Три короткие истории об одном и том же

ГРУППА ЦЕРЕМОНИЙ

Широко известно, что вся наша жизнь пронизана ритуалами. Так называемая социализация есть ни что иное как процесс приобщения ко всё новым и новым обрядам. Ритуалы начинаются с самого момента нашего рождения и продолжаются вплоть до кончины, которая тоже обставлена ритуальными услугами. Разве что аутисты отчасти свободны от этого — хотя, кто их знает, этих аутистов? Может быть, у них есть свои, ауторитуалы?

Расскажу вам три короткие истории о ритуалах инициации, или, по-русски, посвящения. Почему именно о них? Да потому что инициация как бы предполагает шаг на ступеньку вверх, level up. Понимаете, к чему клоню? А теперь давайте попробуем разобраться, так ли это на самом деле.

Пингвин

Антарктида дизелисту Темирбаеву не глянулась сразу же. Оазис под названием Холмы Ларсеманна, где располагалась станция «Прогресс», оказался унылой каменной пустыней, не чета цветущим оазисам в Сахаре. Скалы, море, лёд — вот и всё разнообразие. И это летом. Впрочем, лето здесь тоже весьма условное: если не холоднее минус десяти, то и хорошо. Кстати, сама станция была вполне себе, новенькая, её построили уже в этом веке. Даже сауна и бильярд имелись. Однако Темирбаев решил для себя, что поступил абсолютно правильно, подписав только «летний» контракт — намаешься торчать тут целый год. Уже во вторую ночь дизелисту приснились зелёные холмы родной Башкирии.

Народ здесь был по большей части бывалый, из новичков — вообще один Темирбаев в этот раз. Однако все мужики нормальные, вежливые. И даже в условиях крайнего дефицита женского пола вели себя очень прилично. Иначе и нельзя в тесном коллективе, где ни от кого не скроешься, никуда не сбежишь. Не понравился Темирбаеву единственно метеоролог Соколов. Вертлявый он был какой-то, ехидный и, сразу видать, хитрый. Ни с того ни с сего подмигивал Темирбаеву и лыбился без причины. Простодушный дизелист не любил людей этого сорта — от них всегда жди подвоха. И предчувствия его не обманули.

Как-то раз по окончании рабочего дня Соколов перехватил Темирбаева на выходе из столовки:

— Дело есть, пойдём!

Темирбаеву жутко не хотелось никуда идти, но разумного довода отказаться не нашлось. К тому же, Соколов был не один, его сопровождали геофизик Лещинский и густобородый мужик, которого звали Михалычем.

Все четверо вышли в «предбанник».

— Артур, ты ведь сюда на самолёте прилетел? — задал глупый вопрос Соколов. Глупый, потому что все и так прекрасно знали, что на самолёте, через Кейптаун — как обычно. Это начальство плывёт пароходом по океану, чтобы побольше командировочных в валюте заграбастать, да в чужеземных портах погулять.

Темирбаев нехотя кивнул.

— Во-о-о-от! — неизвестно чему обрадовался Соколов. Лещинский и Михалыч тоже радостно осклабились. — На корабле, когда через экватор, знаешь ведь, новичков в море кидают, посвящают, так сказать! А для тех, кто по воздуху, у нас есть другой обычай!

Темирбаев затосковал. Но выхода — и такого, чтобы не погубить навеки добрую репутацию — не наблюдалось. Ладно, авось, ерунда какая-нибудь, переживём.

Бывалые полярники потащили его наружу, туда, где за ближайшей скалой располагалась маленькая колония императорских пингвинов — одна из достопримечательностей станции «Прогресс».

— Короче, — сказал Соколов, — хватаешь крайнего пингвина и душишь его, собаку, душишь!

— Зачем? — удивился дизелист. — Разве они не в Красной книге?

— Хрен с ней, этой книгой, гляди, сколько их тут! — подхватил Лещинский. — С пингвинами в Антарктике всю дорогу богато! Это америкосы первые придумали: задушил пингвина — чемпион! Давай, не боись! Все через это прошли!

