Неоновые разводы_Снят по желанию автора

ГРУППА ОБРЯДОВ

Крыша полуподземной парковки на юге города. Огромная, как полигон, полутемная и рельефная. А еще лесенка удобная, не пришлось стремянку тащить.

Фонарь с щелчком зажегся, высветив будущий холст. Днем казавшаяся ровной, жесть теперь бугрилась, как море.

Слева — ведра с краской. Реактивы — справа.

Начать было сложно. Крыс оттягивал до последнего, то пересчитывая реактивы, то хватаясь за клапаны респиратора. И наконец пинком опрокинул банку.

Под ногами растекалась алая клякса. Крыс плюхнулся на колени — прямо в лужу— и принялся увлеченно загонять пятно в нужные границы.

Взмах. И снова, снова. Жесткая кисть глухо скребла по жестянке крыш. Открытые банки краски невидимо курились, и пары пробивались под маску репиратора. Просачиваясь, как десятки жирных крыс. Дыхание тяжело шуршало через фильтр, а новенькие стекла защитных очков вскоре запестрили брызгами. В наушниках медленно набирала силу знакомая, проверенная мелодия.

Та самая, вдохновляющая с первых нот.

Он не помнил, когда рисунок вышел за рамки плана. Когда аккуратное завихрение, которое он на репетициях прочерчивал тысячу раз, перешло в лохматый шлейф. Когда переплелись желтый и синий, а сердце вихря взорвалось рыжим. Помнил лишь, что небо рухнуло — тогда Крыс посмотрел на него, впервые за долгие месяцы. И сразбегу нырнул в сероватую глубину, в пелену облаков.

Мощный аккорд гитары, неровное стекло бутылей. Острый замах и… Стекло рассыпалось звездными осколками, а на рисунок пролилось закрепляющее. Границы подернулись, пошатнулись, и сердце вновь пропустило удар.

Это совсем не походило на рисунки в "каменном мешке". Даже по ощущениям. Больше драйва, больше вдохновения, больше… Свободы?

Белый шум. Тяжелый асфальт. Сердце в небесах. Ломаные трещины вывесок. Шаги по жестянке крыш. Весь мир — консервная банка. Что внутри — рыба или жухлая тушенка — не так уж важно, потому что банка — прочный футляр. Им и останется, пока лезвие не воткнется в скрипучую жесть. Пока не вскроет решительно и жестко.

В небеса потянулись тонкие бурые нити. На крышу градом просыпались стальные опилки.

Быстрее, выше, сильнее. Перчатки мешаются, так и манит кинуть их в кислотную лужу и затоптать — и плевать, что домой придется идти босиком.

Легче, светлее, ярче.

Неуверенность исчезла без следа. Крыса захватил танец — непредсказуемый, хаотичный. Он метался, как крыса по палубе, но не в страхе — в порыве вдохновения. В респираторе становилось душно, стекла нещадно запотевали.

Алюминиевые обрезки дрогнули, съежились и вспыхнули — в небо повалил густой рыжий дым. Он таял, вплетаясь в облака, и душа рванулась следом. Под ногами пестрил цветастый круг, и огонь бежал по иглистой темной стружке. Сверкнул, как бенгальский огонь — и остался тлеть алыми искрами.

Готово.

В ту секунду для Крыса вспыхнул красками весь мир. Огромный, несовершенный и оттого прекрасный. Радость душила, хотелось носиться кругами, вопить, сорвав дурацкий респиратор, принюхиваясь к тяжелой вони краски, брома, гари — удержала лишь навалившаяся слабость. Реальный мир цвел, ввинчиваясь в небо бетонными трубами, горбатясь каменистыми вереницами домов. А он, Крыс, только что прорубил окно в другой.

Ради одной этой секунды стоило давиться подвальной духотой и тонуть в страхе. Стоило пить чай вприглядку и распрощаться со сбережениями взамен на тележку рактивов. Ради экстаза творения. Ради своего бога.

Самый безумный фанатик — одежимый вдохновением художник. И мир спасает лишь то, что именем их бога не призывают к войне.

В окнах показались заспанные лица, в уши ударил шепот — тихий и пронзительный. Окна зажигались, как гирлянды, ряд за рядом. С каждым новым взглядом сердце колотилось все сильнее, и, когда, казалось, его вот-вот схватит удар, Крыс в последний раз взглянул на свое творение — то самое, идеальное, столько раз являвшееся ему во снах — и рванул прочь. Спрыгнул с гаражей, опрокинув пустые банки, и нырнул в лабиринт города. Темные переулки скрыли его — выдавали лишь разноцветные пятна на полах рабочего пальто.

Он сделал это. Он рискнул. Сделал шаг в новую жизнь.

Стены душили даже на широких улицах, а уж в тесный подвал возвращаться не хотелось и подавно. И опять все дороги выводили его к Туманнику.

Там, где рассеивался город, тая в полях одинокими гаражами и хибарами, через поле тянулась одна-единственная дорога. В конце нее, за горами, когда-то чихал пылью Солнечный карьер, а теперь чернел громадный разлом — в него даже сталкеры лазить повадились после слухов о подземных испытаниях новой атомной бомбы. Шастали с дозиметрами, обшаривая вагонетки, укрепленные посты и провалившиеся дома...

Может, и хорошо, что дом Крыса погребен слишком глубоко. По крайней мере, никто не потревожит его.

Туманник затмевал даже горные гряды. Пучился посреди горчично-желтого поля, отражая плывущие по небу облака. Огромная стеклянная полусфера со знаками медицинского производства по периметру.

Респиратор повис на карабине, и Крыс жадно глотнул чистый, без резиновой вони, воздух. Вечерняя свежесть коснулась висков. Крыс обессилено плюхнулся на лавку, ероша взмокшие волосы. Стена остановки укрыла его от ветра и подступающего сзади города. Ершились кольца колючей проволоки

Крыс любил бывать здесь — Туманник неизменно его успокаивал. Он чем-то походил на огромный шар со снегом. Гладкий, стеклянный, словно ледяной… Прижаться бы к нему лбом, как в детстве, и вечно глядеть на танец густого тумана, больше похожего на дым.

Ночь. Он полюбил ее еще в детстве — ночью жара наконец-то спадала, и на каменистую землю налетали ледяные вихри. Крыс всегда старался отползти как можно дальше от обогревателя. Хмуро ворочался в спальном мешке, если отец без единого слова перетаскивал к теплу. Крыс не любил эту стальную бандуру, которая старательно пыхала жаром в лицо, как огромный злобный дракон. Но дракон этот хранил величайшую ценность в доме — шар со снегом. Старый, пузатый, с отломанными ножками, он стоял на полке прямо за обогревателем. Хочешь дотянуться — придется потерпеть жадные огненные лапы.

