Один день (Грандезия)

Пожалуй, самый лучший цветочный базар в галактике ныне открыт на Земле, на самой окраине городка Каниу, где закупаются уличные торговцы, лавочники и бережливые ловеласы. Здесь представлен ассортимент растений со многих обитаемых планет, астероидов и космических станций.

Чудеса ботаники начинаются еще до входа на рынок и заканчиваются в бесконечности вселенной. Уже у ворот вам предложат знаменитые розы «Роу» — эндемик Мириума, планеты с двойной силой тяжести. Их удивительно прочный и пушистый стебель подходит для лечебного массажа, поэтому эти цветы никогда не обрезают, да и сломанные не выбрасывают, а связывают вместе и продают на вес, не намного дешевле целых. В букете «Роу» остаются свежими до двенадцати недель, засыхают в первозданном виде, а прозрачные лепестки в крепком бутоне делают их похожими на драгоценности, собранные из тончайших рубиновых пластинок. А еще они, ароматные, изумительны в бульонах и салатах — так и сверкают сбрызнутыми маслом корабликами!

Так гласят рекламные проспекты, те же назубок заученные слова тараторит с постамента мальчишка. Летит скороговорка, звенит, созывая редких случайных покупателей. Главная же публика толпится за лотком: на «сцену» выносят охапки «Роу» — блеклый комок прекрасного, утрамбованный по двести штук.

Один палец поднимает господин в синем.

Два — госпожа в черном, отмеченная шляпкой соломенного оттенка.

Три — чей-то гонец, не владелец. Его руку почти не видно за первыми рядами, но зорок глаз оптовика…

Торг есть торг.

Но лучшее, конечно, ждет на территории — вас обязательно привлечет лоток с великолепными «Ами», которые лучше всех признаются в самых искренних чувствах — сиреневые грозди хрустального винограда обжаты бархатом оранжевой листвы. Играет в градинах зима их родины, Вилориуса, искрится сок, запертый в капиллярах вечно живых соцветий, а когда замрет танец, так встряхни легонько вазу и расцветет снова. Годы проходят, а свадебный «Ами» всё так же радует внучку счастливой пары — и тянутся ручки к чуду, что заменяет и гирлянду, и елку, и даже праздничный настольный салют.

Если вы ищете что-то совсем неземное, то возьмите «Никлауд» — это представитель флоры Изида, а с виду — блестящие переплетенные стебли в толстых коричневых иглах. Такому нужна высокая влажность, и тепло — все горшки обязательно имеют подогрев и накрываются колбой: для «цветения» Никлауд забирает энергию у атмосферы и создает на иголках разность потенциалов. Молнии. Самые настоящие, разноцветные, высоковольтные, и к тому же весьма пожароопасные. Это цветок-хищник, его ареал — болота, где много мошкары, на которую он охотится, сбивая насекомых электричеством и тут же переваривая соком устилающих почву корней. В комнатных условиях, впрочем, используют особую питательную смесь, а лишнюю жидкость дренируют и нейтрализуют, к тому же кормят только по ночам — для шоу растение должно быть голодным. Живет цветок несколько лет.

Но есть и другие, которым отмерян день или того меньше. Поставщики включают их в заказ как обязательную позицию, согласно традициям мира-экспортера. Добровольно брать неликвид, даже бесплатно, никто не желает, потому что площадь складов ограничена. Конечно, некоторые «однодневки» живут на корабле неделю или целых две, но от момента разгрузки до гибели растения всё равно остается меньше суток.

Такие пытаются сбыть с огромными скидками, вне зависимости от эстетики и прочих качеств или просто дарят. Лишь малая толика стоит дорого. Невероятно дорого. Например, куст Квирли лечит больных экземой, и за отпущенные ему пять часов успевает исцелить десяток человек. И цена ему — тысяча «Никлаудов».

Еще дороже "Изз" — престранное растение, из которого, говорят, можно приготовить редкие лакомства. Но его и вовсе берут только рестораны. Он неказист.

Но самая невзрачная и самая дорогая — Грандезия.