Такой фигни Темирбаев не ожидал. Задушить пингвина? Он внимательно посмотрел на товарищей: не шутят ли? Нет, не похоже. Стоят руки в боки, ждут от него дурацкого подвига. И вероломный Соколов опять ехидно подмигивает.

— Да ты не парься, Артур, — вдруг пробасил Михалыч. — Это всего лишь пингвины. И вовсе они не безобидные, если хочешь знать. Вон, морских котиков только так трахают! Стоит зазеваться бедному котику, как к нему уже сзади пристраивается этот!

Аргумент Михалыча неожиданно подействовал: Темирбаев глубоко не уважал всё связанное с новой сомнительной модой и был неприятно удивлён этой информации о, казалось бы, вполне благопристойных пингвинах. Ну, раз они так... Эх, была не была!

В три прыжка дизелист одолел разделявшее людей и птиц расстояние и обхватил первого попавшегося пингвина. Остальные птицы с возмущённым кряканьем закосолапили прочь. Выручать попавшего в переплёт собрата у них не было принято.

— Молодец! — заорали товарищи. — Давай, жми его!

Темирбаев что есть силы стиснул пингвина в своих неласковых объятиях. Однако тот был в корне не согласен с такой постановкой вопроса и принялся отчаянно вырываться. Нужно сказать, что императорский пингвин — птица немелкая, ростом хорошо за метр и весом под полтинник. Такого и удержать-то непросто, не то что задушить. Но Темирбаев был здоровый мужик, в молодости — кандидат в мастера по борьбе. А в борьбе, как известно, есть удушающие приёмы и, порой, весьма эффективные. Жаль, что ни один из них к пингвину не применить — по причине слишком разной конституции. Поэтому Темирбаев пошёл простейшим путём: сцепил руки в замок и стал, как советовали, жать.

Человек через пару минут такого утеснения стал бы, как минимум, слабеть из-за нехватки кислорода, но императорский пингвин оказался крепким орешком. Он и не думал сдаваться на милость победителя: долбил противника клювом, крякал, гадил и всеми силами рвался на свободу. Хорошо хоть куртка на Темирбаеве была полярная, толстая — такую насквозь не проклюнешь. Хотя всё равно больно!

— Держи! Не отпускай! Ещё пара минут — и он готов! — бесновались коллеги.

В Темирбаеве тоже проснулся спортивный азарт, он понимал, что главное — не ослаблять хватку, не дать пингвину продышаться. Какой же всё-таки этот птиц вёрткий и неудобный! Ах, зараза, снова клюкнул, будто отвёрткой в плечо ткнул! Разозлившись, Темирбаев лбом двинул пингвина по его маленькой головёнке, но только потерял равновесие и вместе с противником покатился кубарем по прибрежной гальке.

Товарищи сходили с ума от счастья. Такое зрелище нечасто увидишь: атлет против пингвина! Куда там телевизионным боям без правил!

Под локоть не вовремя подвернулось что-то угловатое, и Темирбаев рефлекторно ослабил хватку. Скользкий пингвин тут же воспользовался и, вырвавшись, пустился к спасительной воде прямо на пузе, ловко помогая себе плавниками и лапами.

— Стой, паразит, не уйдёшь! — завопил дизелист и пустился вдогонку.

Куда там! За шустрым пингвином уже тянулся водный след.

Разочарованный Темирбаев чуть не плакал: не смог одолеть какую-то глупую птицу! Глянул на товарищей, ожидая презрения в их глазах. Однако те только хохотали, буквально корчились от смеха.

Жаждущий сатисфакции Темирбаев двинул было в сторону ранее удравших сородичей беглеца, но тут его, наконец, остановили. Вытирая слёзы на глазах, Соколов, Лещинский и Михалыч объяснили, что дизелист успешно прошёл испытание и отныне может считать себя настоящим полярником. А пингвина, мол, ещё никому не удалось задушить: они же рождены ныряльщиками и умеют задерживать дыхание до двадцати минут!