Встряхнешь — снег долго танцует водянистым вихрем. Фигурки Крыс не помнил, вечно засматриваясь на пластиковые горошинки и блестки. Может, там был домик. Или замок. Или белый медведь, прям как на обложке "Зоологии".

Его никогда не заботили фигурки. Ему нравилась только снежная завеса. Может, в глубине души он хотел попасть внутрь, в этот пушистый вихрь. Там наверняка прохладно, не то что у Солнечного карьера, где солнце, кажется, задалось целью поджарить все живое для трапезы койотов. Там наверняка тихо, не то что у Солнечного карьера, где лязг гусениц и взрывы не стихают ни на день.

Попытка закурить — последняя сигарета плюхнулась в лужу. Крыс разочарованно фыркнул

Ему всегда казалось, что вот-вот к остановке подкатится дряхлый автобус. Что вот-вот с шипением откроются древние двери, и, едва Крыс ступит на подножку, на него обратится множество пустых взглядов.

Копии. Медицинские клоны, Пустые с обесцвеченными глазами. Тела без душ и желаний. И взгляды у них мутные, будто ватные.

Это были странные и жутковатые фантазии, но Крысу они почему-то нравились. Может, потому, что этот автобус с сотнями пустых тел спасал сотни живых душ. Возможно, потому, что в конце он видел собранного по кусочкам отца и старшего брата с настоящей, не стальной рукой.

Клоны могли спасти все, если бы тогда, четырнадцать лет назад, они были хотя бы вполовину такими доступными, как сейчас. Теперь достать средства тоже сложно, но не так сложно, как попасть в круг избранных единиц.

За толстым стеклом метались холеные клубы тумана, густые, словно дымные кольца.

Внезапно в пелене что-то шевельнулось. Крыс прищурился, наклоняясь вперед.

Пустой. По ту сторону ограды к стеклу прикоснулся Пустой.

Это был мальчик лет двенадцати, со спутанными темными волосами. До самых колен тянулась грубая тканая рубаха.

Бессмысленный серый взгляд блуждал, а ладони жались к стеклу, жадно ощупывая. Бобромордый когда-то говорил, что купол Туманника изнутри абсолютно непрозрачен — на случай, если такой медицинский "овощ" заплутает и наткнется на границу. Мол, нельзя им так волноваться. Соображают они не больше, чем комнатные собачонки, и стресс может их до приступа довести. А никому не нужна смерть чьего-то идеального, безропотного донора.

На шее Пустого болталась аккуратная бирка, из-под рубахи выглядывали ободранные колени. На округлом лице — ни капли настороженности или страха, лишь умиротворенное любопытство. Должно быть, он и стекла раньше не видел. Должно быть, он там счастлив. Насколько может быть счастлив медицинский клон, чье единственное предназначение — доказать жизнеспособность и пойти под нож, чтобы стать донором для своего оригинала.

Клон тем временем двинулся в сторону. По-прежнему неуверенно, как слепец, держась за стеклянную стенку. Интересно, за ними что, вообще не следят? Почему он просто так слоняется у ограды? А если вдруг дверь открыта, и он выбредет во внешний мир? Реальный мир?..

Снова шевеление — из тумана еще две тени. Белые-белые, словно привидения, даже бледнее Пустого — Крыс со страху аж вздрогнул, пока не увидел затемненные забрала. Должно быть, это и есть их, клонов, надсмотрщики. Давно пора, чуть овечку не потеряли, бездельники шлемоголовые. Клон запоздало обернулся, рванулся в сторону — его тут же жестко схватили за плечи и потащили вглубь. В глубину. Лицо Пустого исказилось в немом крике — и в тот же миг все утонуло в тумане, только мелькнула бледная рука, почти скрытая длинными рукавами.

Крыс вздохнул и от нечего делать принялся болтать ногами. Скоро и емуу понадобится один из таких клонов. Если все пройдет успешно — его художества станут фурором и, чтобы спасти нового гения от мук отравления, благодарная публика соберет деньги на восстановление. И однажды в мире появится два Крыса. Второй, такой же долговязый и заросший, будет целый год шататься по ту сторону стекла, проходя проверки и вакцинации, а первый в это время будет радовать высшее общество новыми шедеврами. Или ждать спасения в искусственной коме — это уж как повезет.

Крыс встряхнулся, прогоняя мрачные мысли. Он справится.

Крысы умные. Крысы верткие. Крысы живучие.

Не просто так он взял себе эту кличку.

***

Крыс в кои-то веки чувствовал себя важным и значимым. Эта мысль, подкрепленная стопкой крепкого, пряно кружила голову. Он вальяжно раскинулся на диване и лениво разглядывал сгрудившихся по ту сторону стола товарищей. Пятнистый свет падал на них косо, тяжело, делая лица похожими на каменные маски. Гроздь китайских фонариков покачивала кисточками, щекоча макушку. Вокруг витало бордовое марево — бордовые стены, бордовые шторы и даже ковры — терялись в дыме.

Те, на которых он когда-то смотрел с интересом и даже восхищением, смешались в серую толпу. Крыс и раньше смутно помнил их имена, а теперь все окончательно вылетело из головы. За ненадобностью. Он либо умрет, либо в считанные дни взлетит на такие высоты, что увидит весь этот сброд безликой кучкой муравьев. В обоих случаях они больше не встретяся.

Он присмотрелся напоследок. Вожак — глазастый, с темным серебром пирсинга на губе. Его тиноволосая спутница Русалка, которая, кажется, неплохо штрихует мелом — в среде экстремалов это не так ценно, зато увязшая в традициях Академия Искусств с руками бы ее оторвала. Тот, зубастый Бобер, с судорожно трясущимися пальцами, которые он, кажется, так и норовит запустить в чужой карман. И Близнецы, вечно перепачканные краской по локоть и пропахшие растворителем. И даже Новичок, который за три их встречи еще ни разу не раскрыл рта. Крыс больше не видел себя среди них.

Их разделил узкий коротконогий столик — самая высокая планка в жизни экстремального художника в округе Теврон. В последние годы, сидя на обтрепанных скамьях там же, где сейчас недоуменно моргает Новичок, Крыс только и мечтал перешагнуть этот чертов столик. Плюхнуться сюда, на почетное место, закурить и подозвать официанта властным жестом. Его мечта осуществилась, вот только от пачки ядреных сибирских сигарет осталась лишь мятая картонка. На помощь пришли часы, и теперь Крыс испытывающе щурился и перебирал пальцами крупные звенья цепочки. Серебряные часы… Серебра на них — тонкая пленка, едва толще кухонной фольги, но выглядит впечатляюще. Особенно в тусклой подсветке бара, скрывающей боевые потертости и выскребленный номер ломбарда.

Крыс невзначай поднес часы к уху. Громкое тиканье завершило картину мечты: он не заводил их уже несколько месяцев.

— Ты… Ты серьезно? — шепот почти сливался с гомоном бара, и Крыс скорее угадал, чем услышал вопрос. Ро буквально пожирал его глазами и машинально теребил пирсинг на губе.

