздо солиднее.

А в середине бурной недели внезапно исчез Андрюхин. Иголкин интересовался у летчиков, не заболел ли его командир экипажа. Одни отвечали, что тот действительно не вполне здоров, вторые учточняли — «на голову». Третьи шептали, что у Андрюхина большие неприятности: видели того в компании и с комдивом, и с особистом.

Иголкин мысленно сочувствовал своему командиру. До чего тоскливо, наверное, тому в заточении — не то в санчасти, не то в гарнизоне под домашним арестом. Это ж невыносимая мука для энергичного умелого пилота — слушать на земле, как его товарищи почти не спускаются с небес...

Сверхнапряженная неделя подходила к концу, когда на «двадцатку» перед очередным вылетом вместо привычных двух тепловых и двух радийных ракет подвесили четверку только радийных. Однако подготовка к вылету затянулась: три ракеты сработали при проверке безукоризненно, а одна закапризничала. Целых полчаса специалисты по радиолокационному оборудованию и вооружению дружно искали пропавший ПР номер один. Несколько раз, вращая туда-сюда ключ-рукоятку на пилоне, отсоединили и подсоединили разъем истребителя с розеткой ракеты. От души протерли все контакты спиртом — казалось, тот уже начал густеть на тридцатипятиградусном вечернем морозе. Иголкин все это время быстро вышагивал взад-вперед у самолета, чтобы не замерзли ноги, временами переходя на бег.

— Витя! — послышался раздраженный окрик из кабины. — Хорош перед глазами мельтешить! Лучше дай по башке этой … (тут рлошник обложил ракету такими замысловатыми выражениями, что Иголкин слегка оторопел от столь виртуозного владения матерным).

Техник без колебаний подошел к капризной ракете и довольно сильно ударил кулаком по светлой керамической головке самонаведения. Внутри сразу что-то щелкнуло и зажужжало.

— Есть пэ-эр! — послышался радостный возглас из кабины. — Пуск разрешен! Витя, что ты там нахимичил?

— Наверное, гироскоп на морозе слипся, — предположил Иголкин. — А теперь развернулся.

С неполадкой справились весьма кстати: к «двадцатке» как раз подбежал разъяренный заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе и принялся отчитывать инженера эскадрильи — прямо при подчиненных. Майор Горелик еле смог вставить слово, что самолет уже готов. Нагоняй тут же прекратился, и через несколько минут на «двадцатке» в небо взмыл командир полка полковник Ледогоров.

Через час с небольшим истребитель вернулся без боекомплекта — ни одной ракеты не осталось на четырех пилонах. У Иголкина глаза округлились от изумления… Да и подобной встречи летчика в практике молодого техника тоже не было: кроме всех заместителей командира полка, полковнику Ледогорову долго жали руку комдив и еще несколько генералов. Командующий округом даже обнял опытного аса, и до лейтенанта Иголкина, старавшегося держаться как можно дальше от высокого начальства, долетел восторженный бас: «Орел, настоящий орел… Орден Красной Звезды, считай, уже на груди…»

А к утру тревогу отбили: стало известно, что незваные гости наконец-то отбыли восвояси от советских воздушных и морских границ. Не то план учений исчерпали, не то сильное впечатление на группировку вероятного противника произвел эффектный залп полковника Ледогорова, сбившего шпионский дрейфующий аэростат над советской территорией. По крайней мере, так хотели думать в полку. Как-никак поразить необычайно живучий аэростат с его бесчисленными секциями — задача не из легких. Не случайно Ледогоров израсходовал все четыре ракеты. Зато упавшую на землю гондолу со шпионской аппаратурой, рассказывали, быстро разыскали в тайге. Бесценный трофей сразу отправили в Москву.

Вечером, вернувшись в офицерскую гостиницу, лейтенант Иголкин с наслаждением привел себя в порядок и после душа сразу завалился спать. Казалось, вернулся из долгой командировки. От участия в грандиозной холостяцкой пирушке по случаю «полной и безоговорочной условной победы над вероятным противником» отказался наотрез.

Утром Иголкин с огромным трудом проснулся и на завтрак в летно-техническую столовую не успел — сразу отправился на построение. За прошедшую неделю он уже отвык видеть сослуживцев в шинелях и голубых погонах. Несмотря на бравый вид в повседневной форме после недели в технической робе, многих офицеров еще покачивало, а в строю ощутимо попахивало перегаром. Иголкин с удовольствием обнаружил среди летчиков эскадрильи капитана Андрюхина и с облегчением вздохнул. Вот только переговорить с командиром экипажа не успел…

На утреннем морозе полковник Ледогоров не злоупотреблял пространными сентенциями. Он лаконично, но искренне поблагодарил всех за службу, а затем отправил в казарму солдат и прапорщиков, оставив в строю только офицеров.

— Значит, «Ну, погоди!» сразу с третьей серии начнется, — вполголоса прокомментировали неподалеку от Иголкина. — Офигеть — никто из бойцов и прапоров не провис за неделю…

Полковник Ледогоров нахмурился и обратил свой взор на вторую эскадрилью.

— Капитан Андрюхин!

— Я!

— Ко мне!

Чеканя шаг, пилот подошел к командиру и доложил:

— Товарищ полковник, капитан Андрюхин по вашему приказанию прибыл!

— Кругом! — скомандовал Ледогоров, и летчик молодцевато повернулся лицом к товарищам.

— Товарищи офицеры! — загремел полковник. — К сожалению, наш полк оказался втянутым в крупный международный скандал. К протестам из Китая по поводу случайных нарушений его воздушной границы в ходе полетов мы вроде как уже привыкли. В конце концов, это социалистическое государство, тем более оно начинает постепенно восстанавливать отношения с СССР. Проблема решается — на Ху Яобана положиться, думаю, можно… Отставить смех в строю! Но теперь пришла официальная нота протеста по поводу пролета советского истребителя-перехватчика МиГ-25 с бортовым номером двадцать непосредственно над вертолетом с авианосца вероятного противника. Данный вертолет попал в струю, несколько раз перевернулся и начал падать в море. Однако сумел стабилизировать полет в нескольких метрах от поверхности. Средства объективного контроля подтверждают, что вертолет немного не долетел до нашей границы, находился в нейтральной зоне. Летчик ссылается на погрешность приборов — по их показаниям вертолет якобы нарушил государственную границу. Но представьте, что их пилот сплоховал бы… Где гарантия, что мы участвовали бы только в их учениях, хоть и поневоле? Все могло получиться гораздо серьезнее… Капитан Андрюхин! Приказом командира дивизии вы предупреждаетесь о неполном служебном соответствии!

— Есть неполное служебное соответствие! — отрапортовал Андрюхин, отдавая честь.

После официального наложения взыскания полковник Ледогоров едва заметно ухмыльнулся и добродушно сказал:

— Это он в объяснительной про приборы написал. А мне знаете, что сказал? Желтая вода ему в голову ударила — потому что предполетный ритуал нарушил. Вот вам и несоответствие. Как говорится, положите его на полку… Зато те, — он неопределенно кивнул в пространство, — крепко запомнят!

В этот миг в строю кто-то негромко зааплодировал. Смельчака поддержали несколько человек, и вскоре аплодисменты перешли в бурную овацию — словно на партийном съезде. Полковник Ледогоров ничего не сказал по поводу нарушения строевого устава и, глядя на покрасневшего Андрюхина, вдруг расхохотался. Следом зашелся от смеха весь полк, и проштрафившийся летчик громко смеялся вместе со всеми…

__