Глава 21 - Боящийся несовершен в любви

Работа категорически не клеилась. Кафтан из красной объяри был давно отправлен на предстоящую выставку, и теперь неутомимой Людмиле Александровне достались покровцы[1] из какого-то старинного Евхаристического набора[2], но реставратор музеев Московского Кремля совершенно не знала, с какой стороны к ним подступиться. Тем более, судьба Майи Николаевны не давала ей покоя. Оспа! В двадцать первом веке! Где можно было её подцепить? На Гоа своём или где там она была… всё равно странно: даже в не очень цивилизованных странах чёрная оспа побеждена окончательно. Оставлены только два образца вируса для изучения, но они хранятся под семью печатями в лабораториях и вряд ли могла произойти утечка.

«Покровцы литургические. Парча, лицевое шитьё, жемчуг. Россия, XVII в. Предположительно работа царевны Ирины Михайловны» — сообщила этикетка. Про царевну и лицевое шитьё понятно, а вот что такое эти самые покровцы и какими они должны быть? Людмила Александровна достала с полки словарь церковных терминов — реставратору, имеющему дело с дореволюционной историей нашей страны, он обязательно рано или поздно понадобится — и стала искать там.

«Покровцы — крестообразные платы, которыми покрываются дискос и потир. Первоначально предназначались для защиты от мух и пыли, позже, с распространением византийского обряда, стали носить символический смысл».

Примерно понятно. Что такое потир, знает даже невоцерковлённый человек, имеющий дело с церковной утварью. А вот дискос — что такое? Тот же словарь, открытый на букве Д, подсказал, что дискос — это блюдо на ножке, на котором преломляют хлеб для совершения Евхаристии.

Ото всего этого — и терминов, и предметов, и их функций — веяло приятной древностью. Вот ведь, христианству две с лишним тысячи лет, а до сих пор преломляется хлеб, и не просто где-нибудь, тяп-ляп, а на специальном сосуде, только для этого предназначенном. И вино — только в этой чаше, которая зовётся Потир и предназначена именно для этого вина. Людмиле Александровне как настоящему реставратору — «историку вещей», как она себя иногда называла — чувствовалось, что именно это — седая древность, неизменность, непрерывность произносимых молитв, используемых предметов — и освящает, наполняет этот обряд или, как говорят верующие, Таинство.

Чтобы хорошо отреставрировать предмет, нужно хорошо понимать, что это и как использовалось, представить себе его в действии, прочувствовать его душу, суть. Если кафтан Петра Второго рассказывал и показывал чудесные и грустные истории об охотах, пирушках и одиночестве, то покровцы, шитые, возможно, рукой царевны Ирины, сестры Алексея Михайловича, потянули в храм. Словарной статьи не хватало, захотелось увидеть воочию. Какой у нас там ближайший праздник? Послезавтра воскресенье, но до послезавтра ещё жить и жить. Открытый в интернете церковный календарь сообщил: завтра, в субботу, двадцать восьмого августа — Успение Пресвятой Богородицы.

Людмила Александровна Орехова была человеком образованным и знала, что Успение — это день, когда умерла Дева Мария. Но что же в этом праздничного? Ученики Христа, должно быть, успели к ней привязаться — и тут… Смерть — явление закономерное и неизбежное, но почему это праздник, Людмила Александровна понять не могла. Скорбный должен быть день, печальный. Но печальные дни не отмечают в календарях красным цветом. Кремлёвский реставратор собралась было поразмыслить об этом на досуге, но тут приятной мелодией зазвонил мобильный.

— Алло! Сонечка? Что такое?.. Да ты что! Кошмар какой!.. Да, Мартин, конечно, герой, ничего не скажешь… Конечно не против, что ты!.. Мама знает?.. Ну, вот тут даже не знаю как лучше… Конечно, сейчас приеду: ради такого дела!

Узнав все подробности происшествия с внучкой, Людмила Александровна отпросилась с работы пораньше: всё равно работа не шла. Хоть дело и обошлось, но только чудом, поэтому лучше было успокоиться в кругу семьи. Раз так вышло, Людмила Александровна готова была и Мартина включить в этот круг.

