Выбор

Наглая красная машинка двигалась в потоке, нарушая одно правило за другим. Водители зло сигналили вслед и ругались.

— Жара-жара… жареное солнце… — фальшиво пропела Настя, глядя, как колёса фуры выдавливают расплавленное месиво, ещё утром бывшее асфальтом.

Её сын Леон — крепкий подросток четырнадцати лет — вцепился в ручку двери, будто намеревался выскочить на ходу, пока мать вынуждено сбавила скорость.

Мотор нетерпеливо взвыл: раз, второй, третий и…

— Ма-ам! — тоскливо проскулил юноша.

Но женщина не слушала, выкрутила руль, съехала на обочину и, чудесным образом преодолев кювет, вывела машину на грунтовую дорогу.

— Знаешь, когда я была маленькой, — пролепетала она своим тихим и невнятным голоском, — вон там была хорошая дорога.

Леон почувствовал, как сводит пальцы. Машину кидало на кочках из стороны в сторону.

— Дерево! Мам! Дерево!

— Кустик… — вздохнула Настя. — Досадно…

Молодая осинка хлестнула машину. Впереди были, казалось, непроходимые заросли. Хруст, треск, возмущённый шелест и… открылся зелёный тоннель. Колёса мерно зашелестели по асфальту, испещрённому трещинами и ямами.

Настя буркнула:

— Хм-м-м, как тут заросло всё…

Леон ненавидел ездить куда бы то ни было с матерью. Он вообще не понимал, как ей могли выдать права.

— Мост… — парень закрыл глаза. — Разрушен.

— Да ничего, вполне себе крепкий, — беззаботно прощебетала в ответ Настя. — Знаешь, мы раньше тут над рекой тарзанку делали и прыгали…

Машину перекосило, потащило влево. Леон приоткрыл глаза. Голова закружилась. Река казалась бесконечно далёкой. Опасно скрипела оголившаяся арматура. В воду посыпались камушки и обломки плит.

И всё же красная машинка благополучно выбралась на противоположный берег. Вдоль дороги, словно скелеты китов, потянулись разрушенные здания. Помойки выпущенными кишками развалились вдоль обочины. Тут и там на покосившихся столбах висели одиночные секции бетонного забора. Настя уставилась на развалины, сбавила скорость.

— Детский лагерь… был…

В проломе здания мелькнула серая фигура с необыкновенно белым лицом. Леон повёл плечами.

Фигура спрыгнула с высоты второго этажа и, упав на четвереньки, понеслась параллельно машине. Леон разглядел шкуру, хвост и белую маску — змеиную морду.

— Ты тоже это видишь?

Настя схватила подбородок сына и заставила мальчика отвернуться.

— Не смотри.

— Да кто это?

— Не знаю, но, по-моему, на таких лучше не смотреть, — добавила. — А вообще, говорят, что его увидеть — к беде.

Леон покосился — бегающий на четвереньках человек остался далеко позади. Разум представил, что вот-вот странный тип окажется на дороге перед машиной и бросится прямо сквозь лобовое стекло.

— А… кто-то после встречи с ним умер?

— Нет.

— Заболел?

— Нет.

— А что?

Женщина помолчала:

— Не знаю, но, говорят, плохая примета.

Леон поморщился: «Худшая страшилка из всех, что слышал».

— Так может это какой-то псих безобидный?

— Скорей всего, — безразлично ответила Настя и заметила. — А вот и бабушкин дом.

Леон помотал головой, так неожиданно показались крайние улицы посёлка. На некотором отдалении от прочих стоял новенький бревенчатый дом бабушки Оли. Юноша почувствовал себя самым счастливым человеком на всём белом свете. Ужасная поездка подходила к концу.

***

Леон с брезгливостью рассматривал красное здание поселковой школы. Толстые печные трубы, полуразобранные конструкции старой котельной.

— И чо, мне вот тут учиться? Да?

Ольга посмотрела на внука сверху вниз. Пока она могла себе это позволить, хотя с каждым годом приходилось всё старательней приподниматься на носочки.

— Сам виноват. Да и не всё так плохо, тут даже есть секция рукопашного боя.

Леон недоверчиво нахмурился. Он любил драться. Собственно, из-за драки его и отчислили из элитной платной школы, а потом из обычной городской.

— Хрень какая-нибудь…

Получил подзатыльник. Бабушка никогда не церемонилась, не миндальничала, не кривила душой.

— Замолчи. Мать довели на пару с отцом, теперь мне нервы мотать вздумали? Не выйдет! — в голосе женщины было столько ненависти, что Леон поёжился. — Если тебя вышвырнут и из этой школы, из моего дома тоже вылетите, и… — осеклась, сводя угрозу к шутке, добавила: — Чаёк заварю такой, что с унитаза не слезешь.

