Книга Дракона. Со страниц несгоревших рукописей_Снят

«Начала нет и нет конца!

И снова с чистого листа

Раскрасим жизнь во все Цвета…»

Агата Кристи. «Эпилог»

Предисловие автора.

Как бы странно это не показалось, читающий историю одного рассеянного Архивариуса практически ни слова не услышит ни о расположении книг на полках, ни о методах их шифровки, ни о тонкостях в выборе того, чем и на чём писать. Эти тонкости могут быть интересны только тому, кто готов сутками напролет, без отдыха и еды, не жалея спины и глаз горбатиться над чтением и написанием никому толком непонятных текстов, задыхаясь от запаха воска повсеместно расставленных оплывших свеч. Мало кому такое занятие понравится.

Что еще более странно, заниматься всем этим Архивариус не любил. Хотя порядок в документах начал наводить сам, добровольно. Да и в башне своей он просиживал штаны добровольно, а не по принуждению.

Странным человеком был этот Архивариус. Уже нет давно ни его, ни башни с библиотекой. Как и нет тех, кто сопровождал его в жизни и кто был ему дорог.

Я не буду рассказывать вам о работе в архиве. В своем рассказе я попытаюсь ответить, почему он оказался в этой башне и отчего он так старательно проводил там невероятное количество времени, доводя себя до изнеможения. Причем о самой библиотеке в этой истории будет сказано лишь под занавес, как например в 42-й главе.

Да и Архивариусом это персонаж зваться не будет. Потому что даже у самого заядлого бумагомараки за плечами может оказаться очень живая и насыщенная жизнь, прекрасная и трагическая судьба, полная чудес и приключений. Вот об этой жизни, а вернее, о ее самых важных моментах, речь и пойдет.

Жил этот персонаж, далеко «не здесь» и задолго «не сейчас». Мир, откуда пришла эта история — уничтожен, выцвел. В буквальном смысле — утратил Цвета Силы. Палитру магической, если угодно, энергии, вдыхавшей жизнь в тот мир. Все без исключения герои этой истории погибли, а души их отправились странствовать в Вечности. Кто знает, сколько из этих душ пришло на нашу с вами Землю, именно в наше время и насколько близко они друг от друга?

Память человека недолговечна. Порой, стоит прийти на то место, где ты был когда-то давно, и это место разбудит детские, юношеские, похороненные горестные или еще какие-то воспоминания.

С воспоминаниями души о предыдущих её воплощениях — еще сложнее. Особенно если мир другой, и нет ни одного места, ни одной зацепки, хоть как-то объясняющей, что за, казалось бы, чуждые, но одновременно родные образы рисует нам наше подсознание.

Достоверно известно только одно. Что жизнь Архивариуса закончилась пожаром в его библиотеке. Пожаром, который он не мог потушить и из которого не хотел выбираться. Он знал, что не только библиотека, но и его мир доживает последние мгновения. Что где-то, в ту же секунду, в неравном бою на заснеженном склоне один за другим гибнут его друзья, все те, чье существование наполняло его жизнь смыслом. Что пройдет еще совсем немного времени и Девять Бессмертных отправятся в изгнание, навсегда оторванные от родного мира. Все, что он мог сделать — это закончить ритуал. Ритуал, позволяющий отправить в вечное странствие историю погибшего мира.

В нашем мире в одной из книг было сказано: «рукописи не горят». На самом деле, горят прекрасно. Но если рукопись сгорит вместе тем, кто ее написал — то она перестанет быть простым листом бумаги, обретет вечное воплощение, пусть и не физическое. Так, в том мире, вся «Книга Дракона» бы появилась на небесах, или корни растений стали бы сплетаться в письмена или же в течении реки проплывали бы целые строки. Читающий такую рукопись в том мире (конечно же не всякий читатель, а из тех, для кого этот текст был написан и кому автором было предназначено его прочесть) мог просто идти своей дорогой, не отрываясь от чтения текста, видимого везде.