Ещё через пять минут позвонили из полиции: они обязаны были отчитаться о происшествии. Доложили сухо, чётко и по существу. Людмила Александровна благодарила, пока стражи правопорядка не положили трубку.

Папе Соня тоже позвонила и, вместо того чтобы ехать к нему (всё равно уже бессмысленно), пригласила его к себе. Папина жена с маленьким Саввой остались дома, а вот Глеб решил за компанию пообщаться со сводной сестрой: не сказать, чтобы они были особо близки, но приятельствовали. Просто виделись редко. У папы, конечно, была важная работа, но после рабочего дня он согласился приехать.

Соня настаивала, что во главе стола должен сидеть Мартин. Это ведь он — герой. Юноша стеснялся и всячески отнекивался. Он не любил большие малознакомые компании, поэтому старательно напускал на себя холод. И он, и папа, и бабушка дружно усадили на почётное место Соню, но она тут же побежала на кухню, чтобы помочь бабушке донести чай и сладкое.

— Как хорошо! — воскликнула Людмила Александровна, наконец усаживаясь. — Как здорово вот так собираться по вечерам в кругу самых близких людей, — она обеспокоенно огляделась, отыскивая глазами дочь, но Евгении Петровны ещё не было.

— Тогда я лишний, — засмущался Глеб — широкоплечий довольно стройный юноша среднего роста, не страшненький и не красивый, а такой, самый обыкновенный, кареглазый и рыжеватый.

— Да ну что ты! Если ты Никите как сын, значит, мне как внук! — улыбнулась бабушка, — просто мы видимся редко, вот что… а ты чем сейчас занимаешься?

— Сочиняю монстров для компьютерных игр. Нет, серьёзно. Не только внешность, характеристики тоже.

— М-да, забавно, — хмыкнула Людмила Александровна, а Мартин усмехнулся недобро и настороженно. Он, в отличие от Глеба, совершенно не чувствовал себя лишним. Сонин отец, Никита Алексеевич, ему понравился, а вот этот юноша — нет, хотя почему, наверное, сам Мартин не смог бы ответить. Просто не понравился, и всё. На подсознательном уровне.

Услышав смешок, Глеб воззрился на мелкого шкета с горделиво поднятой головой и спросил беззлобно, но с вызовом:

— А сам-то ты чем занимаешься?

— Спасаю Соню от монстров, причём реальных, — холодно ответил Мартин, — это уж поважней твоих компьютерных страшилок.

— Это ты молодец, — понимающе кивнул Глеб, — а вообще, по жизни?

— Этого мало?

Их спор прервался: Соня внесла в комнату пирог собственного приготовления, с яблоками. Она стояла под большой люстрой, освещавшей комнату, в домашнем платьице, сиреневом с синим и жёлтым узором, в нелепо больших рукавицах-прихватках, с противнем в руках, такая тоненькая по сравнению с рукавицами, пирогом и большой комнатой, что захотелось её немедленно обнять. Оба парня рванулись забрать у Сони тяжёлый противень. Недобро глянули друг на друга, потолкались плечами и оба одновременно схватились за край противня.

— Ай! — Мартин, обжегшись, отдёрнул руку. Глеб удержал и окинул соперника победоносным взглядом. Помог Соне поставить противень с пирогом на стол.

— Ой, ребята! Ну что ж вы! — воскликнула Соня, — я бы и сама справилась, я ж с прихватками! — девушка метнулась к аптечке, покопавшись, достала оттуда пантенол. Схватила Глеба за пострадавшую руку и обильно залила ладонь белой пеной.

— Как же я теперь есть буду? — засмеялся парень, заметно смутившись.

— Не переживай, быстро впитается, — хмыкнула Соня и подошла с баллончиком пантенола к Мартину.

— Перетерплю, не маленький! — буркнул юноша, нарочно спрятав руку в карман. И столько холода было в его тоне, что Соне стало больно. Но с чего? Что не так? Девушка попыталась заглянуть в дорогие серые глаза — они были совершенно непроницаемы и подёрнуты мартовским ледком. Пожав плечами, девушка села за стол и стала помогать бабушке нарезать торт. Куски выходили неровными, то больше, то меньше, Соня уронила из рук чашку, и та разбилась с печальным звоном, и всё валилось из рук. В конце концов она не выдержала, извинилась и вышла в кухню.

