Смерть с запахом клубники

— Ну сколько можно копошиться с мытьем рук?! Кусок за три дня, никаких денег не хватит! — ворчала сестра, колдуя над сковородкой с котлетами. — Опять вся ванна этой клубничной дрянью провоняла, сил нет уже! Ты выпил таблетки?

— Выпил, — ответил Семен. Он виновато закусил губу и намылил руки третий раз. Ему и самому этот искусственный запах не нравился, но мыло должно быть обязательно клубничным. Тоненькая пластинка выскользнула из пальцев, разломилась надвое и покатилась по дну ванны от одного края к другому. Ну вот, теперь придется начинать все сначала! Семен нагнулся за мылом, но оно никак не хотело браться. Можно, конечно, плюнуть и достать новый кусок, но Дашка права, нужно экономить, а оставшегося обмылка хватит еще как минимум раза на два. Добыв, наконец, непослушные пластинки, Семен сложил их вместе, тщательно намылил руки, смыл и повторил процедуру еще дважды. Облегченно вздохнув, он юркнул к себе в комнату, чтобы не раздражать сестру лишний раз.

Новые таблетки, которые назначила его лечащий психиатр Наталья Эдуардовна Гокина, не помогали. А старые, проверенные временем, по бесплатному рецепту больше не давали. Он бы и рад был купить их в аптеке, но и оттуда они тоже исчезли. Ему предложили какой-то зарубежный аналог, как уверяла аптекарша, лучше, чем оригинал, но в три раза дороже. Он купил, но толку от него не было. Пришлось записаться на прием. Гокина хороший доктор, понимающий. Ему даже было немного стыдно беспокоить ее. Но жить дальше, до обморока боясь коснуться кого-то и десятки раз намывать руки, обязательно трижды намылив их, непременно клубничным мылом, было невыносимо. И сестру жутко раздражал его ритуал. А недовольная Дашка это совсем не ерунда! А недовольная Дашка плюс его болезнь, вообще сродни апокалипсису!..

В поликлинике как всегда был людно. Очень трудно было стоять в очереди в регистратуру и бороться с желанием немедленно сбежать в туалет и вымыть руки с походным куском мыла. Но очередь двигалась быстро, и он только глубже спрятал кисти в рукава пиджака.

Получив заветный талон и убедившись, что его карточка уже у врача, Семен все же отправился в туалет и вымыл руки. Кабинет психиатра был в тупике узкого коридора без окон. Из освещения — тусклая желтая лампа.

Назначенное ему время еще не подошло, и он глазел на очередь у кабинета. А очередь на него. Банкетка была занята. С одной стороны на ней сидел знакомый дедок и тихо бормотал себе что-то под нос. С другой стороны незнакомая сухонькая бабуся в цветастом платке. Она безразлично пялилась в пространство застывшими, будто стеклянными, глазами и ритмично слегка покачивала головой. Вокруг бабуси суетилась ярко раскрашенная мадама — поправляла ей платок, заправляла волосы, снимала несуществующие пылинки с ее плеч. Чуть в стороне стояла группка молодежи, скорее всего «за справками». Эти пойдут без очереди, Семен тяжело и печально вздохнул, значит, вряд ли его примут вовремя.

Из кабинета вышли две женщины, одна моложе, другая постарше, с виду совершенно нормальные. У одной в руке был пузырек, она сунула его молодой, подтолкнула ту ближе к источнику желтого света и потребовала:

— Читай! — Молодая повертела пузырек и неразборчиво забубнила, старшая внимательно слушала, а потом вдруг категорично и громко заявила, потрясая пузырьком и обращаюсь к очереди и в никуда одновременно: — Какой-то БАД! А это даже не является лекарственным средством! Дожили! Лечат всякой дрянью!

Семен слегка удивился, Наталья Эдуардовна никогда не выдавала таблеток на приеме, только выписывала рецепты. Он на всякий случай украдкой глянул табличку на двери: «Врач-психиатр Гокина Н.Э». Значит, все верно. Но беспокойство не оставляло его и он не удержался и сходил вымыть руки еще раз, просто на всякий случай.

Очередь двигалась медленно, и когда Семен почти решился сходить в санузел, медсестра Леночка, наконец-то выкрикнула его фамилию. Он вошел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

На месте тихой и деликатной Натальи Эдуардовны был другой врач. Семен даже слегка растерялся, но вздохнул с облегчением — Наталья Эдуардовна наверное в отпуске, и ее заменяет другой доктор. Гладко выбритый, сверкающий очками, в галстуке и накрахмаленном до хруста халате, пахнущий приятным, наверное дорогим, одеколоном, он резко контрастировал с ободранным линолеумом на полу кабинета, обшарпанными стенами, старой мебелью и простоватым лицом Леночки.