Леон не решился оправдываться или спорить. В молодости бабушка работала фармацевтом, и до сих пор к ней обращались за советом, как к знахарке. Вместо этого юноша спросил:

— А кто тренер?

— Отец Гермоген, наш батюшка.

Юноша минуту молчал, переваривая информацию, а потом взорвался таким хохотом, что стайка перепуганных птичек выпорхнула из густого кустарника, растущего вдоль дороги, и, сердито вереща, отлетела подальше.

— Батёк? В рясе? Юбочник в рукопашке! Да лучше б баба была!

Ольга обиженно, словно о ней самой сказали что-то дурное, заметила:

— Не «баба», а женщина. А отец Гермоген, я его хорошо помню по молодости, был военным инструктором, — томно вздохнула, словно вспомнив о сладком торте, улыбнулась. — Но… время идёт.

Леон потерял интерес к разговору. На крыше школы стоял тот самый человек в звериной шкуре и змеиной маске. Его силуэт, подсвеченный солнцем, виделся чёрным и тонким. Мальчик дёрнул бабушку за рукав:

— Ба-а-а… это кто?

— Ох, сгинь, нечистый! — принялась яростно креститься. Спохватилась и закрыла глаза внуку ладонями. — Не смотри на него, беды не оберёшься.

— Да какой беды-то? — вырвался из бабушкиных рук.

Женщина пожала плечами. Человек исчез. Должно быть, скрылся за трубами или спрятался на чердаке, окошко которого было открыто настежь.

***

Лето пронеслось одним длинным росчерком: поездка с мамой на море, поездка с папой на море, сбор овощей на огороде. С тех пор как развелись родители, всё было умножено надвое. Они словно играли в перетягивание каната: кто лучше заботится. Иногда Леона злило это противостояние, иногда смешило, но чаще оставалось чем-то вроде отдалённого комариного писка — слишком мало, чтобы как-то реагировать, слишком много, чтобы спокойно заниматься своими делами.

Сегодня мама нервничала. Она рано встала, напекла пирогов из замешанного с ночи теста, замочила мясо для шашлыка и съездила в город, в парикмахерскую. Обычный ритуал перед приездом бывшего мужа.

Леон критически осмотрел её: невысокая, нескладная, с тонкими острыми плечиками и беззащитно-растерянным лицом, она напоминала трогательную, но некрасивую девочку лет двенадцати. «Новая папина жена не такая. Светка высокая и попастая. Настоящая такая баба: и водит хорошо, и поёт красиво» — юноша испытал странное смешение чувств. Понимание — отца любят женщины, и он может выбирать. Ненависть — потому что тот бросил мать. Огорчение — он бы хотел что-то сделать, чтобы мама стала чуточку красивей, и их семья была целой, но не мог ничего придумать.

Отец приехал как всегда поздно. Денис критически осмотрел бывшую жену, убедился, что та ничуть не изменилась, удовлетворённо хмыкнул и по доброте душевной отсыпал ей несколько комплиментов.

Ольга, криво улыбаясь, позвала пить чай. Леон заглянул в заварочный чайник и понюхал его содержимое. Мало ли что на уме у бабушки и чем попотчует «любимого зятя». Заварка пахла обычно.

Мама сегодня, особенно нервничая, перебирала кисточки шали. Она несколько раз хотела что-то сказать бывшему мужу, но то ли не находила слов, то ли подходящего момента — сидела, молча глядя куда-то вдаль.

Ольга спросила:

— Денис, ты жене-то позвонил? Волнуется, поди.

Мужчина подмигнул Леону и приобнял его за плечи:

— Ей полезно, да?

Юноша неопределённо пожал плечами и обеспокоенно посмотрел на маму. Она побледнела, отчего полупрозрачные задорные веснушки стали заметней.

Леон спросил:

— Ма, ты в порядке?

Настя улыбнулась.

— Да, конечно, — заметила. — Денис, ты бы не пил пиво, ещё домой ехать. Остановят.

Мужчина подавился пирогом.

Леон подумал: «Это ещё зачем? Отец всегда остаётся с нами и едет домой только в воскресенье вечером». Юноша вопросительно всматривался в лица взрослых. В них происходили непонятные перемены. Мама ещё больше побледнела и стянула с плеч шаль, скрутила на коленях, будто хотела закрыться щитом от тяжёлого взгляда. Бабушка улыбнулась, словно одержала победу. Отец так сжал кружку, что та хрустнула, и острые осколки вонзились в кожу. В стороны брызнула пена, к ней примешались алые брызги крови.