Потом, уже на Большой земле, в рассказах Темирбаев вывернул свой конфуз так, будто пожалел гордую птицу, отпустил её подобру-поздорову. «Хотя, — добавлял он, — эти пингвины сами хороши: трахают, понимаешь, морских котиков, извращенцы!» Однако и здесь его, в конце концов, ждал облом. Начитавшийся Интернета племянник авторитетно заявил, что дело обстоит ровным счётом наоборот: это гиперсексуальные морские котики, бывает, домогаются мирных, доверчивых пингвинов.

Ах, Михалыч, как же подвёл простодушного дизелиста!

Дедушка

Всем процессом управлял новоиспечённый дембель Заступайло. Он был признанным знатоком традиций и вообще пользовался большим уважением.

— Ты что, салабон, не въезжаешь? — тыкал он принесёнными подушками прямо в физиономию Гаврюши. — Из чьей грязной жопы ты их вытащил? Сколько лет бойцы храпели в эти наволочки? Живо сгонял к Ашоту и выпросил у него новьё!

Подушки были, конечно же, не «нулёвые», но вполне приличные. Однако с дембелями не спорят. Гаврюша отдал старослужащему честь и бегом помчался к каптёру, на ходу прикидывая, в какие издержки это ему выльется. Ашот имел репутацию жадного сквалыги, который никогда не упустит возможности лишний раз поглумиться над бедным салабоном, солдырём-полугодком. Даже невзирая на то, что того послал к нему целый дембель.

— А ты, Сырок, — обратился Заступайло к другому осчастливленному высоким доверием салабону, — быренько метнулся за ниткой!

Сырок послушно смотался в бытовку и принёс целую катушку чёрных ниток, предназначенных для мелкого ремонта обмундирования.

— Да ты охренел, салабон! — патетически возопил товарищ дембель. — Небо не видело такого тупого военнослужащего!

Сырок понял, что промахнулся, но не мог сообразить, в чём. Остальные присутствующие при священнодействии — все пока что черпаки, то есть годовалые — тоже молчали, не в силах постичь глубину командирской мысли Заступайлы.

— Белые, сукин ты кот! Только белые! Чёрными западло!

Сырок был готов броситься исправлять непростительную ошибку, но черпак Водолазов остановил его — решил лишний раз выслужиться.

— Повтори, глупый салабон, что ты должен принести!

— Так точно, товарищ черпак! Белые нитки, товарищ черпак! Чёрными западло! — бодро отрапортовал Сырок. Будучи в гражданской жизни начитанным студентом, он хорошо помнил приписываемое Петру Великому изречение: «Перед лицом вышестоящим надлежит иметь вид лихой и слегка придурковатый, дабы своим разумением начальства не смущать!» Ещё его грела мысль, что не далее как завтра-послезавтра — когда прибудет первая партия новых духов — очередь дойдёт и до его призыва, и бесправный салабон Сырок словно по мановению волшебной палочки превратится в уважаемого черпака Сыромятникова.

Заступайло одобрительно кивнул: ему была по душе разумная инициатива. Ещё два дембеля, находившиеся в это время в казарме, Колесов и Миргалиев, участия не принимали, считая, что больше не должны утруждать себя ничем армейским: приказ об их увольнении после двухгодичной службы только что вышел, осталось дождаться отправки домой. Колесов сладко дрых, закинув ноги в тапочках и уставопротивных потниках (то есть, обычных носках, не портянках) на спинку кровати, а Миргалиев допиливал надфилем последнюю стальную звезду для своего шикарного дембельского альбома — эту ответственную задачу он боялся поручать бестолковым и хронически рукожопым духам и салабонам.

Наконец, всё необходимое было доставлено и высочайше одобрено, суточный наряд получил строжайший наказ не подпускать духов и близко к казарме (эти лошары ещё и полугода не отпахали; рано им), и Заступайло счёл возможным приступить к торжественному обряду.

— Ты будешь первым! — властно указал он на Водолазова. Так, наверное, главный конструктор Королёв выбрал в своё время из группы космонавтов Юрия Гагарина.