«Савицкий Георгий Михайлович», значилось на бейджике доктора. «Психиатр, рациональный психотерапевт. Кандидат медицинских наук». Повезло, что сегодня принимает высококвалифицированный специалист, этот — точно поможет!

— Присаживайтесь. — Голос у врача был приятный, бархатистый. Леночка протянула ему пухлую карточку Семена. Савицкий углубился в чтение. Семен терпеливо ждал. Наконец доктор поднял на него глаза и поинтересовался: — Жалобы есть?

— Есть. Старое лекарство по рецепту больше не дают, в аптеках его нет, а новое не помогает.

— Расскажите подробнее, что именно вас беспокоит.

— Я должен обязательно мыть руки. Я делаю это множество раз в день и этим раздражаю Дашу, теряю кучу времени. Но не делать не могу. — Голос семена звучал тихо и монотонно. Он говорил ставшие за много лет привычными слова, знакомил со своей болезнью очередного доктора. — Понимаете, когда я тревожусь или переживаю, у меня на пальцах выделяется сильный яд, поэтому нужно обязательно трижды хорошо вымыть руки с клубничным мылом перед тем, как дотронуться до кого-то. Если я этого не сделаю, этот кто-то умрет. Не хочу, чтобы люди умирали из-за меня. Я пробовал носить перчатки, но на руках появились красные пятна, они болели, чесались, и дерматолог запретил.

— Как давно вы болеете?

Как давно? Семен и сам затруднялся ответить на этот вопрос. С одной стороны, основное событие, перевернувшее все с ног на голову и вынудившее его придерживаться защитного ритуала, произошло шесть лет назад. Но ему казалось, что все началось гораздо раньше.

Родители вдруг неожиданно уехали вдвоем по делам и оставили его с сестрой на попечение соседки. Та не работала, сидела дома, гнала самогон, тем и жила. Ни ему, не сестре не нравился тот резковатый запах, пропитавший ее дом. В одной из комнат он был сильнее всего, и там было очень интересно наблюдать за тем, как по витой стеклянной трубке, будто из ничего вдруг образуется прозрачная жидкость и капает в большую бутыль. Дашка, как завороженная могла стоять часами и считать капли. Соседка в открытую называла их дармоедами и была строга, но по большому счету обращала на них внимание только когда нужно было покормить и уложить спать. Остальное время они были предоставлены самим себе. Сама соседка не пыталась умываться, чистить зубы, а спать ложилась одетой, и от них ничего подобного не требовала. Ему тогда казалось, что это самые лучшие дни в его жизни — ходи куда хочешь, делай, что хочешь, и никто тебе слова не скажет. Накануне приезда родителей они с Дашкой расшалились и затеяли бой подушками, неудачный бросок и с хрустальным звоном раскололась та витая стеклянная трубка, которая их обоих так завораживала.

На звук прибежала соседка и, увидев случившиеся, резко превратилась из добродушной и безразличной тетки в какую-то ведьму — лицо ее сначала побледнело, потом покраснело, глаза ее выпучились так, что казалось, еще немного и вывалятся, она страшно заорала и пошла на Дашку, замахиваясь для затрещины. Он ужасно испугался за сестру и, вцепившись в занесенную для удара руку, повиснув на ней, всем сердцем желал этому страшилищу: «исчезни и умри!» Легко стряхнув его и выругавшись незнакомыми словами, соседка ушла, хлопнув дверью, прихватив одну из своих полных бутылок и оставив их напуганных и растерянных. Он, как умел, успокоил сестру и до самого приезда родителей они были тише воды и ниже травы. А ему было ужасно стыдно за свои собственные мысли и страшное пожелание. Он чувствовал себя грязным и потому потихоньку сходил и хорошенько вымыл руки. Стало немного легче. Соседка все не возвращалась. Потом приехали родители. Никогда они с сестрой не радовались им так, как в тот раз.

На третий день после приезда родителей хоронили соседку. В толпе говорили, отравилась своим самоваром. Правда, он плохо тогда понимал, как можно отравиться самоваром, он же металлический… Семен вынырнул из давних воспоминаний, будто очнулся. Савицкий внимательно глядел на него, ожидая ответа на свой вопрос. Семен подавил вздох и заговорил:

— Шесть лет назад умерли мои родители. Врачи сказали пищевая инфекция, молниеносное течение. Но перед их смертью мы сильно разругались, и я уверен, в том, что их нет — моя вина…

Это было празднование его тридцатилетия. Жили они небогато, и отмечать юбилей собрались только в семейном кругу — он, родители и Дашка. Мама накрыла стол, вполне достойный, кстати, а отец где-то раздобыл черную икру, чем очень хвалился. Сначала все было очень хорошо, но с каждым тостом и выпитой рюмкой обстановка накалялась. В какой-то момент отец прямо заявил о том, что образ жизни его сына совсем не то, о чем они с матерью мечтали. Мать добавила про женитьбу и внуков. Он уже не помнил, что отвечал и что говорили родители, помнил только, что в конце они кричали друг на друга, и испуганные глаза Дашки.