— Абсолютно, — чуть не промурлыкал Крыс, откидываясь на спинку почетного дивана, на который, по давней традиции, имели право садиться лишь настоящие художники.

Рискнувшие. Выжившие.

Лица мгновенно исказились, ожили, и в "художественном" углу повис гвалт. Плотный и назойливый, как рой мух. От него хотелось отмахнуться, скрыться… Крыс устало прикрыл глаза.

Не хотелось думать, что уже три дня на его шедевр нет реакции. Не хотелось думать, что это до дрожи близко к недельному сроку — самому крайнему, за гранью которого экстремальные художества резко падают в качестве и цене. Не хотелось замечать, как тошно ведет на ходу и как за ребрами перекатываются горящие угли.

Улучив момент, Крыс тяжело кашлянул в кулак. Часы качнулись, ловя отблески барной стойки. Бывшие товарищи все так же гомонили даже не глянув на него. Только новичок покосился встревоженно — явно заметил, как Крыс быстро вытер кровь о мятые джинсы

***

Месяц спустя.

Утром позвонил Вожак. Крыс, давно отвыкший от трели коммуникатора, чуть не свалился с дивана и со стоном поморщился. Головная боль сводила с ума, и даже тиканье серебряных часов казалось безжалостно громким. К горлу привычно подступила тошнота — уже привычно — и Крыс, давясь, еле вытерпел его бормотню, буркнул: "Да", — и умчался в сортир. Вожак своей лидерской чуйкой понял, что его не слушали, и по возвращению Крыс обнаружил сообщение со всеми данными.

На сей раз его ждали около центра, на низкорослом кирпичном доме под снос. Русалка невозмутимо покачивалась в строительной люльке, а Вожак методично перегружал туда материалы с крыши.

За эту рекламу обещали неплохие деньги и даже треть получки, обещанная Крысу, звучала привлекательно. Две тысячи рупий — звон монет в каждом слоге. Крыс заулыбался и с новыми силами принялся обводить рисунок.

Округ Теврон всегда славился мягким климатом и предсказуемостью. Хочешь стабильности во всем вплоть до погоды — округ Теврон тебя ждет. Ждет, чтобы в день вроде такого с особой жестокостью обломать планы.

Первый толчок — и люлька взбрыкнула диким мустангом. Доски больно врезали по спине, и над головой повисло небо. Вожак безрассудно ловил вырывающиеся тросы, а Русалка судорожно вцепилась в стену, мел выскользнул из пальцев и полетел во тьму.

Когда тряска утихла — Крыс и двинуться не мог, тело будто закаменело. Из головы вытряхнуло все мысли, и только сердце стучалось за ребрами. Боль впилась в виски с новой силой.

Считанные секунды висела блаженная тишина — а потом натужно взвыла пыльная сирена.

Крыс не помнил, как ухитрился выскочить из люльки в окно, помнил только гневный вопль Вожака вслед да скрип ступеней. А бразды правления перехватил инстинкт: беги, спасай свою шкуру. И Крыс бежал, перепрыгивая ступени и уворачиваясь от низких балок.

Крысы живучи потому, что бегут с тонущих кораблей, а не геройствуют, как их капитаны.

Крики, переполох — несмотря на инструкции, паники избежать не удалось. Крыс скользнул вдоль стены, метнулся в подворотню и помчался во весь опор. Только бы добраться до площади — шаткие стены давят, так и норовя вышибить дух.

Земля вновь жутковато затряслась, и Крыс бросился на землю, прикрыв голову руками. Этот толчок был даже сильнее первого. На дорогу в считанных шагах шмякнулась опутанная проводами, как муха паутиной, антенна. Затишье — Крыс вновь вскочил и помчался во весь опор. Некстати навалился кашель. В воздухе висела грязным туманом потревоженная пыль.

Еще толчок. И опять. Город смеялся над ним, запутывая улицы — Крыс рычал от злобы и паники. Плохой идеей было срезать через задворки.

Он опять вылетел на перекресток, заозирался, как загнанный зверь. На стенах замелькали знакомые названия. Наконец-то! Крыс выдохнул, едва не закашлявшись. Туда, за арку, и налево до упора — он почти дома!

Уже издалека он заметил: под аркой сидел мальчишка, сжавшись в дрожащий комочек. Глупец — все знают, что это то же самое, что прятаться в грозу под деревом… Крыс готов был промчаться мимо, когда новый толчок сбил его с ног, швырнув на дорогу рядом.

Едва стихла тряска, мальчишка поднял голову. Повернулся, сверкнув бездонными серыми глазами. Ободранные колени, израненные босые ноги. Пальцы судорожно сжимали качающуюся на шее бирку.

Крыс замер. Это был Пустой.

Глаза Пустого испуганно расширились, он быстро перекатился на колени и отполз подальше, прижимаясь к дороге так, будто мог с ней слиться.

— Черный рыцарь, — сипло пролепетал он и уткнулся лбом в руки.

Блоки кондиционеров угрожающе затряслись, норовя соскочить с креплений.

Импульс. Порыв. Глупость посреди вековой мудрости инстинктов.

Подскочил к мелкому, перехватил под подтянутый живот — Пустой только пискнул, трусливо поджав ноги — и припустил прочь, на знакомые улицы.

***

Возможно, забиться в свой подвал с бойницей окна было не лучшей идеей. Если дом будет рушиться — прежде всего провалится сюда и погребет их заживо. Но ничего лучше Крыс придумать не смог — светиться на улице с Пустым под мышкой смерти подобно. Они ведь такая же собственность, как флаеры. Живая собственность на миллионы рупий.

Мальчишка ни разу не протестовал, лишь тонко заскулил, когда Крыс на развороте впечатал его головой в косяк. Вот и сейчас, под столом, он не спрашивал и не вырывался. Послушно сидел под столом в объятиях Крыса и дрожал от каждого толчка.

Крыс тяжело харкнул в сторону. Последняя тарелка задребезжала и сверзилась с гостевой полки.

Через час наконец объявили конец тревоги, и Крыс выполз из-под стола, блаженно разминая спину. Пустой настороженно наблюдал за ним, и от каждого ответного взгляда бестолково тыкался головой в пол. Прям как золотая рыбка из детства Крыса.

Трезвонил Вожак, но Крыс поднимать не стал — чего он там не слышал? Наверняка будет голосом рыцаря на белом унитазе обвинять в предательстве и малодушии… До сих пор не понял, что одиночки с принципами долго не живут. Либо умирают, либо перестают быть одиночками.

— Да ладно тебе, не такие уж они вонючие, — проворчал Крыс и протянул Пустому банку. — Хочешь?

Клон недоверчиво принюхался, разглядывая промасленных рыбешек. При этом он неотрывно следил за Крысом, будто боялся, что за неверное движение его огреют палкой.