На первый взгляд это просто веник тонких сухих веточек, в прозрачных невесомых чешуйках, которые легко отслаиваются и липнут к рукам и одежде. Поэтому транспортируют Грандезию с величайшими предосторожностями, в антигравитационных горшках, дабы не касаться ее, и не трясти, чтобы не осыпалась. Если довелось вам увидеть ее такой — не видели вы Грандезии. И о стоимости, скорее всего, ничего не знаете, а, пройдя мимо, подумаете: "Это еще что, и как осмелились такое продавать"?

Каждый куст по прибытии взвешивают. Один грамм Грандезии в разы дороже всего рынка, взятого вместе с арендуемым зданием, товаром и даже кораблями, что приземляются на квадратный километр бетонного поля за торговый день. К тому же этот цветок состоит из очень плотного вещества, и вес экземпляра доходит до восьмидесяти килограмм. За него можно купить планету! Шесть горшков — шесть планет. Число Грандезий, привозимых в Каниу раз в две недели, всегда одинаково. И все достаются лавочке уважаемого Го Сана.

«Гран-де-зи-ви-лори-са-ви» — говорят Синереанцы, вплетая в древнюю формулу название на всеобщем. «Кто не видел цветения Грандезии, всю жизнь жил во тьме». Редкие счастливчики бают, что сходятся в нем галактики, и будто горит цветок, сжигая вместе с собой беды и болезни. Отцветшая Грандезия почти ничего не весит, хоть и цветут не тяжелые стебли, а те самые, легчайшие, неприятные на ощупь чешуйки, которые так и тянет смахнуть, но если пристала к тебе хоть одна — береги, пока не придет ей черед сиять. Даже единой хватит, чтобы долго оставаться здоровым, счастливым, и полным сил.

Но покупатели Грандезией не интересуются. Кому нужна вещь, которую невозможно купить? А приложенная к ней легенда оставалась хоть сколь-нибудь интересной только пока была новой. В этом смысле легенды не отличаются от новостей.

Можно сказать, что Грандезия и была в Каниу, и не было ее в городе. Всегда под замком, недоступная, настолько мифическая, что в нее не верилось. Что такое Грандезия — спроси у циника? Веник с детской вечерней сказкой впридачу. Не более.

К тому же она даже не задерживалась на рынке — сразу после разгрузки торгово-пассажирского лайнера Синерии ее забирал бронированный фургон. Транзитом через рыночный склад, куда она завозилась для подсчета, взвешивания, и прочих бюрократических процедур, и где Синерианская охрана сменялась персоналом Го Сана. То есть Грандезии не существовало. Были веточки в горшках, была охрана, была легенда. Не Грандезия.

До сего дня этим растением не интересовался и Чарли Ан. Да и прочими, говоря откровенно, тоже, за одним исключением — он захаживал на рынок раз в 12 недель и покупал там одну «Роу» для своей невесты. Любимое для любимой, никаких пустых ваз. Засим всё.

А потому его продавец сейчас едва не выронил охапку веток без бутонов. Он видел Ана четыре дня назад и до следующего визита оставалось почти три месяца. Не говоря о том, что за своей «Роу» Чарли приходил только по вечерам. Этот ритуал повторялся без изменений на протяжении четырех лет, а потому событие можно было считать выдающимся.

Впрочем, продавец этот не читал газет и не смотрел визор, да и вообще не интересовался ничем, кроме своего дела. К сорока годам он владел тремя цветочными ларьками, и на это достижение у него ушла жизнь. Но если бы его любопытство жило в нем ежедневно, а не заявлялось редким случайным гостем, то никакого удивления бы не возникло, как не возникло его у всех остальных. Возможно этот продавец был единственным человеком на рынке, не знавшим о причине странного поведения детектива.

Ан приехал по делу. И Грандезии оно касалось самым прямым образом.

Поэтому Чарли миновал вход, прошел мимо всех лавок и остановился перед терминалом космопорта, где опросил доступных свидетелей, потом заглянул на склад, переговорил еще с десятком людей, и уже через полчаса отбыл кратчайшим маршрутом, не поздоровавшись ни с одним продавцом ни по пути туда, ни обратно.

Ан спешил. В противном случае он, разумеется, поступил бы согласно этикету и правилам. И вел расследование совершенно иным способом. Но в запасе у него имелись только сутки — всё время до старта корабля Синериан и ни минутой больше.