Но рукопись предназначалась не для погибающего мира. Архивариус писал текст для Девяти Бессмертных, в число которых он и сам входил. Для тех живых существ, в которых однажды возродятся их души. А также для всех тех, кто мог бы помочь отыскать эти заблудшие души, собрать их вместе, восстановить историю погибшего, выцветшего мира. Крохотный шанс, но это было единственным, что давало хотя при призрачный отблеск надежды на то, что однажды Девяти удастся вернуть в родной мир Цвета Силы, возродить его. И наконец-то, спустя немыслимое количество времени и трудноисчислимую череду перерождений — вернуться домой…

Первую страницу рукописи я нашел довольно давно. Просто странный текст о человеке, пришедшем в заброшенную башню с библиотекой и отчего-то решившем навести в ней порядок, попутно обустроив в ней и своё жилище. Ничего особенного. Вроде бы. Но отчего-то этот текст таким эхом отзывался в душе, так сильно не давал покоя. Позже мне стали попадаться и другие обрывки. Нет, не целых страниц, вовсе нет. Куда хуже. Небольшие фразы, предложения, порой клочки были даже размером с целый абзац. И всякий раз меня не покидало ощущение чего-то важного, куда более важного, чем вся моя жизнь «здесь и сейчас», в этом теле. И эти страницы я, так или иначе, продолжаю находить.

Наиболее сохранившийся из дошедших до меня фрагментов рукописи, содержит в себе один малопонятный текст из настоящего времени, да еще и написанный не мной. Этот фрагмент видел и я «здесь и сейчас», и Архивариус «там и тогда». На сегодняшний день — это единственная полностью найденная глава «Книги Дракона».

Последним Ритуалом Архивариуса было передать содержание этой книги в другие миры. Моя же жизнь все больше начинает напоминать ритуал по восстановлению давно сгоревшей рукописи, рассыпавшейся в прах под агонизирующим в огне пожара телом автора. Рукописи, пепел от которой смешался с тканью самой Вечности и, потому, бессмертной.

…Глава 42

…Библиотека напоминала скорее портовый склад. Где-то в углу даже стоял, опершись на книжный стеллаж, корабельный якорь. Повсюду были разбросаны ящики, в которых перевозят грузы на кораблях. Они до отказа были забиты простыми свечами, использовавшимися для освещения помещения. В опустевших ящиках были свалены свернутые в трубочку листы рукописей. Так как рукописи здесь появлялись быстрее, чем сгорали свечи, такие свернутые листы можно было найти где угодно. Как, впрочем, и горящие свечи. То, что в хранилище не было ни одного пожара, казалось чудом дабе тем, кто посещал эту библиотеку, притом, что эти посетители, мягко говоря, весма неплохо владели искусством магии. От других библиотек, располагавшихся при академиях, дворцах и прочих привилегированных помещениях, данное хранилище отличалось халатным отношениям к ценным фолиантам, количество и значимость которых превышало все разумные пределы. Впрочем, халатность эта не была преступной. Владельцу книгохранилища толстые слои пыли на бесценных книгах служили лучшей защитой от посторонних глаз охотников за тайными знаниями, бардак в архиве, отсутствие каталогов и принципов хранения литературы были своего рода шифром. Да и интересовало его не безупречное состояние книги, а написанное на ее страницах. А прочесть он мог сколь угодно обветшалые страницы. Над библиотекой возвышалась баня. Поднявшийся на самый ее верх по винтовым лестницам — мог найти уютную комнату с удобными кроватями и шикарным видом, открывавшимся за окнами с причудливыми витражами. Однако, владелец, даже, скорее, Хранитель архива и информации, туда поднимался очень редко, предпочитая спать все в том же просторном старинном кресле, за которым работал. Размер кресла и материал его обивки позволяли спать в нем без ломоты в суставах по пробуждению

Стол Архивариуса располагался едва ли не у самого входа, однако же был поставлен под таким углом, что впервые вошедший (даже постоянным гостям словно что-то мешало сходу обратить внимание на Хранителя) замечал Архивариуса далеко не сразу, но вход изнутри помещения просматривался идеально. Несколько воткнутых изнутри во входную дверь метательных ножей и писчих перьев (для письма Архивариус использовал достаточно специфические перья, крайне устойчивые на излом, что делало их отличным метательным оружием) на уровне головы взрослого человека без слов давали понять, что Архивариус знает, как поступить, если однажды в хранилище ворвется непрошенный гость. Да и стеллажу в глубине помещения были размещены подобно лабиринту с большим количеством полутеней от неравномерного света повсеместных свечей. В лабиринте книжных полок запросто можно было заблудиться, даже друзья Архивариуса несколько раз умудрялись. Ну а группа вторженцев точно не ушла бы из хранилища живой, и осмелившиеся посягнуть на ценные знания — остались бы лежать среди оплывших свечей и обветшалых рукописей с пронзенными писчими перьями глазницами. Немногие знали о ценности хранимой здесь информации, а те, кто решался получить ее без спроса… Чтобы потушить все свечи в книгохранилище, достаточно было простенького заклинания, а в темноте подслеповатый Архивариус видел так же хреново, как и при свете. Он полагался на несколько иное восприятие пространства, не видя особой разницы между наличием света и его отсутствием.