Бабушка заохала, подскочила, принялась хлопотать. Мать попятилась, взяла телефон и стала звонить в скорую.

Денис нарочито весело рассмеялся, унял обеих женщин и, перемотав руку бинтом, заявил:

— Чего раскричались? Царапина. Ну, раз я тут не мил, — развёл руками, — не буду навязываться, — Леон, поедешь к нам со Светкой домой?

Юноша покачал головой. Он хорошо ладил с новой женой отца. Она была не вредная, весёлая тётка с подкупающе-простым взглядом на жизнь. Однако Леону не нравилось видеть, как отец говорит с ней и уж тем более — целуется.

Денис на миг снова сжал кулаки, зло прищурился, но тут же и улыбнулся:

— Ну ладно, как знаешь, — обратился к бывшей жене. — Настька, ты, что ли, любовника себе завела?

Она посмотрела на часы.

— Я пойду, мне документы надо отправить, — поднялась наверх.

Леон проводил отца до машины, тот часто дышал и даже закурил, что делал, когда крайне нервничал, спросил:

— С матерью всё в порядке?

— Да, — пожал плечами. — Что случилось-то?

Мужчина потрепал сына по волосам и улыбнулся: «Ничего».

***

Леон пришёл в школу, и повторилось то, что всегда раздражало. Мать приняли за его сестру. Один старшеклассник попытался с ней заигрывать, учитель чуть не усадил за парту, а завуч так долго и осуждающе смотрел, словно подозревал в страшном обмане. От всего этого юноша стал терять терпение. Ему захотелось поскорей уйти домой, запереться в комнате, поколотить грушу и убить кого-то в компьютерной игре.

Но вот, наконец, уладилось.

Мама стала щебетать о чём-то с другими родительницами, многие из которых ей оказались знакомы. Леон встал в линейку рядом с девчонкой-соседкой и та, о чудо, улыбнувшись, поздоровалась.

***

Жизнь стала налаживаться. Отец снова приезжал, правда, не с ночёвкой. Мама выполняла обычные свои действия: готовила, искала платье понарядней и угощала.

И вот семья собралась вместе. Леон рассказывал:

— В школе не такая уж и тоска, как я думал. Не совсем быдлостан сеновальный сидит. Тут есть парень такой, в мотоциклах разбирается, Женька, мы с ним вместе будем на рукопашку ходить.

Отец кивнул.

— Это дело. А как учителя?

— Да тётки как тётки. Есть там одна «Совунья», такая дотошная и сидит враскоряку, так что трусы видно.

Мать вдруг расхохоталась:

— Вера Семёновна, что ли? Господи, она и у меня вела и так же сидела. Всё время с собой глобус таскает, да?

— Ага, — криво ухмыльнулся Леон. — Ты ещё скажи, что у неё панталоны в горошек.

Бабушка стукнула кулаком по столу и одёрнула. Мать покраснела, тайком кивнула: «Ага». Леон озадачено почесал затылок. Отец потеребил повязку на руке. Бинт выглядел серым, грязным и истрёпанным.

— Ну ладно, поеду уже. Надо к врачу, швы посмотрит, — встал и зашагал к двери, обернулся, словно хотел что-то сказать, но, передумав, махнул рукой.

***

Гермоген Александрович вошел, и подростки выстроились в ряд, словно дрессированные собачки. Леон ухмыльнулся и нарочито-медленно встал на место, которое решил считать своим. Учитель негромко поздоровался, по очереди познакомился с новоприбывшими, пожелал им удачи и кратко перечислил правила техники безопасности и, так как позволяла погода, позвал на разминку во двор.

Леон отметил, что мужчина худ, седовлас, но при этом крепок, и к нему относятся уважительно. Юноше захотелось немного пошалить и развеять атмосферу серьёзности и дисциплинированности тренировки. Предвкушая победу, он обошёл Гермогена Александровича сзади, замахнулся и… оказался в куче прелых листьев. Молниеносное движение, и учитель как ни в чем не бывало продолжил объяснять какой-то приём Женьке.

Никто не обратил внимания на происшествие.

***

Женька и Леон сидели во дворе. Домой идти не хотелось, хотя становилось всё холодней, и начинался дождь. Высокие кроны деревьев то начинали яростно раскачиваться под порывами ветра и осыпали мальчишек жёлтыми листьями, то замирали.

Свет в спортивном зале погас. На крыльцо вышел Гермоген Александрович. Он сменил тёмный спортивный костюм на рясу и выглядел совсем иначе, чем на тренировке: сущий старик, сгорбленный, обессиленный.