К тому же на самом рынке не произошло ничего интересного — Чарли знал об этом почти наверняка, но хотел убедиться, что вчера действительно ничто не предвещало беды и всё шло по графику.

Так оно и было.

В десять часов пять минут автоматический бронированный робот-погрузчик прибыл на склад, в десять двадцать формальности были улажены, в половине одиннадцатого Го Сан, его помощник Марсон и их стажерка Улла, погрузив Грандезию в фирменный мобиль, уехали. Момент погрузки наблюдали четыре свидетеля и восемь камер, момент отъезда видело столько народу, что Ану не потребовалось опрашивать каждого — они гудели о том наперебой, сливая голоса в приветствие товарного поезда: «как обыыычно».

Обычно. Только в десять часов вечера Грандезия, вместо того, чтобы оставаться запертой в непроницаемой комнате, растрачивая великое сияние на железобетон, оказалась на главной площади города. И зацвела.

Исцелив всех присутствующих. Исцелив жителей окрестных домов. Она вдохнула силу в собак и кошек и голубей и воскрешающим цунами пронеслась по улочкам, лучами от центра к окраинам, иссякнув лишь за чертой города. По пути Грандезия заглянула в окна бесконечностью триллионов молний, и, будто этого было мало, громом проникла в каждую щель. Расцветила весь Каниу мощью шести кустов, оказавшихся в ванной городского фонтана. Затмив его изящность, обратив ее в пыль и небытие.

А после осыпалась пылью с остатков бесполезных ветвей.

Грандезия подарила городу здоровье и счастье. А вору — смерть.

Ану требовалось найти его и отправить на Синерию. За сутки. Любой ценой

Почти невозможная задача.

Детектив знал, что если он не справится, отвечать придется всему персоналу лавки — пока Чарли вел допросы и носился по городу, все трое сидели в раздельных камерах полицейского участка. И каждый являлся главным подозреваемым. Чарли до сих пор не сумел сузить их круг. Трое. Трое. Трое.

И никаких подсказок.

Никто не видел, как именно Грандезия оказалась на площади. Ее не заметили, как не заметили того, кто и и как поместил горшки в воду. А бьющие в небо струи настолько хорошо сокрыли цветок, что, если бы Грандезия не взорвалась жизнью, ее бы не обнаружили вплоть до утра — можно со всей определенностью сказать, что произошедшее явилось полной неожиданностью для всех.

Камеры тоже не могли помочь. Исчезли все записи с шести и до десяти вечера. Нетронутым оказался лишь фрагмент с самим моментом цветения — ослепительная вспышка, накрывающая восторженный город. Но толку-то?

Конечно, можно было подозревать всех людей на площади. Но Ан сразу отмел эту мысль. Как ни крути, ему требовалось сконцентрировать внимание на тех, кто имел прямой доступ к цветку. На трех. На лучших друзьях. Один из которых должен был поплатиться за опрометчивый, но такой замечательный поступок. Как минимум один. Да бог, чтобы один.

В том числе поэтому Чарли находился в таком необщительном настроении.

К текущему моменту затраченные им на расследование двенадцать часов почти не дали результата. Вернее, дали бесполезный результат.

Мотив? Он имелся у всех троих. Оказывается, Ан многого не знал о своих друзьях. Например того, что Грандезия, оказывается, не была мертвым грузом. Она помогала им. Как могла.

Нет, ни один из них ни разу не использовал куст целиком, но чешуйки, о, благословенные невесомые зерна, они снимали с веток почти всегда. Втайне друг от друга. Каждые две недели. До тех пор, пока Грандезия не оказывалась в опечатанном помещении, она легчала на двадцать или тридцать крошечных лепестков.

Причины были разными.

Проверку Чарли начал с Марсона. Потому что у него была Лиза — догадаться элементарно. Самый простой вариант. И самый печальный.

До трех лет Лиза была счастливым ребенком. А потом ей трижды не повезло. Сошедший с рельсов поезд был первым разом. Тогда погибли её родители. Лизу наполовину парализовало — функционировала только левая половина тела. Это был второй раз.

Третий запер ее в помещении, заставив никогда не появляться на солнце — сенсибилизированная кожа немедленно покрывалась волдырями, температура зашкаливала, начинался отек. Девочке становилось плохо даже в тени. Врачи только разводили руками. Пять лет непрерывного лечения ничего не дали.