Гордый черпак Водолазов строевым шагом промаршировал к вытащенной на середину свободного пространства койке и, не раздеваясь, улёгся на неё животом. Гаврюша аккуратно уместил обе новенькие подушки, одну поверх другой, товарищу черпаку на задницу и встал в изголовье. Ему предстояло озвучивать процесс. Сырок изготовился сбоку с белой ниткой в руке.

— И-и-и, р-р-раз! — скомандовал Заступайло.

Сырок замахнулся изо всех сил и опустил нитку на верхнюю подушку.

— А-а-а-а! О-о-о-о! Ы-ы-ы-ы! — завопил Гаврюша.

— И-и-и, два!

— А-я-я-яй! О-ё-ё-ёй! Ы-ы-ы-ы!

Гаврюша озвучивал с чувством, толком и глубоким пониманием предмета: так и сам орал, когда полгода назад его переводили из духов в салабоны. Процедура стандартная, вот только духам достаётся тяжёлой пряжкой солдатского ремня по голой заднице — в этом единственное отличие.

— И-и-и, тр-р-ри!

Водолазов лежал и блаженно улыбался. Скоро, скоро тыква превратится в карету!

Труднее всех приходилось Сырку: махать практически невесомой ниткой, будто это ремень, в самом деле упаришься. Ничего, на следующем черпаке они с Гаврюшей поменяются. Сырок тоже умел правильно орать: опыт — наше всё!

Последний, двенадцатый, «удар». Готово!

Заступайло кивнул, и салабоны, вытянувшись во фрунт, дружно грянули:

— ЗдрА желА товА дедА! — В переводе на русский это значило: «Здравия желаем, товарищ дедушка!» Однако, согласитесь, так звучит слишком длинно; в строевых воинских приветствиях принято сокращать слова.

Дедушка Водолазов лениво — только так теперь положено перед солдырями младших призывов — поднялся с койки и благосклонно ответил:

— Служите салабоны!

Полуторагодок, большая шишка отныне! Будет руководить черпаками, чтобы те, в свою очередь, гоняли салабонов и духов в хвост и гриву. На том и стоим!

— Гришин, вперёд! — гаркнул товарищ дембель Заступайло следующему черпаку.

УГ

Пафнутий Бубликов с робкой надеждой воззрился на очередного главреда. Которого уже по счёту? Впрочем, никто из предыдущих даже не заикался об аудиенции. А этот сразу пригласил — значит, есть шанс! Пафнутий искренне на это надеялся.

Первый из потенциальных издателей — Бубликов не помнил фамилии — спустя почти три месяца откликнулся-таки на его роман лаконичным е-мэйлом, в котором было всего две заглавные буквы: «У» и «Г». Наивный Пафнутий обратился за консультацией к «Яндексу», и поисковик сразу же направил его в гнуснопрославленное «Луркоморье», где вещи называются своими именами.

Потом были другие, и среди них особенно отличилась одна эмоциональная дама. Пафнутий даже запомнил, как её зовут: Конопляцкая. Эта Конопляцкая устроила ему по телефону натуральную выволочку, буквально изничтожив «Мага и дочь дракона». Целых полтора часа — за счёт Пафнутия, разумеется — она с видимым наслаждением доказывала начинающему романисту, что тот написал не просто лажу, а форменный антилитературный бред. Громила всё подряд: сюжет и фабулу, метафоры и аллюзии, стилистику и пунктуацию, образы героев и метаэфирных сущностей. Под конец, когда расплющенного Пафнутия можно было уже скатать в трубочку и милосердно спустить в мусоропровод или даже унитаз, забила последний гвоздь. Сказала, что, перефразируя Антона Павловича, молодых авторов фэнтезийного многостраничья про магов и драконов надлежит усердно сечь розгами до написания, приговаривая при этом: «Не пиши! Не пиши!»

И вот теперь Баранов. Если и он откажет.. .

— Понимаешь, какое дело, — сказал Баранов, сверля Пафнутия поверх очков своими маленькими свинячьими глазками, — мне понравилось! Скажу больше, и жене моей понравилось! И даже собаке — уж как она виляла хвостом, когда я читал!