Леон, преодолев боль в натруженных мышцах, подошёл и пожал учителю руку. Это был простой импульсивный жест.

Гермоген Александрович улыбнулся, словно бы через силу, и провёл сухой льдисто-холодной ладонью по волосам ученика:

— К концу года, если будешь упорно заниматься, поедешь с нашей командой на соревнования.

Леон улыбнулся, выпятил грудь и хотел похвастаться медалями и кубками, но осёкся. В глубоких карих глазах священника было что-то особенное. Может быть, понимание и усталость, а может, нечто большее — знание. Язык сам собой выболтал:

— Я видел человека в костюме кота и в змеиной маске.

Гермоген Александрович посмотрел вдаль, заметил:

— Скоро начнётся ливень. Я подвезу вас с Женей до дома.

— Кто он такой? Почему все считают, что увидеть его к беде? Зачем…

Кроткая улыбка старика прервала расспросы:

— Я называю его Дымком за то, что исчезает так же легко как появляется. Он никому не причиняет вреда, — уверено заявил отец Гермоген. — Это существо появляется перед теми, кому предстоит сделать трудный выбор, и даёт несколько лишних секунд подумать, что стоит делать, а что нет.

Женька подошёл и встал в полуметре, делая вид, что ищет что-то в телефоне. Леон задумался. Когда он ехал на машине с матерью и увидел Дымка первый раз, перед ним не стояло никакого выбора, да и когда шёл с бабушкой мимо школы — тоже.

— Это неправда.

Старик пожал плечами.

— Может быть.

Все трое пошли к машине — старенькой серебристой «Ладе». Леон раздумывал над словами старика:

— Моя мама и бабушка его тоже видели.

Неожиданно в разговор влез Женька:

— Значит, Дымок предлагал выбор им, а не тебе, но тебя это как-то касалось. Когда Славка хотел на спор разбить стекло в супермаркете, мы тоже видели этого чудика, а выбор нужно было сделать только одному.

Ещё одна полуулыбка Гермогена Александровича. Кажется, старик не любил говорить, а любил слушать.

Леон возразил:

— Но вы-то тоже могли взять и не дать ему разбить стекло. Кстати, подумаешь, великий выбор: стеклом больше, стеклом меньше, какая разница?

Женька вздохнул:

— Мы же не знали, что у его бабушки слабое сердце… — тяжело сглотнул. — Что старушка, услышав, что внук в милиции, сляжет. Родителей у Славки нет, так что после этого его отправили в приют. Знали бы, сказали б, чтоб не дурил.

— Весело тут у вас… — ухмыльнулся Леон, пытаясь понять, дурят его или говорят правду. Что это за тайна, если о ней вот так просто говорят? И что это за чудо, которое никого, кажется, не удивляет? — Шутите, что ли? И кто он вообще такой, этот Дымок? Человек или не человек?

— Хороший вопрос, — Женька пихнул друга в плечо. — А ты его самого спроси, если опять увидишь. Только вот, он по-человечески не говорит. У него нижняя челюсть разбита, так что не поболтаешь. Разве что по-змеиному!

— А это как? — удивился Леон. — Слова какие-то особенные?

— Ага: «Ш-ш-ш»! Отличное слово! — фыркнул. — Много ты видел говорящих змей или котов?

— Приехали, — заметил Гермоген Александрович.

***

Тренировки не было. Отец Гермоген извинился перед учениками и уехал по одному ему известным делам. Женька предложил погулять по заброшенному лагерю. Леон согласился.

— Только сначала давай сумки домой скинем. Неохота с формой таскаться.

— Оки, но давай к тебе, а то меня мамка домой загонит, — страдальчески закатил глаза Женька.

Леон ухмыльнулся, чувствуя своё превосходство и взрослость.

— Меня-то фиг загонишь, — и, поймав завистливый взгляд друга, приосанился и пошёл вразвалочку. Попросил друга: — На крыльце подожди.

Он вошёл в прихожую и нахмурился: на коврике стояли мужские туфли, а на вешалке висел плащ. Впрочем, юноша тут же улыбнулся, вещи оказались знакомыми и принадлежали отцу. Странно было одно — то, что во дворе не оказалось знакомой машины. Со второго этажа слышалось раздражённое ворчание. Леон сощурился и ведомый любопытством пошёл по лестнице тихонечко. Расслышал отцовское:

— Да ну, конечно! Пятнадцать лет было надо, а тут не надо? Ты меня за дебила держишь? Кого ты себе нашла? Я о тебе, дурёхе, забочусь, ты ж ни черта сама делать не можешь. Ты, между прочим, с ребёнком живёшь, нашла с кем бухать?