В конце концов Лиза попала в пансион-лечебницу, где для нее были созданы все условия. Если бы не Марсон, который приходился ей дядей, еще неизвестно, выжила бы она или нет. Но он помогал. Тратил более половины своего дохода. И Лиза почти жила, заключенная сразу в две тюрьмы — собственное тело и распорядок дня. Ее мир был в тысячу раз меньше, чем вселенная самого бедного ребенка: шаткая тумба, кровать, двести коридорных метров и коляска, на которой они преодолеваются. Вот и всё. По настоящему свободным оставалось только небо в мансардном окошке, расположенном в стороне от кровати, чтобы на Лизу не попадал свет. То есть даже по ночам ей приходилось не смотреть на небо, а представлять его.

Так проходил год за годом. Кроме вечеров, когда Лизу навещал Марсон. А раз в две недели помимо краткой беседы и очередных школьных заданий он приносил ей конверт, тайком подкладывая его под подушку(когда, прощаясь, целовал племянницу в лоб). В мятом квадратике содержалась Грандезия — от трех до восьми чешуек. Лиза, выждав, пока не затихнут в коридоре шаги дежурной, выуживала контрабанду и спешно рассеивала содержимое по правой, парализованной стороне. На лоб, на ногу, на ладонь… Вместилище из рисовой бумаги она съедала. Подвижности этими крохами не возвратить, но грезила Лиза: когда-нибудь Марсон принесет больше.

Даже малая толика Грандезии не давала болезни прогрессировать, а кроме того освобождала разум — едва на коже распускалось сияние звезд, сонная Лиза взмывала над кроватью, сквозь крышу ввысь, туда, где стылый воздух и чужой в окнах свет.

И грезилось…

«…внизу ползут муравьи машин и фарами щурятся — бредет полосатыми улицами ещё одна девочка, совсем как Лиза, только не в тепле, а кутаясь в теплое выдыхает будущий снег. С Лизой она как сестра — здравствуй! Под шагов перестук, под «так-так» и «тук-тук», над городом вместе с Лизой парит, за руку Лизу держит. Идут они домой».

Мнимая свобода Лизы зависела от Грандезии. У Марсона определенно имелся мотив. В этом у Ана не оставалось сомнений. Девочку помощник Го Сана любил как родную дочь.

Но требовалось проверить и остальных.

Ан продолжил с самим Го Саном — всё-таки ключи от всего-на-свете, включая запертую дверь специального хранилища, за которой Грандезия цвела последние двадцать лет — с первого дня и до позапрошлой недели, были у именно у него. Хотя старику шел девяносто первый год и альтруизм не входил в список его качеств, да и вообще...

Го Сан был великим счастливчиком и столь же великим лентяем, и не ударил бы пальцем палец ради других. Как его лень уживалась с большим успехом (а лавочка старика являлась едва ли не самым успешным предприятием города, представляя собой полностью автоматизированные оранжереи, склады, торговые залы и прочее богатство на площади целого квартала) никто не знал. Скорее всего помогала удача, хоть и казалось странным, что человеку может быть отпущено столько везения. А вот крепкое здоровье Го Сана представлялось вполне объяснимым, ведь он мог зайти в хранилище во время чуда Грандезии, но при этом Сан оставался неизменно ворчливым брюзгой, что выливалось неразрешимое противоречие, ведь цветок лечил этот недуг не хуже всех прочих. Или… тут Ан задумался, потому что в эту секунду ему стал известен мотив. Го Сан не заходил в комнату с Грандезией. Будь иначе, он бы непременно стал добрее, хотя к своему персоналу, который был вынужден ежедневно изображать канатоходцев на из рук вон плохо натянутой проволоке. Миллиметр в сторону — пропасть, а качает даже в безветрие.

Сан хотел жить. Очень хотел. И, видимо, боялся огорчить Синереанцев (пожалуй, единственных представителей разума во вселенной, которых он уважал). Ему была нужна Грандезия. Вся, целиком. Не крупицы. Здоровье можно поддерживать несколькими чешуйками, но исцелиться с их помощью так, чтобы жить еще столько же — конечно нет. А зайди он в комнату… В момент цветения украденной Грандезии старик по своему обыкновению сидел в кафе, расположенном на той же площади. Когда его арестовали, он выглядел на пятьдесят. Прямой, стройный, без лысины. До Грандезии было сто метров, сила тратилась на всех, до кого дотянулось сияние, а комната для цветения, которую Чарли осмотрел первым делом, оказалась крошечной. Шесть Грандезий в таких условиях вернули бы его в юность.