Сегодня в архив вошли двое. Мужчина и Женщина. Вошли, как к себе домой — мужчина пинком открыл входную дверь — веселясь и балагуря, как старые друзья и любовники. Светловолосая женщина с горделивым станом и осанкой, одновременно властным, жестоким, добрым и понимающим взглядом. Стройная, но в этой стройности почти не ощущалось хрупкости. Грация, да, но хрупкость… Нет. Создавалось ощущение, что это тело не сдвинуть с дороги и что в ее движениях сочетаются две крайности. Природная гибкость и плавность с одной стороны, отточенность и выправка — с другой. Впрочем, даже красноречивому на письме Архивариусу никогда не хватало слов, чтобы полностью описать образ «тетушки», так он её называл, хоть и выглядел значительно старше. Мужчина был рыцарем, закаленным в тренировках и боях. Глядя в его глаза можно было увидеть Кодекс, свод непреложных правил, принципиальность. И, в то же время, веселый игривый блеск, какой наблюдается у азартных игроков в кабаках и таверны, коротающих вечер за объемистой кружкой пьянящей жидкости.

Они пришли отдыхать, уставшие и довольные собой. Ремни, несущие оружие, были отстегнуты, доспехи сняты. В архиве эти двое чувствовали себя в безопасности. Впрочем, Архивариус не заметил этого, не услышал он и веселого их разговора, начавшегося, по всей видимости, несколько часов назад и не прекращающегося ни в пылу сражения, ни в дороге, ни здесь, в одном из их верных пристанищ. Увлеченные беседой и друг другом, они далеко не сразу заметили, что что-то не так с их знакомой «библиотечной крысой». Не увидели они поначалу ни слез на его щеках, ни дрожащих губ, ни глаз, зрачки которых преобразились из человеческих не то в кошачьи, не то в змеиные, а радужки окрасились в синий и желтые цвета. Правая рука Архивариуса, наполовину принявшая форму чешуйчато-мохнатой когтистой лапы, вцепилась в одежду на уровне сердца, сминая ее и оставляя рваные борозды на ткани, левая — сжимала листок бумаги.

Он молчал. И это молчание оказалось достаточно громким, чтобы прервать беседу вошедшей парочки. Так не раз бывало, что на шумевшего и кричавшего Архивариуса словно не обращали ни малейшего внимания, а устремляли на него взор, лишь когда он молчал и не замечал ничего вокруг себя.

Его позвали по имени, он не откликнулся. Женщина подошла к нему, положила руку ему на плечо, тот словно ничего не почувствовал. Лишь схватив его за подбородок и подняв его опущенное к столу лицо, заглянув в его разноцветные глаза, женщина все поняла…

— Забери у него листок! — обратилась она к рыцарю. Подошедший рыцарь небрежным движением выдернул листок бумаги из руки своего товарища и молниеносным движением переместился на безопасное расстояние. Сделал он это по привычке, на всякий случай. И не зря. Сидевший неподвижно Архивариус пронзительно и яростно взревел, вскочил на стол, резко взмахнул неизвестно откуда появившимся у него хвостом, словно тугой плетью, скинул несколькими яростными ударами хвоста книги и, оцарапав столешницу, совершил резкий скачок на рыцаря. Привыкший к таким выходкам мужчина на лету поймал это безумное полуживотное и с размаха зашвырнул его в книжный стеллаж, развалившийся и накрывший обломками древесины и фолиантами Архивариуса. Такие потасовки были вполне обычным делом, из-за чего архив постоянно нуждался в уборке, хоть его владелец и хозяин постоянно ей пренебрегал. Все равно идеального порядка с такими нравами его обитателей было не добиться. В любой другой день эта потасовка бы только началась, подобный бросок скорее раздразнил бы полуобротня и вынудил его попытаться одержать верх над величественным воином. Иногда это даже удавалось.

Но сегодня, уже почти окончательно утративший человеческий облик Хранитель архива едва ли не со стоном неспешно выбрался из-под завалов и поковылял, полусогнувшись, даже порой становясь на четвереньки вглубь библиотеки, к лестнице, ведущей наверх.

— Чойта с ним? Неужто несвежего дерьма обожрался? — ехидно поинтересовался рыцарь.

— Не трогай его. Что-то случилось. Ты помнишь, как давно он таким не был. Прочти. — попросила женщина.