Мать робко оправдалась:

— Ты знаешь, я не пью.

— Не пьёт она! — хрипло рассмеялся. — Ты рожу свою видела?

Леон никогда не слышал, чтобы отец разговаривал в подобном тоне. Он открыл дверь и увидел рассыпанные по полу нитки, клубки вязания, перевёрнутое кресло, рассыпанные листы бумаги, вжавшуюся в стену мать. Отца, низко склонившего голову и ссутулившего плечи. Его было трудно узнать.

Денис обернулся, увидел сына и сразу переменился. Вместо хмурого недовольства в нём появилась растерянность и беспокойство.

Настя улыбнулась беззаботно и широко, словно ничего и не случилось:

— Ты вернулся? А мы с папой порядок наводим. Если хочешь кушать, то там на столе…

Леон фыркнул:

— Какие же вы придурки! — отшвырнул ногой стул. Его обидели слова матери. Хотелось крикнуть: «Хватит вешать на уши лапшу! Хватит мне, как маленькому, рассказывать сказки. Ты хочешь меня защитить? Ты себя то защитить не можешь! Ничтожество!» В груди стало горячо. То, что чувствовал Леон, было ненавистью. И ненавидел он мать. Внутренний голос шепнул: «Почему её?» А рой мыслей накинулся и принялся жалить: «Потому что всё было нормально до того, как ей вздумалось запрещать отцу оставаться с ночёвкой. Раз уж завели этот дурацкий ритуал встреч и расставаний, нечего было его нарушать! Потому что я, вообще-то, взрослый человек и, наверное, можно сказать как есть! Потому что нечего было бухать, пусть это и было два года назад, так что в реанимации с того света вытаскивали!»

Он сжал кулаки, хотел вернуться наверх, высказать то, что думает, но остановился: «Отец сам разберётся. Если мать взялась за старое, он это живо выяснит. Значит, вот почему вещи разбросаны? Отец искал бутылку?» Наступило тупое бессильное оцепенение. Ему вдруг показалось, что он лишний в доме, ревниво фыркнул: «Отец приезжает не ко мне, а к ней, а на меня им обоим на самом деле плевать!» Глянул в зеркало, встряхнулся и с улыбкой вышел к другу:

— Ну, пойдём, гульнём, только сначала в магазин, — подмигнул. — Есть отличная идея.

***

Настя побежала навстречу. Леон шёл на нетвёрдых ногах, был грязным, всклокоченным. Она попыталась обнять сына, помочь дойти до дома, но тот отшвырнул её. Женщина повалилась в грязь, затравленно зыркнула, подскочила и бросилась снова. Леон отпихнул, хотя уже не с такой силой, и поковылял к дому. Настя поплелась следом.

Ольга вышла на крыльцо и, не размениваясь на нравоучения, схватила веник и принялась мутузить внука.

Леон огрызнулся бранью, ввалился в прихожую, стянул комки грязи, в которых с огромным трудом можно было угадать кроссовки.

Настя попыталась заговорить, но Ольга оборвала:

— Пусть проспится. Я сама его в чувства приведу, а ты иди, ложись.

Женщина послушно отступила.

Леон огляделся. Стены качались, предметы расплывались и среди этой свистопляски увидел лицо матери, до крови закусившей губу, с глазами полными отчаяния.

***

Утро началось с головной боли. Бабушка смотрела, ворчала, а потом смилостивилась и дала какой-то противный отвар, от которого стошнило, но стало легче. Потом пришла продавец — Ольгина знакомая. Мстительно ухмыляясь, рассказала:

— Пришли эти двое: твой внучёк и пацан с соседней улицы. Пока белобрысый мне зубы чупачупсами заговаривал, этот, — кивнула на смурного Леона, — хвать бутылку водки — и бегом.

— Я отдам деньги, — нервно барабаня ногой по полу, сказала Ольга и почему-то любовно глянула на веник.

— Нет, белобрысый кинул на прилавок как раз расплатиться, заранее посчитали, сколько денег надо, алкоголики малолетние. Етиху их на ель. Но я так подумала, надо же зайти сказать! Что за выходки такие?! Пусть отец поговорит с ним по-мужски.

Настя вжала голову в плечи. Леон поёжился. Им была дана последняя попытка научиться жить «без приключений». Юноша бросил молящий взгляд на бабушку: «Не хочу жить у отца, не хочу, чтобы Света изображала заботливую мачеху».