— Надо? — спросил он уж очень жалобно, словно его заставляли жевать помои.

— Не хочешь — не надо, — поспешно заверил Крыс и вернул банку на стол. Он ведь даже не знает, питаются ли чем-то клоны… Может, они на батарейках держатся? Или на инъекциях? Крыс покосился на запястья Пустого — чисто.

В животе у мелкого забурчало, и тот облизнулся. Быстро, чисто машинально — но облизнулся. Значит, он все-таки умеет есть? Крыс поставил на пол пластиковую тарелку с пористым хлебом.

— Мне?

Наконец-то связная фраза.

— Да, тебе, — медленно проговорил Крыс, боясь спугнуть, и вновь пододвинул тарелку.

— Есть?

— Да...

— Надо? — настойчиво спросил клон. В препирательствах прошло несколько часов, и, пока Крыс не сдался и не отмахнулся: "Надо...", — к еде мелкий не притронулся.

Наблюдая, как мальчишка увлеченно выскребает остатки масла хлебом, Крыс невольно задумался, какой же он все-таки идиот. Притащил домой медицинского клона, кормит его кровными шпротами — и даже не жалеет.

Впрочем, нельзя, чтобы он умер. Все-таки за мертвого клона ничего, кроме срока, не дадут.

Чтобы осмыслить тяжелый день, Крыс решил перебрать свою коллекцию чая. Обосновался на диване и бесконечно долго проверял сложенные под столиком баночки, сверяя ароматы. Минут через десять его разморило, и он даже не заметил, когда клон вскарабкался к нему на колени.

— Ты кто? — настойчиво спросил он, ткнув пальцем в грудь Крысу.

— Конь в пальто. Крысом звать, — с глупой усталой улыбкой буркнул Крыс.

Немного подумав, Пустой скромно заявил:

— Ру.

Оставшийся день стал днем открытий. Клон явно мыслил, причем мыслил как человек. Пытался повторять слова и действия, любопытно следил за кружащей по комнате мухой и, стоило Крысу отвернуться, лез всюду, куда мог дотянуться.

— А почему у тебя есть имя? У Рыцарей их нет, — вдруг заявил Ру.

— Я и не рыцарь, рыцари исчезли, как динозавры, или даже раньше...

Глаза Ру округлились, и он вскочил:

— Как?!

— Вымерли. Одни латы остались.

— Вымерли?..

Словарный запас клона был небогат, но включал все основные понятия и действия. Не знал он трех слов: "желание", "рождение", "смерть". Пока за ним следили, вместо желаний он следовал указаниям, рождение называл "появлением", смерть — "исчезновением".

Соседка сверху, бойкая бабулька, похожая на склеенный заново горшок — вся неровная и какая-то потрескавшаяся — напугала Ру до чертиков. Он не устоял и минуты — смылся в комнату, резво топоча по лесенке, а Крысу пришлось с натянутой улыбкой заливать про младшего братишку и пообещать зайти с ним на блины.

— Почему она так много говорит? — ошарашенно спросил Ру, как только Крыс ввалился в комнату и запер за собой дверь. Клон сидел, по самый нос завернутый в клетчатый плед, и подозрительно поглядывал на окно.

— Одиноко ей, вот и трещит, как сорока, — пробурчал Крыс, заваливаясь на диван.

— Разве не ты один умеешь? — Крыс лениво вскинул бровь, и Ру продолжил. — У нас говорить умели только я и Таша...

— А остальные?

— Учитель говорил, что Всевышний не рассказывает тайны всем… И что даже мы с Ташей должны больше молчать, особенно рядом с другими. Много говорить — плохо, Всевышний не любит...

— А что случится, если кто-то сделает плохо?

— Ничего, Всевышний любит всех одинаково. Даже плохих.

— Тогда чего вы боитесь? Почему от меня шарахался, когда думал, что я его прислужник?

В глазах Ру проскользнул страх

— Мы любим Всевышнего… — забормотал он, теребя цепочку. — Мы боимся его огорчить. Всевышний плачет, когда кто-то из нас плохой. Мы не хотим, чтобы он плакал — земле становится мокро, а нам холодно и горько...

Говорил он рвано, сбивчиво, и от каждого слова на затылке волосы шевелились. Ру походил на сектанта — он верил во все, что говорил, но понятия не имел, почему. Будто в трансе. Не хватало только заунывного мычания и воздаяний золотом.

— Хватит вспоминать, — жестко сказал Крыс, и всхлипывания тотчас оборвались. — Ты в другом мире, здесь нет Всевышнего… Того Всевышнего.

— Тогда почему небо все время плачет?

— Потому что людям тоже надо плакать. А небо разве не живое?

— Живое, — глухо пробурчал Ру.

— Так иди и пожалей его.

Когда Ру наконец разобрался с пледом и закопался в него, устроив гнездо в углу, Крыс позволил себе усмехнуться.

Все эти глупые разговоры оказались довольно полезны. У клона обнаружился-таки разум, а ведь их считают без двух минут "овощами". Общественность будет в гневе, если этот малыш когда-нибудь покажется на публике… Усмешка расползалась все шире.

Он мог выменять молчание на жизнь, на собственного медицинского клона. И получить второй шанс.

***

Морозец ударил знатный. Проснувшись ранним утром, Крыс уже не смог заснуть, как ни кутался в одеяло. Голый матрас кололся, а свалявшаяся подушка будто окаменела. Чайник плевался известью — Крыс запил таблетки стылым кипятком, прямо из носика, а потом отправился в "каменный мешок".

Это местечко было единственной причиной, почему Крыс выбрал этот съемный подвал. Крохотный закуток на улице с тремя огромными мощеными стенами — нет, даже холстами! — оказался идеальным для практики. Он занимался тут часами, репетируя свой шедевр...

Мнимый шедевр.

Эта мысль омрачила и без того невеселое утро. Крыс вздохнул, засучил рукава и открутил ручку шланга. На расписанные вдоль и поперек стены хлынул поток воды.

Не успел он и растворитель замешать, как сзади появился Пустой.

— Я же сказал тебе сидеть смирно, — раздраженно бросил он.

— Ты долго не возвращался, — проговорил Ру, и на мгновение в его ровном голосе скользнула тревога.

— Окно сломал?

Угадал. Пустой запнулся и шепнул еще тише:

— Оно само… Там щеколда хлипкая...

Крыс только отмахнулся и опять уставился на мощеную глыбами стену. Кое-где еще сверкали задорными искрами пятна краски — желтой, красной, зеленой… Все не то, не то. Он не помнил, что именно хотел нарисовать, но уж точно не это. Неоправданно пестро, как цирковой шатер. Тряпка вязким комком шлепнулась к ногам, а в руках оказалась тяжелая деревянная щетка. Жесткая щетина против промоченных растворителем пятен. Крыс бросился на них, как коршун, жмурясь от натуги. В груди тяжело рокотал кашель.