На смятом потрепанном мокром от пота листке, чтоб был отобран у Архивариуса, было написано следующее…

«По спине пробежала легкая дрожь. Нет, не от холода, а от воспоминаний. Руки на пару секунд покрылись мурашками. Медленной вздох, прикрываешь глаза, но не будет тебе привычной для многих темноты. Твои веки опускаются, и у тебя включается второе зрение. Мир окрашивается иными цветами, ты начинаешь видеть ауры людей и предметов. Но сейчас ты сидишь на скамейке пустого квартала. Время ближется к полудню и большинство людей на работе. Квартал пусть и тих. А ты сидишь и ждешь. Кого? Ты и сам не знаешь, кого. Возможно, ты ждешь чуда. А возможно, ты просто дебил, надеющийся на невозможное.

Но тут до твоих ушей долетает звук открывающейся подъездной двери. Ты вскидываешь голову и видишь ее. Она выходит из подъезда с собакой, какая-то несколько удрученная и явно не выспавшаяся. Она движется в твою сторону и не замечает до последнего. Ровно до того момента, как…

— Привет. — Ты выше нее на две головы. Да, ты знал, что она невысокого роста. Она вскидывает голову, глаза ее становятся несколько удивленными и непонимающими.

— Привет, — голос звонче, чем ты предполагал. В нем проскальзывают нотки недоверия. Видимо, она не поняла, кто ты. Ты поспешно объясняешь сей момент. — Оу, — ее губы расплываются в улыбке. Но, похоже, если ты это вообще заметил, улыбка ее несколько огорченная. Словно бы она в чем-то внезапно разочаровалась.

Внешне она, в принципе, ничем не примечательна. Довольно обычное лицо, темно-зеленые неброские глаза, и самое главное голос, так не соответствующий сложившемуся в голове образу. Да и к тому же ты слышишь, как временами она не проговаривает «р». Ее картавость не слишком заметна, но она все равно до жути режет тебе слух.

Ты пытаешься завязать разговор. Она улыбается, отвечает на твои вопросы, но отвечает как-то нехотя, да и улыбается, похоже, больше из вежливости. А ты ведь так мечтал встретиться с ней в живую. Она прощается с тобой, избежав при этом объятий. Ты огорчаешься, но не придаешь ее действиям большого значения. Ваша встреча была неожиданной, может, просто неудачное время подобрал.

Вечером ты ей пишешь в «аське», а она молчит. Сердце сжимается, ты чувствуешь, что что-то неладно. Ты пытаешься достучаться до нее, и в один момент она, видимо сдавшись, отвечает. Ее фразы сухи, даже через черно-белый текст ты ощущаешь, что эмоции в словах уже не те. Ты пытаешься выпытать у нее, что случилось. Она ругается, злится из-за того, что ты ее, фактически, выследил.

А потом три месяца молчания. Она не отвечает на сообщения, хоть и каждый день «онлайн». И тебе кажется, что мир твой рухнул, утратив какой-либо смысл…»

— Что это? Где он слов-то таких нахватался? — Рыцарь, кажется, совсем перестал что-либо понимать и был очень эти недоволен.

— Это не его слова. И не его время… — Задумчиво и с пониманием ответила женщина — Побудь здесь, мне нужно с ним поговорить…

Поднявшись наверх, женщина застала Архивариуса на сидящим на распахнутом окне и глядящим куда-то вдаль, далеко за линию горизонта.

— Наконец-то у тебя появились крылья — с пониманием, тревогой и облегчением сказала она.

Архивариус совсем перестал быть похожим на человека. Шерсть его не была черной с синеватым отливом, как его волосы в юности. Она не была серебристо-седой, какой привыкли видеть цвет его длинных патлов ныне. Она стала золотисто-желтой. И у него действительно появились крылья. Облик его перестал напоминать кошачий. В нем усилились черты рептилии. Крылатой грациозной рептилии, с длинными гибкими пальцами, венчавшимися страшными когтями, покрытой пушистым золотым мехом. Мохнатый кошачий хвост увенчался костяным шипастым треугольником на кончике. С привлекательно-неприятной мордой и мощными перепончатыми крыльями, впрочем, не менее мохнатыми. Свет заходящего солнца играл на его шерсти, впитываясь в мех, отражался и отсвечивал изнутри. Словно он был самим Солнцем. Нынешний его облик вызывал два чувства: ощущение угрозы перед чем-то таинственным и неизведанным, смертельно опасным и невероятную красоту, грацию и привлекательность, свойственную лишь настоящему чуду. Те же ощущения вызывал и его взгляд, когда он обернулся через плечо и заглянул в глаза женщине. Запредельная тоска, манящая пустота, прекрасное далеко, легкость и непринужденность беспечной жизни и мудрость, таинственная всеобъемлющая мудрость. Вот что было в его глазах, зрачок одного горел золотом, радужка другого откуда-то изнутри отсвечивала непередаваемой лазурной синевой. Таковым было обличье драконов.