Но почему городская площадь? Почему?

Жить для других Сан не умел. Заботиться о других не умел.

Даже удивительно, что у него, ворчуна и скупердяя, имелся такой друг, как Чарли. Они сошлись на почве любви к шашкам и дорогому алкоголю, который Го поглощал цистернами, а Чарли знал все марки и сорта, какие только есть на свете, даром что не пил, а только дегустировал, неизменно сплевывая содержимое бокала. Дружба эта началась более десяти лет назад и до сих пор старик, едва завидев Ана рядом с лавкой, солнечно морщил печеное лицо и даже брал в аренду у вечности учтивость, вежливость и гостеприимство, всякий раз предлагая ему те или другие растения. Тот же Марсон, правда, считал, что эту расточительность напускной — Го Сану она ничего не стоила, поскольку Ана интересовали только Роу, которые лавка хоть и продавала, но свежесть цветов оставляла желать лучшего. Если Чарли не изменяла память, то за все время их дружбы он ни разу не воспользовался этим предложением.

Но Сан всегда был осторожным. Каждый его шаг просчитывался вместе с миллионом следующих. В том числе поэтому Ану еще не доводилось обыгрывать старика в шашки. А Чарли являлся превосходным игроком, одним из лучших. Он был гроссмейстером. А Го Сан — любителем без рейтинга… но все партии оставались за ним.

А единственным способом хоть как-то себя обезопасить было именно такое решение — поместить Грандезию в достаточно людном месте. И отужинать на площади.

Зыбко, но вероятно.

Оставалась Улла. Семнадцатилетняя Улла. Милая девчушка, длинные темные косы, улыбка: «Вам завернуть? Вам ленточку? Смотрите, а если так...?». Обожает цветы, и сама едва ли не цветок. Свет в лавке, юркий, юный. Праздничный.

И если это Улла, то Чарли предстоит выдержать много слез. А мотив был и у нее, к сожалению. Третья. Тоже с ключами, тоже не выкинешь. И тоже с печальной историей. Свет, оказывается, жил во тьме.

Ее семья была погружена в депрессию. Родные не разговаривали с Уллой, да и между собой почти не общались. Работа — еда — сон. Работа — еда — сон. Цикл повторялся неизменно. Удивительно, как в такой среде смогла вырасти такая жизнерадостная дочь. Но Улла сумела.

А раз в две недели крупицы Грандезии (пять маме, пять папе) дарили ей один прекрасный день. Дарили смех и разговоры и утренний пирогово-солнечный чай на веранде. И прогулки в парке, и сытых белок, и фотографии в рамках будущей памяти забитых полок.

Один день.

Затем снова без родни в стенах с родней.

Чарли знал эту семью. Вернее, казалось, что знал. Впервые он встретился с ними два года назад. И виделся ежемесячно. На следующий день после прибытия Грандезии. Абсолютную закономерность и удивительную регулярность этих встреч Ан почему-то не замечал.

Теперь они всегда будут радостными. Ведь дом Уллы втиснут на той же площади, одинокой вертикальной полоской трех окон, между ароматом булочной и стрекотом ножниц парикмахерской, разбавляя цветные фасады кирпичной кладкой цвета закатной вишни, а черепичные крыши — той самой плоской верандой с балюстрадой слоновой кости в восемь больших шагов.

То есть у Уллы и Марсона имелись очень веские причины для кражи Грандезии. С Го Саном всё было не столь очевидно, но достаточно весомо, чтобы подозревать и его.

Но кто именно совершил преступление, Чарли пока не знал. Поездка на рынок тоже ничего не прояснила.

Он хотел еще раз осмотреть фонтан, но в планы вмешалось сообщение «К Вам посетитель на 10 утра». И Ан знал, что это за посетитель. Синерианец. Сутки Чарли истекли не дотянув до настоящих.