Что с ним? Стесняется незнакомой компании? Но с ней он давно уже, с самого первого дня Крыма, не был таким ледяным. Обиделся, что она первым обработала ожог не ему, а Глебу? Глеб просто был в тот момент ближе, да и за поднос держался дольше. Что вообще происходит? От бессилия Соня даже заплакала. Потом успокоилась и заглянула в комнату:

— Март, можно тебя на минутку?

Как нехотя он поднялся! Как нарочно медленно, вальяжно даже, вышел в коридор! Соня взяла его за руку — не сопротивлялся, но и не дрогнул. Увела в кухню, прикрыла дверь.

— Что происходит?

Мартин молчал и смотрел на неё двумя колючими серыми льдинками. И даже хмельные искорки в этих льдинках (за столом был не только чай, но и вино) казались не весёлыми, а застывшими. Пустив слезу украдкой на кухне, Соня взяла себя в руки, но этого холода вынести не смогла и снова заплакала.

Не сразу, но через какое-то время она почувствовала под лицом футболку Мартина, а на спине — его руки. Так и стояла, уткнувшись, и плакала, и сквозь слёзы спросила:

— Ты чего?

— А ты чего плачешь? — напускное равнодушие в голосе. — Всё ещё переживаешь утреннее?

— Нет. Просто больно, когда ты такой… никогда таким не был со мной. Что стряслось?

Мартин глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.

— Понимаешь, мне шестнадцать лет…

— И что?

— Я вдруг посмотрел вокруг, Сонь. Я выбиваюсь.

— В смысле?

— Ну, вот Глеб, например… взрослый. Я ему кажусь смешным и глупым. Твоё спасение — цепочка совпадений, которой я просто сумел воспользоваться.

— Ну и что? Не всё ли равно, кому ты каким кажешься?

— Укол самолюбию, — Мартин горестно усмехнулся. — Но дело, вообще-то, не в этом.

— Так в чём же?

— В том, что я и тебе должен казаться смешным и глупым. Как Саньке: нелепый младший брат, непонятно зачем нужный, который ничего из себя не представляет, ничего не делает, и ничего путного из него не выйдет.

— Ну что ты! — Соня не верила своим ушам.

— У тебя просто узкий круг общения. Поэтому ты выбрала меня. Но рано или поздно ты найдёшь себе кого получше.

Соня смотрела на него долго и внимательно. Спросила растерянно:

— Ты не веришь в мою любовь?

— Верю, Сонь. Сейчас верю.

— А потом? — девушка нахмурилась.

— А потом я очень боюсь. Мы так радовались, что опасность миновала, что не разглядели её с другой стороны.

До Сони наконец дошло:

— Погоди, ты что, ревнуешь?.. с чего ты? Глеба я едва знаю, да и вообще, он не в моём вкусе, да и вообще Глеб — брат. Пусть сводный, неважно.

Мартин взял Соню за подбородок.

— Я просто везде вижу угрозу. Физически тебя у меня не забрали, и никто не заберёт, но могут увести морально. Я не имею права жаловаться, и всё-таки я до паники этого боюсь. Сильнее даже, чем того, что могло произойти сегодня утром. Потому что от этого я тебя спас. А от того не смогу.

Соня молчала. Слова Мартина резали как ножом, от этого было больно и текли слёзы. Не зная, как доказать ему свою любовь и её долговечность, решила сделать это без слов: запустила пальцы в его кудрявые волосы, совсем золотые, поцеловала в льдистые глаза — хоть бы оттаяли! — кончик носа, щёки…

— Сонька, а чего ты плачешь? — снова спросил Мартин. Он уже выглядел почти как раньше, глаза понежнели и стали лучиться.

— Больше никогда таких вещей и думать не смей! — попросила девушка с наигранной строгостью.

Горячий, долгий, сумасшедший поцелуй запечатал её решимость и верность. И только присутствие гостей, пусть и за стенкой, удержало их от перехода заветной границы.