У Пафнутия сладко ёкнуло сердечко: неужели свершилось? Его, наконец-таки, напечатают! После стольких мытарств и унижений! Он представил себе суперобложку с игривой цветастой картинкой, где прямо посередине золотыми буквами будет сиять название — «Маг и дочь дракона», а вверху, скромной вязью, имя талантливого автора — Пафнутий Бубликов.

— Но! — красномордый Баранов сделал внушительную паузу, и хрустальный замок надежд тут же пошёл густой сетью трещин. — Есть одна закавыка!

Весь превратившийся в ожидание Пафнутий попеременно краснел, бледнел и даже местами зеленел. Было в нём что-то эдакое, хамелеонское, регулярно проявлявшееся пред строгими начальственными очами.

— Я не понял, Пафнутий, самого главного: что тебя сношает? Можешь мне вот так прямо, как мужик мужику, объяснить, что тебя сношает?

Главред Баранов, чей литературный псевдоним, Джеймс Бэрандер, был худо-бедно известен невзыскательным любителям примитивных детективных опусов, щедро сдобренных туповатым псевдоамериканским юмором, оседлал любимого конька:

— Не обижайся, Пафнутий, говорю тебе как на духу! Читателю необходимо понимать, что тебя сношает! Без этого нет и не может быть сопричастности! А без этой долбанной сопричастности, скажи, на кой мне зазря тратить свои кровные бабосы? Знаешь, сколько пива я смогу высосать вместо того, чтобы приобрести твою фэнтезятину даже в самой дрянной обложке?

В том, что Баранов-Бэрандер силён по пиву, сомневаться не приходилось: с таким-то брюхом.. .

— Вот то-то! И, чтобы мне захотелось пожертвовать своим пивом ради твоей писанины, я должен понимать, что тебя сношает! А я этого так и не понял! И жена моя тоже! И даже собака не поняла! А мы, читатели, хотим, слышишь, Пафнутий, хотим знать, что тебя сношает! Хотим — и всё тут! Имеем полное потребительское право!

Хрустальный замок рассыпался невзрачной серой пылью, размазанный по стенке Пафнутий привычно стекал вниз. Всё! Похоже, творческая жизнь закончена. А без творчества зачем остальное? Пойти, что ли, утопиться?

Баранов вдруг саданул его ладонью по спине так, что едва не сшиб с ног, и расхохотался:

— Да не переживай, берём мы твоё унылое говно! Берём! У нас сейчас как раз серия подходящая в самом разгаре, а народ падок на серии. Дракон и кто там ещё, девка какая-то? Забыл, извини. Ну, да это и не важно. Будешь опубликованным автором! Будешь! Опубликованным!

Пафнутий уже не смел верить.

— Это я всегда так, с молодыми! Чтобы не зазнавались, засранцы! А то наваляет, борзописец, целый том тривиальнейшей лабуды — и ходит важный, нос задрав, павлин-мавлин! Таких надобно приземлять! Усёк? Не обижаешься на меня?..

***

Итак, что мы имеем?

Стал ли дизелист Темирбаев настоящим полярником? Нет, увы. И дело отнюдь не в том, что он не справился с пингвином. Если уже во вторую ночь снятся зелёные холмы родной Башкирии, то ледяной континент — не твоё место, однозначно.

Стал ли черпак Водолазов дедушкой? Формально, конечно, стал. А по сути, опять же нет. Он как был, так и остался «шестёркой», которую продвинул наверх простой алгоритм системы.

Стал ли Пафнутий Бубликов писателем? И в третий раз ответ: нет. Он пока что готовится стать опубликованным автором, а это немного другое.

Получается, инициация не тождественна левел’апу. Она — всего лишь определённый системный допуск, разрешение сверху. Для левел’апа же всегда должно быть движение изнутри, работа над собой. А это уж как пойдёт. Кто-то уверенно сделает шаг вверх, а кто-то лишь ногу поднимет, да так и застынет, словно в детской игре «Море волнуется раз», в ожидании непонятно чего. Как говорят в таких случаях немцы, «Jedem das Seine», каждому своё.

_