Когда он, запыхавшийся и сонный, шагнул в свой офис, его уже ждали.

Двое.

Синереанцы представляли собой то вполне обыкновенных людей, то нечто совершенно негуманоидное. К этому факту было достаточно тяжело привыкнуть, но у Чарли не было иного выхода. Когда в шестнадцать лет он решил стать детективом, ему повезло встретить одного из них. Ан, разумеется, не знал, что с виду обыкновенная женщина, хоть и несуразно одетая в летнее платье посреди морозной, почти зимующей осени, вовсе не с Земли, а с Сирении. Не знал он и того, что встреченное им существо на самом деле бесполое. И совсем не мог предположить, что разговор о будущем не просто закончится полезным советом, но буквально уронит это будущее в его подставленные руки.

Его логическое мышление, его блестящий ум, его образование, даже офис — всё пришло из космоса.

Он провел на другой планете три года, а когда вернулся на Землю, то с собой у него был кусочек Сирении — уютный особняк трех этажей, содержащий всё необходимое для жизни и работы, включая двойственный кабинет — настоящее чудо, не хуже Грандезии. Дом был упакован в небольшой шар, всё, что требовалось Чарли, так найти место для его размещения и добавить воду. Много, очень много воды.

Этот дом уже пятнадцать лет стоял на одной из улиц, незаметный, с виду столь же обычный, как первый встреченный Аном Сиренианец.

Чарли распахнул дверь, поднялся на третий этаж, набрал код на скрытой за стеновой панелью клавиатуре и попал в свой кабинет.

И исчез.

А если быть точным, стал двумя людьми. Чарли и Чарли. Близнецами. Антиподами. Синхронным рассинхроном — они прошли к двум столам, один вразвалочку, другой маршем. Они поздоровались с посетителями, которые расположились на диване — один кивнул, второй улыбчиво произнес речь, в которой озером разлилось великодушие и многословие.

Они сели за столы. Они переглянулись. И они рассказали.

Всё, что могли.

И, будто подчеркивая двойственность всего мира, их выслушали Синерианцы — один восьмирукий, стройный и высокий, курящий множество трубок с разноцветным разноароматным дымом, и второй — человек низкого роста, стенографирующий каждое слово, согнувшись во все мыслимые погибели над тихим блокнотным шелестом.

Рассказ двух Чарли завершился пустым хоровым итогом: «Не знаю кто».

Шелест прекратился. Трубки описали дуги. Дым взвился под потолок.

— Мы закрываем расследование и отзываем иск, — произнес многорукий.

Синерианцы встали, Сиренианцы поклонились.

Дверь открылась и закрылась.

Чарли остались в кабинете.

Гости двинулись к выходу. Согбенный семенил, высокий шел плавно.

— Ничего не понимаю, — проронил низенький.

— Всё просто, — узорно улыбнулись трубки.

— Не расскажешь?

— Пожалуйста, — с этими словами он ступил на лестницу. — Что тебе не понятно?

— Честно говоря, ничего.

— Тогда давай с самого начала. Ты же мало что понимаешь. Сиренианское гражданство не дает Сиренианских знаний. Вот если бы ты прожил у нас не год а более… В общем, смотри, Грандезия была нужна всем троим, ведь так?

— Очевидно.

— Но все трое получали от нее дары. Поэтому первый вопрос — кому нужно было больше чем имелось, кому не хватало возможностей лепестков?

— Всем.

— Не уверен, мой друг, не уверен. Я бы сразу исключил Го Сана.

— Почему?

— Потому что нашему дорогому продавцу было бы лень транспортировать Грандезию на площадь ради сомнительной выгоды. Он мог легко посетить её в любой момент. Ему хватало здоровья, которое в избытке давали лепестки. Лучший характер он себе не представлял, потому что у него никогда его не было. Грандезия изменила бы его, а боится перемен. Впрочем, теперь он будет повежливее. Это хорошо. Нам предстоит работать с ним еще много лет. У нас ведь много цветов помимо Грандезии. Надо будет тебе их показать. Они удивительны. Сам увидишь.

— Я буду рад… Остаются двое.

— Ты ошибаешься, мой друг. Их всё еще трое.

— Трое?

— Да. Но об этом позже. Давай пока ограничимся Марсоном и Уллой. Кого бы ты подозревал в первую очередь?