— Обязательно расскажем, — заверила Ольга, но по её глазам стало понятно, что она больше не злится и не выдаст.

Продавщица ещё немного поохала и ушла. На несколько минут Леон остался наедине с матерью. Настя спросила:

— Зачем ты так, если захотелось попробовать, я бы вам сама купила, дала бы закуски и по домам развела бы.

Леон снисходительно ухмыльнулся, потрепал мать по волосам, словно это она была подростком:

— Да не буду, а то Гермоген зашибёт, — потом осторожно спросил: — а ты не пьёшь?

Настя отпрянула, словно её оскорбили, губы задрожали, казалось, вот-вот заплачет от обиды:

— Нет. Ну почему вы мне это припоминаете? Тогда… — и замолчала. Тогда навалилось всё разом: умер отец, единственный человек, который не смотрел свысока, Денис заговорил о разводе, у Леона появился первый привод в милицию. Мир развалился на части. Она улыбнулась и сжала кулачки, словно готовясь к бою. — Нет, теперь я привыкла.

— К чему? — спросил Леон.

Но вошла бабушка и разговора не получилось.

***

Леону было жарко. Он ворочался, пот лился градом. Не помогала ни открытая форточка, ни сброшенное одеяло. Сон короткими отрывками играл путаные мелодии, знакомый голос принялся объяснять: «Он даёт мгновение. Одно маленькое мгновение, чтобы передумать, принять решение. Дымок молчит. Он никому не даёт советов, не осуждает, не делает зла, но люди всё равно его ненавидят, ведь винить за свой выбор потом будет некого. Гораздо удобней жить, ссылаясь на обстоятельства». Мальчик открыл глаза и увидел отца Гермогена в длинной рясе на фоне серебряного от лунного света окна. На его руках сидел большой серый кот то ли в змеиной маске, то ли с оборванной до костей мордой. Леон махнул рукой:

— Уйди отсюда…

Видение послушно растворилось, оставив вместо себя криво висящую занавеску с узором — крупными светлыми цветами. Леон сел на кровать, открыл окно. В комнату влетали и тут же таяли мелкие робкие снежинки. Юноша вдохнул густой холодный воздух — словно выпил живой воды — и юркнул под одеяло. Снова тяжёлый сон накрыл долгой волной и принёс с собой жар.

Он увидел мать, она сидела за рулём, не двигала губами, но слышался голос: «Сколько возможностей прекратить пытку одиночеством и ревностью: уйти на встречную полосу под фуру, сорваться с этого чёртова моста, врезаться в бетонные стены старого лагеря, и всё кончится! Миг — и не надо отвечать за себя и за сына! Не надо улыбаться матери и знакомым, не надо с ужасом ждать, когда станет заметно, что… умереть. Нужно просто умереть!»

— Мама! — заорал Леон и подскочил, бросился в соседнюю комнату, распахнул дверь.

Она сидела и вязала маленькую детскую кофточку на младенца. Услышав шаги, отвлеклась от работы, задумчиво посмотрела на часы:

— Что-то я засиделась. Когда вяжу, вообще ни о чём не думаю.

— Это кому? — тяжело дыша, спросил Леон.

— Так через дорогу девочке скоро рожать. Мне кажется — хороший подарок соседям. Это же не город, тут принято друг с другом знакомиться, ходить в гости, — заметила, какой сын бледный, и что мокрая рубашка липнет к телу. — Ты не заболел? — отложила клубок и вязание, усадила на свою кровать, потрогала лоб. — Ты весь горишь. Простудился, пока валялся по канавам, что ли? — заворчала, кляня тренировки на свежем воздухе, погоду и почему-то школу.

Леону стало спокойно, зевая, он буркнул:

— Ты же никогда не думала о самоубийстве?

Настя вздрогнула, с трудом удержала в тонких пальчиках заплясавший ртутный термометр, соврала:

— Никогда.

***

Проболев неделю, Леон обнаружил, что ни в школе, ни на секции ничего не изменилось. Соседка Машка делала вид, что не замечает. Женька грезил собрать отличный мотоцикл. Учителя пытались растормошить учеников. Изредка это удавалось.

На перемене Женька заметил:

— У тебя мама такая красивая.

— Ты это с чего сейчас? — проследил направление взгляда друга.

Она стояла возле школьного крыльца и разговаривала с отцом Гермогеном. Тот, видимо, закончил дела в приходе и отправился на свою вторую работу.

Леон пожал плечами.

— Обычная.

Женька вздохнул, и взгляд у него стал подозрительно мечтательным. За этот взгляд он получил тычок кулаком под рёбра. Ничуть не обиделся и заметил:

— Я видел машину твоего отца возле леса вчера. Мать что? Запретила тебе с ним видеться?