Звякнули хилые воротца, и по крутой, вытесанной века назад лестнице скользнула неясная тень. Она подбиралась все ближе и ближе, пока не оказалась прямо за спиной.

— А мне нравилось, — тихо проговорил клон. — Было очень светло и красиво...

— Да что ты понимаешь в искусстве, — процедил Крыс, крепче сжимая щетку. — Таким уже никого не удивишь. Только тех, для кого и солнце — диво.

Шуршание, больше похожее на скрежет камнем по стеклу. Жестокий, жесткий звук. Тяжелое движение. И от каждого — царапина, только не на стекле, а на душе. Сколько у Крыса уже таких? Ему редко нравились собственные творения. Едва рассеивался экстаз, он замечал тысячу шероховатостей и ошибок — и точно так же, как сегодня, скреб каменную стену, смывая все до последнего мазка. Вся душа — как сварочный щиток, затертая, замыленная, и мир через нее виден так же тускло и размыто. И только секунда творения позволяла откинуть это стекло в сторону.

Секунда, похожая на ту.

Крыс зажмурился, стараясь подавить рвущийся наружу кашель. Жег глотку почище перца, будто внутренности жарились на медленном огне...

Ру опять переступил с ноги на ногу.

— Солнце? — наконец спросил он. — Оно тут есть?

Его не волновало ни то, что на нем только растянутая футболка, ни то, что стоял он прямо посреди грязно-радужного потока. Мыльные разводы лизали гладкую бледную кожу, не знавшую ран. И то, как он требовал ответа — глядя пристально, не мигая… Детские вопросы не вязались с этим пустым взглядом исподлобья.

Странно, жутко и в то же время завораживающе. Пальцы цепляются за грубую застиранную ткань, а тело сжато, как пружина, в попытке удержать тепло. Футболка висит тяжело, будто мешок, и надорванная цепочка болтается на шее. Глубокие серые глаза затягивали пустотой. Крыс усилием воли отвел взгляд и буркнул:

— Тебе разве не холодно?

Пустой неуверенно поморгал, все еще обнимая себя за плечи.

— Немного… — признался он и задрал голову, шаря взглядом по шерстистой пелене облаков. — Почему так темно? Разве у вас нет такой большой штуки на небе, которая дает свет и тепло?

— Есть. Но сейчас нету.

— Разве еще ночь?

— Утро. Просто дождливая выдалась осень.

Ледяной порыв встряхнул проволочную сетку, и на Крыса шмякнулась россыпь капель. Одна скользнула за шиворот, и Крыс вздрогнул. Холодно...

Надо будет утеплить мелкому угол, хотя не похоже, чтобы он страдал — вон, спал, как убитый, и даже сейчас утренний морозец ему не слишком докучает.

— Осень, — протянул Ру, пробуя на вкус новое слово.

По крыше зачастила морось. Тонкий, звенящий перестук. Меж камней заструились тонкие потеки, вымывая щели. Даже природа помогала ему избавиться от этого цветастого безобразия.

— Ты не спрячешься? Когда с неба льется вода — это значит, что Всевидящий...

— Когда с неба льется вода — это значит, что будут полные кроссовки воды, и больше ничего, — огрызнулся Крыс.

Их бог поощрял любые порывы, даже самые неуклюжие: важно, что вложена душа. Но Крыс прежде всего человек, а люди слишком приземленны. И ему важно было внешнее, мнимое, временное. Кого колышет вечное? Потомков. А впечатлить надо современников.

Едва Крыс отвернулся, чтобы наполнить ведро, Ру тут же метнулся к стене. Ткнул пальцем в желтоватое пятно, потом поднял взгляд на небо...

— Как нарисовать солнце?

— Отойди, не трогай! — прикрикнул Крыс, едва Пустой потянулся к краске. — Краски только переведешь своей мазней!

Хотя какая разница? Маленькое солнышко не сравнить с тем, какие объемы краски он перевел на свои пустышки...

Ру нерешительно опустил руку в ведро и нарисовал кривой, тусклый желтый круг.

***

Бобер был в своем репертуаре: нагрянул нежданно и нежеланно. Просто возник на пороге, зубастый и пузатый, и учтиво осведомился о здоровье. Один этот вопрос уже надавил на больное, и Крыс едва удержался, чтобы не огрызнуться — почуяв обиду, Бобер надоедливый превращался в Бобра извиняющегося, что было еще хуже.

А потом Бобер заприметил Ру. И с ним случилось нечто ужасное. Он превратился в Бобра жадного. Глазки у него забегали, а пальцы зашевелились быстро-быстро, как щупальца.

— Это медицинский клон, да? — заискивающе спросил он.

***

Дом у Бобра был до зависти большим, не то что крохотная комнатка Крыса. Но, не обращая внимания на верхние этажи, Бобер тут же увлек его вбок, под лестницу.

— Что планируешь с ним сделать?

— Хочу сдать обратно.

— Ага, можешь постучаться в Туманник, но сомневаюсь, что тебе за это что-то перепадет.

— Но им ведь невыгодно, чтобы кто-то узнал… — возразил Крыс, пригибаясь, чтобы не садануться косяк.

— Чем мучиться и выращивать твоего клона в обмен на молчание, им проще запихнуть тебя в тюрьму, — отрезал Бобер. — Доказательств у тебя никаких, к тому времени клон уже давно будет пущен на дело. Зато найдется множество долгов. Или, еще лучше, запрещенных для хранения на дому веществ.

Щелкнул выключатель — и висящие на одних проводах лампочки высветили узкую промозглую лесенку. Она чем-то напоминала лестницу в подвал Крыса, только гораздо длиннее и круче.

— А что ты предлагаешь? Убить его?

— Ну зачем же просто убивать? Клон — это тоже ресурс, и, чем пускать в расход — не лучше ли продать?

— Кому нужен чужой клон?

— Мне, — скромно проговорил Бобер, сложив лапки на животе.

Крыс завис, хоть и всего на секунду. Так и замер на узкой ступени, как на краю обрыва. Заметив его колебания, Бобер заботливо заулыбался — в его исполнение это походило на голодный крокодилий оскал — и осторожно, боясь спугнуть, потянул за рукав. Вперед. В пропасть.

— Ты ведь болен после своей выходки? Могу заплатить за прочистку печени-почек или с чем там у тебя проблемы, — ворковал он, увлекая Крыса все глубже в катакомбы. С каждым шагом становилось холоднее, будто они спускались на ледник. Глотнув мороза, Крыс тяжело закашлялся, и Бобер сочувственно добавил. — А если все совсем плохо — можем и персонального клона тебе обеспечить, если подождешь...

— На какие шиши?

— Увидишь, — загадочно проговорил тот, и тон Крысу совершенно не понравился.

Крутые ступени увлекали его все глубже, норовя взбрыкнуть и уйти из-под ног.