— Наверное, Марсона. Грандезия это единственное, что могло помочь Лизе.

— Снова ошибка, — рассмеялся многорукий, — Марсон узколоб. Он служит Го Сану вот уже четверть века, а до сих пор ходит в помощниках, хотя мог бы открыть свою лавку. Он помогал своей племяннице, но не знал, что Грандезию лучше всего помещать на голову и позвоночник — лечить причину, а не следствие. А потом уже заниматься аллергией на свет. То есть он не интересовался свойствами Грандезии, хотя мог бы прочесть книги в лавочке Го и легко исцелить Лизу теми же крохами. Один раз объяснить как ими пользоваться, и всё. Наконец я сомневаюсь в том, что он бы выбрал городскую площадь, ведь она расположена на другом конце города, а Лизе теперь не придется страдать только потому, что шесть Грандезий — это великая сила. Нет, я не думаю, что это сделал Марсон.

— Неужели Улла?

Но трубки вновь станцевали отрицание.

— Двое, мой друг. Я считаю, что мотив был еще у одного человека. И мотив, и возможность совершить это преступление. Но Улла тоже могла, разумеется. Она достаточно добра, чтобы разместить Грандезии на площади, более того, она настолько добра, что могла украсть сразу все Грандезии, чтобы помочь многим людям, а не только себе, ведь ей требовался всего один горшок. Она достаточно умна и начитана, чтобы знать, что мы прекратим расследование, потому что в этом и заключается смысл нашей традиции поставок Грандезии на другие планеты. Потому что их, как ты знаешь, нельзя купить. Только украсть. И наконец, Улла могла выключить городские камеры, потому что это легко сделать любознательному человеку, который не боится последствий. А это главное свойство юности. Не говоря о том, что девушка примелькалась на площади. Она же там живет...

— Но как горшки попали в фонтан? — пробормотал второй.

— Они антигравитационные. Во всех смыслах. То есть не только стабилизируют движение, но и могут летать, причем высоко. Думаю, Грандезия не находилась в фонтане весь день, а спустилась туда незадолго до цветения. Конечно, для этого нужно знать, как использовать все возможности горшков. А Улла знала, я уверен в этом.

— Так кто третий?

Трубки многозначительно уставились в потолок, в направлении кабинета Чарли.

— Наш детектив, разумеется. Он знал о проблемах друзей. Или хотя бы догадывался. Он дружил с Го десять лет и бывал в лавке тысячи раз, а потому знал как там всё устроено. Он мог скопировать ключ Го Сана в моменты, когда тот напивался вусмерть. Он мог легко получить доступ к камерам. Он хорошо знаком с нашими технологиями. Он знает о свойствах Грандезии и знает, что для максимального эффекта Грандезий должно быть шесть, чтобы ни одна преграда не сумела им помешать. И наконец, он знает о смысле традиции.

— Неужели? Мне казалось, что ему ничего такого не известно. Во всяком случае, вчера создалось именно такое впечатление. Неужели он настолько хороший актер?

— Их двое, мой друг. Двое. Один человек. Другой нет. Кто именно покидает кабинет в определенный момент? Кто знает?

— То есть...

— Да. Могла Улла. Мог Чарли.

Последняя ступенька осталась позади.

Впереди маячили окна, в которых виднелась улица, где на всех экранах под голос диктора ослепительно расцветала Грандезия.

— И всё-таки, кто именно ее украл?

Его спутник затянулся фиолетовой трубкой, шумно выдохнул дым, всплеснул восемью руками, закрыл глаза и произнес:

— А это, мой друг, как мне кажется, зависит от того, какой из наших многоуважаемых сыщиков был вчера настоящим. Я бы не ставил на Уллу. И Чарли намного проще отключить городские камеры. Да и прочее говорит в его пользу. Но на самом деле… не так и важно, кто это сделал. Знаю одно. Эта планета прошла наш тест.

— А Грандезия?

— Мы прекратим поставки. Но не расстраивайся. У нас еще хватит чудес. Правда, не для не этого города. Здесь уже видели цветение Грандезии. Здесь уже не будет тьмы. Хватит и обычных цветов.

И они вышли на улицу в светлый гул праздника.

_