— Нет. Он вчера не приезжал. Ты перепутал.

— Я? Перепутать одну машину с другой? — казалось, Женька набросится и свернёт приятелю шею за такие наветы, фыркнул. — Я с твоим батей даже поздоровался. Может, он меня тоже перепутал, когда спросил, как у тебя дела в школе?

— Да ну, не знаю, может, документы какие-то забирал, он как бы у моей мамки начальник, — отмахнулся Леон. — У него, по-моему, бзик, что типа у неё хахель появился, — хихикнул и покрутил у виска.

— А чо, будет у тебя новый батя, — кивнул в сторону окна.

Тонкая фигурка в чёрном пальто медленно брела по школьному парку. Её нагнал какой— то мужчина, и они пошли вдвоём. Леон отмахнулся:

— Да, ну и что? Мать отца любит.

Женька спросил:

— Но они же развелись? И он-то сам женился?

Мальчишки помолчали минуту, тут же сменили тему и забыли о неоконченном разговоре.

***

Тренировка прошла на славу. Леон был очень доволен собой. Бабушка Ольга, которая пришла посмотреть, как занимается внук, горделиво заметила:

— А ты молодец. А я, если честно, боялась вас к себе брать. Думала, что ты тут дел натворишь, Настька тебя под мышку подхватит и ещё куда-нибудь отправится, а мне расхлёбывай.

Леон вспомнил, как увидел человека в кошачьей шкуре на крыше школы: «Значит, тогда тоже решал не я, а бабушка? Разрешить пожить или прогнать?»

***

Женька хохотал так, что газировка полилась из носа. Леон продолжал:

— Ага, а Машкина мать говорит…

Их вечернюю прогулку прервал дождь. Холодный, гадкий, ледяной ливень хлынул с ноябрьских небес, делая одеяло тонкого снега похожим на шкуру далматинца. Мальчишки распрощались и побежали в разные стороны от перекрёстка. Леон прямо. Женька налево.

В высоком бревенчатом доме в окне кухни горел свет. Женская фигурка приникла к стеклу.

Леон решил напугать мать и пробежал вдоль забора, чтобы не заметила.

Настя вышла на крыльцо с зонтом и посмотрела влево и вправо:

— А ну, быстро домой!

Леон захихикал, прячась в тени безлиственного кустарника и козырька гаража. Мать закуталась в великоватую куртку, вышла за калитку, приложила руку ко лбу, пытаясь разглядеть сына за пеленой дождя. На перекрёстке стоял какой-то человек.

— Эй! Домой, я сказала! — крикнула она незнакомцу, принятому за сына.

Леон зажал рот рукой и захихикал: «Вот, мужик удивился!» В темноте вечера и в пелене дождя предметы казались нарисованными грубыми мазками. Юноша уже решился выскочить и напугать маму, как вдруг почувствовал, что рядом, прижимаясь плечом к его плечу, кто-то сидит. Обернулся и увидел того самого ненормального в кошачьем костюме. Вблизи змеиная маска казалась живой. Она двигалась, чешуйки переливались, длинный змеиный язык пощекотал щёку Леона, и до слуха донеслось шипение. В голове послышалось: «Я был человеком… » — возник образ юноши с разбитым выстрелом лицом. Рот, неспособный ни на какой звук, кроме шипения. Безоружный заложник, принятый за убийцу, ах, если бы у снайпера было время подумать…

Мать уверенно двинулась к тому, кого приняла за сына.

Дымок побежал вдоль забора и поманил за собой Леона.

На перекрёстке заросли были особенно густыми, кое-где на них висели обледеневшие листья. Леон почти лёг в грязь, чтобы не быть замеченным.

— Что мне делать? Дымок, эй!

Существо кивнуло и прижало по-кошачьи короткий палец к щели рта.

Леон увидел, как мать замерла на миг. Поняла, что обозналась, но почему-то не рассмеялась, объясняя чужому человеку свою ошибку, не развернулась, чтобы идти домой, а придвинулась вплотную, подняла руку с зонтом, чтобы защитить и мужчину от дождя. Незнакомец, лицо его было спрятано в глубине капюшона, тронул отворот куртки женщины. Леон вдруг понял: «Задушит или свернёт шею! Может, это тот самый, кого папка караулит?» — почему-то разозлился на мать, устыдился своих чувств. Он вдруг подумал о том, что всегда относился к ней, как к части себя. Как к части отца. Клею, скрепляющему воедино разрозненные осколки.