— Значит, ты все-таки смог заглянуть за пределы мира и времени… Не зря ты копался в своих бессмысленных текстах, все-таки нашел…

— Зря… Все равно уже поздно… Я не успел, ее не вернуть… Не под этим небом…

— Зря? Посмотри на себя? Ты наконец-то обрел свой истинный облик.

— А смысл? Быть может, для тебя в этом есть утешение… Этих крыльев не было, когда они были нужны больше всего, когда я бежал сломя голову и не разбирая дороги, разбивая себе лапы и обжигая легкие. Зная и понимая, что мне все равно не успеть… Где тогда были эти проклятые крылья?

— Перестань. Перестань цепляться за прошлое. Тем более сейчас. Ты же не просто заглянул в будущее, понимаешь? Ты даже не просто заглянул за пределы мира, ты «оттуда» принес текст. Текст, написанный не тобой.

— Откуда оттуда?

— Не важно. Важно, что там мы однажды окажемся. Важно, что там она жива.

— Я могу улететь Туда. Прямо сейчас. Это так просто…

— Да, ты можешь. Сейчас у тебя достаточно силы, чтобы преодолеть Барьер и уйти за Грань. Ты окажешься там, рядом с ней, будешь помнить все, что с тобой было здесь. Ты даже не заметишь, как там окажешься. Ты сможешь. И это действительно просто…

— В чем же подвох? Простой путь всегда «с подвохом».

— У тебя не будет тела. Перенесясь живьем «Туда» отсюда, ты утратишь физическую оболочку. Ты будешь все помнить, но не сможешь сказать, сможешь управлять ветром, водой, солнцем, всеми стихиями, которые тебе только вздумаются, самим миром, если угодно, но никогда не сможешь взять за руку…

— Живьем? То есть…

— Да, чтобы родиться в физической оболочке в «следующий раз», нужно умереть физически здесь.

— Смерть сотрет воспоминания…

— Да.

— Она меня не вспомнит. Я не вспомню ее…

— Да. Возможно, вы будете жить рядом. Может быть, вас будут разделять тысячи километров. Может быть, вы никогда не увидитесь. Может быть, ты будешь видеть ее каждый день. Скорее всего, ты узнаешь ее, хоть вы будете выглядеть по-другому, жить в другом мире, законы которого будут отличаться. Быть может, мир будет совсем странным. Лишенным магии, например. Может быть, он будет совсем фантасмагоричным и нереальным, где будут править самые обычные люди, не способные чувствовать Цвета, не принадлежащие к ним. За Гранью возможно все.

— Но…

— Ты хочешь спросить, почувствуете ли вы друг друга? Скорее всего да, но лишенные памяти, вы едва ли сможете понять, о чем говорят ваши сердца, даже голоса их можете не услышать. Как слепые котята, в лучшем случае, будете чувствовать что-то большое и непонятное.

— Ты говоришь так, как будто надежды нет…

— Я говорю лишь о том, что будет трудно. Зато она будет жива, не этого ли ты так хотел? Легко ли тебе сейчас, легко ли тебе было хоть один день после того, как ее «забрали»?

— Ни единой секунды мне не было легко. И ты прекрасно об этом знаешь. Что я обречен жить и мучиться.

— Так живи и мучайся. Ты сам вспомнил о «простом пути» и том, как такие дороги кончаются. Тебе известно, как кончаются «сложные». У тебя — самая сложная дорога, невозможная, если угодно. Дорога, в которой ты никогда не будешь уверен, где тебя ждут сомнения и разочарования. Хватит ли у тебя духу пройти ее до конца?

— В кои-то веки ты говоришь прямо…

— В кои-то веки ты достаточно силен, чтобы пролететь через тысячи миров и миллиарды лет в едином порыве? В кои-то веки твои глаза горят как у новорожденного?!?! А я была в момент твоего рождения и знаю, о чем говорю. Лети, у тебя хватит сил чтобы бросить тут все и улететь, твой выбор. Если тебе интересно мое мнение, ты способен на большее, чем бросить свою жизнь, все и всех, и улететь невесть куда. Бросить товарищей на войне, в начале которой мы немало виноваты, бросить тот мир, где ты родился. Вперед, всемогущий! Свали мир без Равновесия на наши плечи! Тебя никто не осудит. А даже если и осудят, ты все равно видишь нас всех в последний раз в таком случае.