Мать вставала между ними, пыталась помирить. Отец прислушался к ней и немного успокоился. А он кипел: не нужны ему родители, которые не хотят его принимать таким, какой он есть! Захотелось выйти, проветриться. Он без слов оделся и собрался уйти. Отец встал в дверях, но он взял его за руки и достаточно грубо отодвинул, освобождая проход. Мать не оставляла попыток уладить конфликт — пыталась урезонить его, ласково гладила по плечам, просила не портить праздник и совала ему бутерброды с икрой. Он сбросил ее руку с себя и со словами:

— Да подавись ты своим деликатесом! — вышел. Он несколько часов гулял по ночному парку и думал о случившемся. Пришел к выводу, что был не прав, что родители придираются не из желания уязвить, а потому, что им не безразлично каким он станет, его судьба. Решил, нужно вернуться, извиниться и спокойно поговорить. Но дома он застал только заплаканную Дашку.

Родителей увезла скорая, и увидел он их в следующий раз уже в морге. А дома все напоминало о них. И программа передач в газете с подчеркнутыми папой строками, мамино вязание, фотографии на стенах, даже запах в квартире. Клубничный. Мама любила его. Раскладывала везде пакетики с ароматизатором, духи ее тоже отдавали клубникой и мыло в ванной…

Он помнил, как хватал отца, как отталкивал руки матери. Выходит, он убивает все, к чему притрагивается…

Савицкий снял очки, придирчиво оглядел их, и, не найдя изъянов, снова нацепил на нос:

— Вы ведь понимаете, что это могло быть совпадение. Чудовищное, я согласен. Именно поэтому ваше сознание придумало надстройку чтобы сгладить травмирующий эффект события. Ведь вы все равно незаметно для себя касаетесь людей на улице или тех, кто живет рядом с вами, но больше никто не умер.

Семен виновато втянул руки в рукава:

— Я очень внимателен и стараюсь, чтобы этого не случилось. Выполняю все защитные действия.

— А лекарство вы принимаете именно так, как вам сказала Наталья Эдуардовна? В той же дозе?

— Конечно. Я всегда выполняю все рекомендации врача. Со старым лекарством было легче, я иногда даже забывал, что опасен для людей, общался с ними и ничего плохого не случалось. А с новым все по-другому. Мне даже кажется, что стало немного хуже.

Савицкий откинулся на спинку стула, тот жалобно скрипнул. Внимательно посмотрел на Семена, куснул пару раз кончик ручки и внезапно подался вперед:

— Знаете, есть совершенно новое лекарство! Его пока еще нет в аптеках. Этот препарат нейтрализует яд, который выделяется на ваших руках. Конечно, средство не дешевое, но разве спокойная жизнь без страха и выматывающих ритуалов не стоит того, чтобы попробовать его? Ведь вы ничего не теряете, кроме небольшой суммы денег. Всего сто рублей за капсулу.

Савицкий вытряхнул в крышечку флакона, с маленькой красно-белой капсулой в ней, и подвинул ее к Семену.

Семен внимательно разглядывал лекарство в крышечке и не видел в нем ничего особенного, кроме цены:

— Вы уверены, что оно мне поможет?

— Конечно! Примите препарат и проверьте. Только представьте, вы сможете спокойно дотрагиваться до других людей, и не выполнять кучу защитных ритуалов. А сколько времени у вас освободится для добрых дел!

— Хорошо. — Семен, покопавшись в портмоне, достал требуемую сумму. Немного жаль было с ней расставаться, уж больно велика она была по сравнению с малюсенькой пилюлькой. С другой стороны это совсем небольшая цена за нормальную жизнь. А вдруг не сработает? А вдруг сработает?

Бархатный голос Савицкого звучал тихо, почти интимно, завораживал:

— Не переживайте, это хорошее лекарство, оно вам обязательно поможет. Примите его и совсем скоро почувствуете эффект. Я даже сам до вас дотронусь. И если случится что-то непоправимое, то виноват в этом буду я, а не вы, я же сам, а вы отказывались.

Леночка налила в мензурку воды из графина и подала ее Семену. Он решительно запил пилюлю, которая легко скользнула внутрь его тела, чтобы изменить его. Савицкий ворковал:

— Теперь нужно немного подождать. Обратите внимание на свои ощущения. Ваш яд теряет свою смертоносность.