Это был огромный, гигантский подвал. Едва открылась дверь — на Крыса пахнуло тяжелой смесью спирта и жженого сахара.

Вдоль стен громоздились охлаждающие элементы, которые, казалось, силой вырывали из дрожащих рук тепло. Мощный холодный свет разрезал полумрак, выхватывая металлический блеск разбросанных инструментов. Под столом валялась изрядно затупившаяся пила.

— Мне нужно его лицо.

Крыс поперхнулся холодом. Пила снова блеснула кривыми зубьями.

— От медицинских клонов чаще всего используют только жизненно важные органы. Ну, может еще кровь. А все остальное отправляется в мусор. Иногда сжигают, но чаще продают из-под полы. Удивишься, но покупателей много. Был когда-нибудь на мясном рынке? Есть переулок, где торгуют останками клонов. Раздолье для каннибала, честное слово, — он противно хохотнул. — Зрелище не для слабонервных. Иная человечина стоит дешевле свинины.

— Так зачем тебе Ру? — напряженно спросил Крыс.

Из темноты постепенно выступали странные силуэты. Одни громоздились на столах, накрытые тряпками, другие валялись по углам, как сор.

— Лицо. Понимаешь, никто не хочет однажды увидеть на рынке труп своей оперированной бабули. Поэтому при продаже клонам обезображивают лица. До месива. Признаю, иногда смотрится эффектно, но это совсем не то, что мне нужно.

— А что нужно?

Бобер поднял руки в авторитетном жесте: мол, все будет. Прошагал к столу в центре, прямо на пересечении нескольких фонарей и эффектно сбросил тряпку. Едва разглядев, что громоздилось на отливавшем серебром хирургическом столе, Крыс машинально отпрянул. Бобер любовно усмехнулся и смахнул со своего творения несуществующие пылинки.

— Нравится? Это моя последняя работа.

Тела. Множество тел — хитросплетения ребер, фрагменты рук, стоп и коленей, бессчетное множество пальцев. Все это было сшито в огромную химеру и походило бы на нелепую детскую игрушку, если бы не одна деталь: это была настоящая человеческая плоть.

— Почему… — только и смог выдавить Крыс. Слова осыпались льдистыми осколками вместе с дыханием. — Почему именно так?

Он явно ждал этого вопроса. Маслянистые глазенки загорелись, а пальцы зашевелились, как щупальца — Крысу мгновенно поплохело. Он отвернулся, будто бы невзначай отряхивая брюки.

Вот почему холод. Вот почему этот странный, сладковато-гнилой запах.

— Потому что это идеально. Красота не может уходить вместе с молодостью и цветением. Она вечна. А знаешь, что вечно? Сам мир! Сами основы бытия! Красота во всем, в каждой секунде и в каждом мгновении. Понимаешь? — сальный шепот обжег ухо и потек внутрь горячим маслом. Маленькие мохнатые ручонки тянулись к Крысу, потно хватались за плечи. — Красота не только в жизни, она и в смерти. И в гниении.

Крыс и не заметил, как его опять развернули к скульптуре, одрябшей в холодном свете ламп. Мороз туманной пеленой стелился по полу, карабкался по ногам, мертвой хваткой сжимая колени.

Хирургические швы чернели неаккуратными зигзагами. Нити впивались глубоко в плоть и, казалось, тонко, тошно скрипели, удерживая жуткую химеру.

Лицо. В одном Бобер прав — композиции не хватало лица. Прямо там, в переплетении рук...

Он увидел лицо Ру. Всего на мгновение. Все такое же круглое, детское, но теперь — мертвецки бледное, с навсегда застывшими глазами. По-настоящему пустыми. И кровь. На бледной коже она издевательски похожа на нелепый румянец.

— Ты ведь тоже видишь, правда? — вновь зашепелявил бобромордый, сверкая раскосыми глазенками. — У нас один бог. Он тоже показывает тебе это, верно? Поверь, покажи это любому экстремалу — и он без раздумий скажет, что и как должно выглядеть. Безумие одно на всех. Одно, брат Крыс...

Мерзкое хихиканье, мерзкий взгляд и заплывшие жиром ручонки. Он снова пытался похлопать его по плечу, а сам не отрывал взгляда от своего творения и слюняво облизывался.

— Конец так близко… Еще немного… Всего одна деталь… — бормотал он, срываясь на шепот. Жирные пальцы дрожали.

Это — его идеал. Это — его экстаз. Его ритуал. Он не остановится ни перед чем, чтобы его завершить… Крыс помнил себя в таком состоянии и прекрасно это осознавал.

В душе что-то взметнулось — то ли тошнота, то ли гнев… И кулак впечатался в морщинистый подбородок. Бобромордый пошатнулся, грузно бухнувшись на спину.

— Падальщик, — бросил Крыс, брезгливо отпинывая скальпель. Бобромордый зажмурился и вскинул руки.

Серебро лезвия тонко звякнуло о стену.

***

Придя домой, он долго колотил душ о стену, пока тот, обиженно хлюпнув, не заработал. И бесконечно долго промывал уши, содрогаясь от отвращения. Ру сидел на холодном бачке и слепо глядел в стену, сжимая ворох чистой одежды. От его взгляда тяжело щемило в груди.

— Хочешь узнать, кто твой оригинал? — наконец выдавил Крыс, запоздало прикусив язык.

От запоздалого понимания, что именно он сморозил, на затылке зашевелилась мокрая шерсть. Но пути назад не было — в глазах Пустого загорелась искра. А Крыс уже знал, что погасить ее не так просто.

Выбираясь из душа, Крыс пошатнулся от нового приступа тошноты.

— Тебе плохо?

— Ага, разбежался, — Крыс криво ухмыльнулся. — Думаешь, просто дождешься моей смерти и сбежишь? Как бы не так.

Крысы живучие. И им не нужно сталкивать кого-то с корабля, чтобы выжить.

***

Он и впрямь оказался живуч. Быстренько скопил деньги на экспресс-прочистку — меру временную, но облегчающую симптомы. И, когда уже готовился выйти из каморки, пересчитывая деньги, Ру прижался к нему в страхе.

— Он вернулся, он хочет меня обратно, — бормотал он, изо всех сил сжимаясь в Крыса

Туман. Даже спустя две недели Ру панически боялся тумана. Бормотал что-то о Всевышнем, каре и исчезновении (тут он всегда поправлялся: "Смерти..." ).

Крыс уже опаздывал, и все эти нежности были жутко некстати. Он осторожно отцепил Пустого от себя:

— Просто посиди тут, я вернусь.

Снова взгляд на окно. Туман там и впрямь стоял редкостный, плотный и тяжелый. Крыс вздохнул:

— Он не пройдет внутрь. Это просто облако. Запрись покрепче, включи музыку и жди, ясно?