— Извини… Просто.., мне тяжело. Я знал, что однажды я найду ее след в том, что будет. И когда нашел, был к этому не готов, хоть и ждал этого…

— Думай. Думай, как ты умеешь, возьми себя в руки. Думай сейчас, на пике сил. Думай и выбирай.

— Знаешь что, вариантов же не всегда два?

— О чем ты?

— Ну, уйти сейчас, все помнить, но потерять тело. Или дожить эту жизнь как ни в чем не бывало и потерять силу и память.

— Так, что ты хочешь сказать? Говори.

— А если посмотреть между этих крайностей? Если… Если мы все однажды умрем, то мы перенесемся туда вместе, но не будем помнить. И, допустим, ничем не будем отличаться от обычных людей. Так?

— Ну

— Но ведь все равно будем иными. Древние учения гласят, что душа вечна и что наши души отличны от людских…

— Ну и что?

— Тогда… Пусть даже мир будет принадлежать людям. Но Цвета в нем все равно будут.

— С чего ты взял?

— Мы принесем их с собой. Цвета в нас, в наших душах. Если мы все придем в другой мир, то и Цвета придут. Да, мы забудем, как с ними обращаться, да, людям они и знания о них почти неподвластны…

— И что?

— Да, мы будем другими людьми. Но мы останемся собой. И память наша не сотрется, просто уснет. Как давний забытый сон, который можно пробудить, если под рукой будут его детали, фрагменты… Как память о местах, где я был в детстве. Если оказаться там заново или хотя прикоснуться к их руинам…

— Здорово. И как же ты прикоснешься к руинам того, чего не будет там существовать и восстановишь детали в мире, который будет устроен неясно как?

— Если я смог принести текст оттуда, то… Смогу отправить информацию туда…Использовав ту силу, что у меня есть сейчас. В момент своей физической смерти здесь, шагая за Грань… Рассеять свою силу в том мире. Позаботиться о том, чтобы я узнал свой собственный след, свой «почерк». Сжечь рукописи, сломать артефакты, можно унести с собой весь Архив, всю информацию…

— Ты потеряешь все. Представь себе, насколько ты будешь слаб.

— Зато так сохранится Надежда. Любовь сама по себе сильнее Смерти. А Вера — с ней будет сложнее всего. Но мы будем помнить то, о чем забудем. Мы будем верить в то, чего у нас не будет. Мы будем чувствовать, что нам не хватает чего-то большого, невероятного и невозможного. И будем искать. Архив будет с нами, знания будут с нами. Забытые, но не потерянные. На страницах обычных книг, в нотах обычной музыки, в строчках из песен, что у всех на слуху. Архив будет у всех на виду, но никто не сможет его прочесть. Никто не сможет разгадать шифр, подобрать ключ. Ключом буду я. Лишенный памяти и сил, я сам буду артефактом для восстановления сил и памяти.

— Изящно. В твоем стиле. Мне нравится эта «лазейка». Только не вздумай взвалить все на себя. Я, знаешь ли, тоже кое-чего могу. И уже делаю, если честно. Не первый год.

— Ты? Ты никогда не говорила об этом. Смеялась надо мной.

— Но никогда не лезла в «твое дело». Какая разница, чем занимаюсь я в свободное время? У тебя своя голова на плечах. И свои секреты, уж точно не хуже твоих. Ты заботишься о информации, я — о людях. Думаю, ты понял, где я оставлю «ключи».

— Примерно. Но этого достаточно.

— Экий ты смышленый для звереныша. С самого твоего детства этому удивляюсь. Вырос таки, самой не верится. Дождалась все же. Потерпи, еще чуть-чуть.

— Ага, «капельку» потерпеть и «немножечко» подождать? Ох уж это твое «чуть-чуть». Страшно представить, сколько же это времени…

— Не тебе о времени думать. И уж точно не сегодня. Да и вообще, между нами. В момент, когда ты наконец «дождешься»…

— Время перестанет казаться хоть сколько-нибудь значимым. Остановится, а то и вовсе назад пойдет. Хах!

— А?

— Скоро время назад пойдет… Отличная фраза для описания Вечности…

__