Ничего подобного Семен не чувствовал, но Савицкий так убежденно говорил, и в какой-то момент взял его за руку. Семен тут же отдернул ее и сжался от страха, похолодев от случившегося. Он вынул из кармана еще влажный походный кусок мыла и кинулся к раковине под удивленные взгляды медсестры Леночки. Руки тряслись, и мыло все время выскальзывало из них…

Савицкий подошел к нему и участливо положил руку на плечо:

— Не переживайте так. Я говорил, это очень эффективное средство. Оно уже действует. Только представьте, какая у вас начнется жизнь. Совсем новая! Все будет хорошо. Только не забывайте раз в сутки принимать препарат.

Медсестра Леночка скептически закатила глаза и снова уткнулась в свои бесконечные бумаги. А Семену вдруг стало легко и чудесно — он поверил. Теперь он нормальный человек! Дашка перестанет брюзжать по поводу перерасхода мыла, можно будет снова встречаться с друзьями, ходить в гости. Позвонить Ваську и распить с ним кружечку пива, забыть про латексные перчатки и не бояться ездить в троллейбусе. И все это благодаря замечательному доктору Савицкому и его средству. Но тут же скользкой холодной змеей мелькнула мысль, о том, что это всего лишь на несколько дней. В его кошельке денег хватало лишь на три таких капсулы. Савицкий будто прочел его мысли:

— Не переживайте. Придете завтра, я вам еще дам лекарства. Медицина идет вперед семимильными шагами. Ученые работают над пролонгированным препаратом, который придется принимать раз в неделю, а там, кто знает, как далеко зайдут они в своих исследованиях. Может, будет достаточно одной таблетки в месяц или даже в год! — голос доктора звучал очень воодушевляющее, глаза его горели, и Семен снова ему поверил.

По пути домой он прислушивался к себе и пьянящему ощущению собственной нормальности. Он зашел в киоск за газетой, и пока выбирал себе прессу, слово за слово разговорился с продавцом, интеллигентным опрятным дедушкой в толстых очках. Тот дал ему краткую характеристику нескольких газет, они немного поговорили о политике и неожиданно сошлись во мнении. Было так странно найти что-то общее с совершенно незнакомым человеком. Семен сильно колебался, но все же пожал на прощание протянутую руку продавца.

В отличном настроении, насвистывая, он вошел в квартиру, Дашка даже вышла из кухни, настолько не типичным это для него было.

— Что, новые таблетки лучше?

— Да! — обрадовано заявил Семен, обнимая и чмокая сестру в щеку.

Она, немного ошалело проводила его взглядом:

— Ты никогда не касался меня, а тут прям обнимашки-целовашки, — съехидничала сестра. Но Семен видел, она рада тому, что ему лучше. — Даже те, желтенькие, которых больше не продают, на тебя так не действовали.

— Медицина идет вперед, появляются новые лекарства, — копируя интонации Савицкого, пояснил Семен. — Правда, дороговатые, но зато смотри, какой эффект!

Дашка скептически хмыкнула и буркнула:

— Ну-ну. Ужинать будешь?

Эйфория вчерашнего дня уступила место страху. Он боялся, что лекарство у Савицкого кончится, и он не сможет быть таким же нормальным, как и все. Вчерашний день был чудесен. Нет, не так. Вчерашний день был самым счастливым днем в его жизни, днем избавления. Но нужно торопиться. Савицкий говорил, что за лекарством можно пройти без очереди. Вот только очереди это совсем не понравится, потому лучше подойти к началу приема. Он торопился, но помнил про вчерашнее приятное общение — надо поздороваться с продавцом газет. Киоск был закрыт, возможно, еще рано. Ничего, поздоровается на обратном пути.

Еще нет и девяти утра, а народу все равно — тьма. Он глянул на расписание — до начала приема еще минут десять. Регистратура ему не нужна, и он сразу направился к кабинету. Повезло, он оказался первым. Он представил, как войдет в кабинет, поблагодарит доктора и смело пожмет ему руку. Минуты ожидания тянулись бесконечно медленно, будто завязли. Наконец, часы показали ровно девять. Потом проползли еще пять минут, и еще. Семен сердито поглядывал на часы — неприлично опаздывать на работу так сильно.

— Подвиньтесь, пожалуйста, я тут полы протру, — попросила уборщица. Семен отошел в сторону, присел на банкетку, глянул на часы. Уборщица выпрямилась, положила руки на черенок швабры и доверительно наклонилась к нему: — Если вы ждете доктора, то это зря, не ждите, приема не будет. В регистратуре вам не сказали?

— Я не был в регистратуре. А что мне должны были сказать?

— Как что? — удивилась уборщица, ловко орудуя шваброй, — Гокина в отпуске, а Савицкого вчера на скорой увезли. Полоскало его знатно, мне за ним убирать пришлось. Уж не знаю, дотянул ли до больницы.

Он вспомнил про закрытый киоск, и сердце ухнуло куда-то вниз, а в голове, будто с оглушительным звоном, оборвалась струна: Дашка!..

_