Ру кивнул. Как казалось тогда — решительно. Но, придя домой, Крыс обнаружил сквозняк в щели приоткрытой двери.

— Ру!

Его не было нигде. Ни в душе, ни в ворохе одеял. Не появился он и вечером. На улицах — ни следа. Крыс покосился на обшарпанный чайник и, тяжело вздохнув, выскользнул из каморки. Остаток ночи Крыс прослонялся по городу, вглядываясь в редких прохожих. Фонарный свет лился под ноги десятками желтоватых лун. Стылые лужи хрустели морозными корками.

Новичок молча покачал головой, машинально встряхивая пакетик с кровью. С их последней встречи он осунулся еще больше, и, пока разговаривал, судорожно держался за косяк. В глубине комнаты Крыс разглядел свежий холст, на котором сохли ржавые потеки.

Русалка глянула куда-то мимо, дорисовывая на асфальте скелет, а главный, как вожак их раздробленной стаи, загородил ее своим телом. Тогда Крыс и узнал, что Русалка совсем ослепла. Но выслушивать и соболезновать не было времени — помчался дальше. Фонарные столбы мелькали ореолами густого желтого света.

Встретившийся по пути Бобер испуганно завизжал— Крыс не сдержался и мощно дернул его за шиворот.

— Если его забрали рыцари — с этим ничего не сделать. Он наверняка мертв, — протарахтел он, цепляясь сальными пальцами за запястье Крыса — а того сводило от желания стряхнуть с себя лоснящуюся водяную крысу и прополоскать руки в ближайшем фонтане.

Он не помнил, какими путями выбрел к Туманнику. Просто холодный ветер вдруг обрушился с новой силой, а на макушку плюхнулась крупная капля. И, сморгнув, Крыс вдруг оказался среди горчично-желтых колосьев. Поле шумело, перекатываясь волнами, словно шкура огромного зверя. И там, в конце раздолбанной дороги в две полосы, пучилась, как огромный стеклянный прыщ, дымчатая сфера.

Туман… Жирный, клубистый, плотный, как войлок — и живой, в этом Крыс готов был поклясться. Ноги несли его вперед, мимо россыпи дорожных знаков. "Тупик", "Снизьте скорость", "Въезд по пропускам".

Незачем вам видеть, что творится внутри. Там счастливо живут не знавшие жизни. Им хорошо без вас, наедине со Всевышним, сокрытым в тумане, а вам комфортнее думать, что пересаженное неделю назад сердце никого не убило.

Никого. Ведь по-настоящему жив лишь имеющий разум и душу.

Крыс шмыгнул за обугленный остов автобусной остановки, на секунду прижался к шершавому бетону...

Прямо как тогда. Ровно как тогда. Крыс глубоко вдохнул, и привкус озона ударил в голову. И в тот момент, взглянув на тучное небо, он наконец понял, зачем пришел: посмотреть в глаза Всевышнему, чье присутствие Ру чуял в тумане.

Мутно-молочное облако стелилось по земле, меж перезрелых колосьев, и тянулось к нему клочьями-краями.

"Он вернулся… Он хочет меня обратно!".

И рука сама собой потянулась к крупному камню.

Это прыщ. Крупный, лоснящийся на прыщ на шкуре золотистого зверя.

На территорию хлынул град гальки. Он дождливо стучался в купол, скатываясь в густую траву. Разбить, вскрыть, разорвать… Это нарыв, болезнь, этого просто не должно быть. Пальцы до боли и жестяного скрежета цеплялись за сетку, рвали, трясли. Хлынул дождь, и обзор затмила густая пелена, а он все швырял нелепо мелкие снаряды и кричал так, что у самого уши закладывало.

Разбить. Вскрыть. Разорвать.

Пелену ливня рассек луч фонаря, жесткий и острый. Окрик, торопливый шорох шагов. Руки вновь вцепились в колючую проволоку, и Крыс с тихим воем перевалился через ограду. Ринулся вперед, оскальзываясь на гравии и отчаянно размахивая руками. Грудь сковала одышка, а ветер швырял ледяные капли в лицо.

Он едва успел притиснуться к стеклу — на мгновение лоб и израненные ладони обожгло холодом

Слышишь, дурацкий Всевышний? Тебя нет и не должно быть!

То ли крик, то ли шепот. Мгновение — и Крыса в четыре руки отбросили назад. Он не всматривался в лица, взгляд был устремлен в туманный кокон по ту сторону настоящей Ограды. Он хотел увидеть хоть кого-то. Он хотел кричать, стучать по стеклу так громко, как только можно, до сбитых кулаков — лишь бы услышали. Он не всматривался в лица, видя краем глаза лишь темные силуэты. "Черный рыцарь"… Так назвал его Ру в первый раз. Принял за охранника? Неужели для него… Для них они именно такие? Неясные фигуры, только очертания — без деталей, без личности. Просто фигуры Тумана, в чьей власти просочиться в любую щель. Даже в щель сознания.

Крыс слепо отбивался, опять кричал, падал на колени и вновь вскакивал, пропахивая в гравии борозды. Впереди, как доказательство его рекорда, бурели на стекле кровяные полосы. Он уже смог. Он сможет опять. Сможет больше...

Мощным толчком его сбило с ног, и Крыс плюхнулся в пыльную лужу. Брызги метнулись во все стороны. Руки вывернуло до зубовного скрежета...

Следы крови быстро смыло. Осень была дождливой.

Визг увязших в грязи колес — и машина выкарабкалась на узкую дорогу. Мимо окна мелькнула россыпь дорожны знаков.

"Тупик", "Снизьте скорость"...

Дорога и Туманник вскоре утонули в дождливом мареве.

***

Туго клацнул запор. Дежурный на пробу подергал дверь и довольно хмыкнул в морожовые усы. Крыс зябко поежился, с ногами забираясь на койку — сквозило нехило, особенно при промоченной обуви. Обняв колени, он тихо стучал зубами и потирал запястья.

— Замерз?

Крыс кивнул. Глаза почему-то горели и чесались, а во рту висел металлический привкус. То ли перцем в лицо брызнули, то он ли, как и говорил дежурный, ревел всю дорогу до участка. Крыс не помнил, поэтому едва ли мог сказать, что из этого правда, а что — байка.

Из древнего приемника лился заунывный, фальшивый джаз, и дежурный так же фальшиво подпевал. Крыс не возражал. Он был даже рад.

Все, что угодно. Только не тишина. Пусть рядом будет хоть кто-то.

Камера оказалась не таким плохим вариантом, тем более что окраинное отделение пустовало. Через пару минут дежурный подсунул ему в руку пластиковый стаканчик, и теперь Крыс хлебал что-то горячее и терпкое — то ли вялый чай, то ли выдохшийся кофе. Главное, что горячий.

— А часто сбегают Пустые?

Страж порядка непонимающе сморгнул. Наверное, посреди жизнеутверждающей беседы о переломах ног "ловушками" турникетов вопрос выглядел нелепо.