Дымок снял с себя змеиную бледную маску и приставил к лицу Леона. Мальчик увидел мутную картину будущего: короткое сильное движение рук и мамина тонкая шея ломается. Её маленькое лицо удивлённо смотрит в вышину тёмного беспросветного неба. Почему-то слышится детский плач.

— Не-е-ет! — Леон схватил попавшийся под руку камень и выскочил на дорогу. Бросился на мужчину. — Вот тебе!

Мать что-то кричала. Мальчик, словно одержимый, колотил закрывающегося от ударов человека. Ещё удар, и мужчина упал, из-под капюшона полилась кровь, искрясь розовыми сполохами в свете фонарей. Рука поднялась в последней попытке защититься.

Леон занёс камень, точно зная, что если опустит руку — убьёт человека.

Серый туман пронёсся и заставил время стать длинней. Человек попытался развернуться, капюшон сполз, открывая перекошенное лицо. Леону показалось, что видит самого себя. В голове мелькнуло: «Отец?»

В голове вспыхнули слайды. Машина стоит в зарослях, караулит измену. Сигарета исчезает за сигаретой, час убегает за часом. Звонит телефон, на экране имя «Света», но отец не берёт трубку.

Леон отбросил в сторону камень. Потребовал:

— Мама, иди домой!

— Ты что сделал? Ты с ума сошёл? Леон, ты взбесился? А? Что ты на себя нацепил?!

— Иди домой! — рявкнул Леон, и сбросил с лица бумажную маску с намеченным ртом и глазами-прорезями в лужу. Юноша помог отцу подняться, прошипел в окрашенное алым лицо: — Она не клей, чтобы чинить твою… — осёкся, — нашу жизнь. Она тебе не вещь, — задыхаясь от набегающих слёз. — Думаешь, всю жизнь будет жалеть тебя?! Слушать, как ноешь? Она мне мать, а не тебе! Не приходи к нам, — голос задрожал. — Радуйся. Она тебя не предаст. Она не прервёт этот ваш тупорылый ритаул. Будет, как дура, ждать, издеваться над собой, она по-другому не умеет!

Леон нагнал мать, идущую без зонта, ошарашенную, спотыкающуюся на ходу, обнял за плечи. Они вошли в дом.

Настя скинула мокрую куртку, сняла резиновые сапоги. Леон помог матери добраться до кресла, встал перед ней на колени и поцеловал кончики пальцев рук. Отец всегда говорил: «Хорошая ты, Настька, баба, ещё б красивая была, и цены б тебе не было». Мальчик заглянул в мамино лицо и подумал, что не видел никого лучше.

— Прости меня, мама, — прошептал он.

Настя всхлипнула, разразилась потоком слёз. Она не разрешала себе плакать очень давно. Накопившаяся горькая обида горячим потоком слов и крика излилась на сына. Руки колотили плечи Леона. Он, не отвечая, терпел и повторял: «Никого лучше нет».

Мать заглянула в глаза сыну:

— Мне бы хотелось побыть одной…

Леон кивнул и, пытаясь ободрить, улыбнулся. Он с ужасом смотрел в знакомое лицо, на котором проступали то змеиные черты, то уши становились кошачьими. Знал, что мама стоит перед выбором.

— Не убивай её, — тронул живот матери, — и себя, ты нужна нам.

Настино лицо исказилось, состарилось.

— Он… сказал, чтобы я шла к врачу, что ему не нужны проблемы со Светой, а я…

Леон обнял мать, укутал в тёплый плед, усадил в кресло: «А ты не можешь перестать наряжаться для него и ждать. Ты не знаешь, как это жить для себя самой, и тебе очень нужно о ком-то заботиться». Заметил:

— Ты так и не довязала, нельзя бросать начатое, ты сама говорила, — протянул вязание. — Ты говорила, что думать только о себе плохо, и мне кажется, я тебя наконец-то услышал.

Настя взялась за спицы склонилась над работой. Леон вышел в прихожую, не включая свет, выглянул в темноту ночи. Отец стоял возле своей машины, рядом плясала серая полукошачья, получеловеческая тень. В шёпоте дождя слышалось змеиное шипение. Леон подумал: «Как жаль, что ты не хочешь говорить» — и возненавидел Дымка всем сердцем. Подросток огляделся и, увидев топор для колки дров, взялся за его рукоять. Отец то сжимал кулаки и делал шаг к дому, и тогда в синем свете фонаря его лицо напоминало демоническую маску ярости, то отступал и становился растерянным. Леон прошептал: «Папа, уходи, успокойся и тогда возвращайся. Я тебе не позволю… пожалуйста, сделай правильный выбор».

-