— Ну, из той штуки. Из Туманника. Вы на них цепляете браслеты или что-то еще? — бормотал Крыс.

— Эти… — улыбка исчезла с бугристого лица, а искра добродушия во взгляде потухла. — Они запуганные, как овцы. Никто из них не ушел бы, даже если перед ними распахнули бы ворота...

— Вы у них спрашивали, что ли?

Похоже, Крыс опьянел. То ли от кислородной "прогонки", то ли от стремной мешанины, то ли от пыльной духоты камеры. Слова вылетали быстрее, чем он успевал захлопнуть рот. Пришлось занять его стаканом, чтобы не сболтнуть чего ненароком.

Дежурному этот разговор не понравился. Он поспешно бросил что-то вроде: "Наш отдел к этой пакости отношения не имеет", — и плеснул еще варева в пластиковый стаканчик. Завел волынку про вандалов и рисунки на вагонах, про размалеванные крыши и химические хулиганства. На краю сознания мелькнула мысль, что среди проклинаемых — и он, Крыс, и главный с Русалкой, но все быстро потонуло в равнодушии. Крыс провалился не то в дрему, не то в обморок.

Они почти вымерли. Их шумная, гомонящая компания, не раз пьяно сдиравшая глотки в караоке.

Русалка ослепла. Пустые глаза и верный главарь-поводырь не позволят ей воплотить все безумные порывы.

В главном погасла искра. Он возненавидел предыдущего бога за то, что лишил нового глаз. Он готов метаться за Русалкой, как собачий хвост, заботливо заворачивать в плед и в толпе сжимать ее тонкую руку.

Бобромордый опаршивел, опошлел. Настолько, что не сегодня — завтра бог отвернется от него и заберет либо душу, либо дар.

Новичок просто слаб. Настолько, что не в силах даже отогнать мух, когда те садятся на его исколотую, исхудавшую руку..

Не пройдет и месяца со дня смерти последнего, как их любимое место в баре займут другие. Молодые, амбициозные, заносчивые. И еще более безрассудные и жестокие. Их общий бог все так же не будет ничего требовать — лишь давать, вдохновляя, но планка качества обязательно поднимется: экстремальные художники уже не свободны. Запросы публики, обожающей моду на изощренных самоубийц и психопатов, все выше. И от того, сможешь ли удивить, зависит не только успех, но и жизнь.

Крыс еще помнил бессонные ночи, репетиции в каменном мешке, после которых по-стариковски ныла спина. Возвращаться к этому не было никакого желания.

Он упустил момент, когда решетка отъехала в сторону, когда в руках дежурного появился планшет с запыленными бумагами. Из оцепенения его вывел один-единственный вопрос:

— Род занятий?

— Безработный.

Ни капли сомнений. Дежурный кивнул, нацарапал пару угловатых строчек и опять забубнил монотонно, заунывно, будто убаюкивая...

***

Перезимовав в своей каморке, кашляя и работая через Интернет, с наступлением весны Крыс опять вылез на улице. Отряхнул облезлую шерсть, смел паутину из углов "каменного мешка"… И вновь натолкнулся взглядом на ярко-желтое пятнышко на стене. В нем даже угадывался отпечаток детской руки.

Он не мог пересилить себя и стереть его, хотя сотни раз стирал свои "пустышки".

И, когда Крыс, тоскливо прижавшись к холодному камню, напевал какой-то грустный мотив и тихо давился то ли кашлем, то ли слезами, за спиной возник Ру. Как и тогда, его молчаливый взгляд Крыс узнавал из тысячи.

Он так же резво сбежал по лестнице и, явно смутившись, спросил:

— А как рисуют звезды?

На шее, прикрытый отросшими темными прядями, тянулся сухой рубец...

Это был Ру, без сомнений, только слишком потрепанный, неуверенно стоящий на ногах. Тело оригинала, а вот остальное — повадки, интонации...

Детские вопросы. Серьезный взгляд. Теперь к этому прибавилась слабая улыбка. Слабая и живая.

Пустой ткнулся лицом в грудь Крысу.

— Меня, оказывается, зовут Рудольф, — буркнул он, хмурясь. — А тебя?

— Кристофер, — имя звучало так непривычно и чуждо, что Крыс поморщился.

Говорить о старых именах не хотелось. Но это — важнейшая дань прошлому. То ли откуп, то ли жертвоприношение.

Ночью с "каменного мешка" обязательно сорвет крышу. Да так, что обрывки стальной сетки останутся торчать хищными антеннами. И сквозь брешь хлынет вверх по бетону звездный вихрь, искрящийся комками неразмешанной краски. Он оборвется так же внезапно, как начался, и, как ни будет шарить вокруг взгляд зрителя, не найдет и следа творцов.

Останутся только опрокинутые банки, радужные потеки на асфальте да одноногая стремянка, притулившаяся к стене.

Останется скрипящая петлями дверь в промозглый, захламленный подвал. А он… А они...

— Звезды… — удивленно прошептал Ру, едва угас закат.

Крыс сразу понял, что такое выражение лица не к добру. И оказался прав: теперь они не шли, а ползли черепашьим маршем. Ру то и дело останавливался, а то и вовсе забирался на ржавые рельсы и рамки светофоров, и замирал, аки удав перед кроликом. Крыс ворчал по привычке, дергал его за рукав и отчаянно подгонял.

Перед ними стелилось широкое ночное поле. Слева горбатился эмалевый прыщ гигантского Туманника, но в ту сторону Крыс старался не смотреть: фантазия играла с ним злые шутки, рисуя глухой купол вместо безбрежного звездного неба.

Впереди, на холме, светилось окно сторожки. Крыс ускорил шаг, едва не спотыкаясь о покореженные шпалы. В бок упиралась ручка любимой кисти, а в руке скрежетал несмазанной ручкой фонарь со свежим фитилем.

Настоящие фанатики, которым снесло башню, счастливы поклонением своему богу. Моду он оставит другим… Они оставят.

***

2094 год, эра Единства, двадцать девятое марта.

РУ-196, оригинал Рудольф ****, показания к клонированию: тяжелая черепно-мозговая травма.

Восемндацатый экспериментальный клон, созданный в рамках программы "RELIQUIAE". За три дня до назначенной операции исчез. Возвращен одним из участвовавших в проекте преподавателей. Физиологических изменений, болезней и травм не выявлено. Совместимость не нарушена.

Адаптация успешна, отторжение подавлено. После операции у оригинала наблюдались расстройства личности и памяти, в том числе депрессия и ретроградная амнезия. Подозрение на диссоциальное расстройство. Лечение не приносило улучшения и было прервано побегом Рудольфа **** из медицинского учреждения.

По показаниям медперсонала выдвинута теория подселения личности. Программа "RELIQUIAE" заморожена до выяснения обстоятельств.