Глава 17 - Дела семейные

— Сонечка? Привет! Что-то рано ты, из ночного-то клуба! — Людмила Александровна по привычке протянула внучке тапочки и подала полотенце, хотя Соня и сама прекрасно знала, где это всё лежит. Бабушка считала этот ежевечерний ритуал своей обязанностью, проявлением заботы.

— Бабушка! Надо поговорить. Очень.

— Вымой руки и пойдём на кухню, поговорим.

По Сониному разумению, разговор не требовал отлагательств, но пришлось подчиниться и вымыть руки. Покончив с этим, девушка прошла на кухню, где её уже ждала тарелка пельменей, солёный огурец на блюдечке и стопка испечённых бабушкой оладий.

— Ну, что стряслось? — спросила Людмила Александровна. — С Мартином поругалась?

— Что ты! Мартин такой замечательный… дело не в этом.

— В чём же? Замуж собралась?

— Звали, — улыбнулась Соня, — согласилась, только не сейчас. Но дело очень серьёзное. Мы там, в клубе, маму встретили. С этим, как его… Василием Геннадьевичем. И знаешь что? Он ко мне приставал!

— Сильно? — напряглась бабушка.

— Ну, смотря что для тебя сильно… а если серьёзно, сильно Мартин не дал.

— Боже! Я надеюсь, он не пострадал?

— Бабушка! Как ты можешь иронизировать! Я тебе говорю, Василий Геннадьевич ко мне приставал, понимаешь? Делал непристойные намёки! А мама говорит, они сегодня расписались… это что же получается?

— Я ничуть не иронизирую, что ты, Сонечка, просто всерьёз переживаю за Мартина.

— А за меня не переживаешь? А за маму?

Людмила Александровна тяжело выдохнула.

— Упустила я Женьку… я пыталась с ней поговорить, но она и слушать не стала… Значит, вышла всё же замуж за этого… и матери родной не сказала!

— И дочери тоже. Я случайно узнала, в клубе… Что теперь делать, бабушка? Мартин считает, что переезжать к нему, но я же не могу вот так вот, с бухты-барахты. Там Надежда Мефодьевна, там Катя с Санькой, куда ещё к ним я?

Бабушка задумалась. Как раз в эту минуту хлопнула входная дверь, и на пороге появились Евгения Петровна и Василий Геннадьевич.

— Добрый вечер! — ехидство в бабушкином голосе было скрыто нарочно плохо.

— Здравствуйте! — очень вежливо ответил мужчина и даже улыбнулся.

— Привет! Мам, можешь меня поздравить, я замуж вышла.

— Что ж, поздравляю вас обоих. Женечка, как приведёшь себя в порядок, приходи на кухню, есть разговор.

— Ой, мам, опять нотации?

— Постараюсь без них.

Вошедшие переоделись, вымыли руки, и Евгения Петровна оставила новоиспечённого мужа в комнате, звонко чмокнув в щёку и прощебетав молодо и весело:

— Скоро вернусь.

— Ну? — резко спросила Евгения Петровна, не переступив ещё порога кухни. Людмила Александровна кивнула на стул. Женщина нетерпеливо села и переспросила:

— Ну?

— Во-первых, не нукай, я тебе не лошадь. А во-вторых, скажи, пожалуйста, вы с Василием Геннадьевичем здесь жить собираетесь?

— Пока да.

— «Пока» — это сколько?

— Ой, мам, тебе что, жалко, что ли? Он не лишний рот, он работает…

— А ничего, что сегодня в ночном клубе он приставал к Соне? К твоей взрослой дочери, которая тоже живёт в этой квартире?

Евгения Петровна замолчала и засопела, переводя взгляд с Сони на мать и обратно. Потом пролепетала, совсем тихо и виновато, как застигнутая врасплох школьница:

— Мам… я не знаю, я правда не знаю. Я его люблю, понимаешь? Как кошка. Физиологически. И зарабатывает он хорошо…

— Мама! — подала голос Соня, — ну неужели тебе родная дочь не дороже денег?!

Евгения Петровна тяжело вздохнула и продолжала ещё более тихим и забитым голосом:

— Я завишу от него. Материально, а ещё больше физически. Но это всё мелочи… он хороший человек…

— Да уж! Мало тебе истории с Катей Костяникиной? Дочери родной того же желаешь?!

— Он хороший человек, — продолжала Евгения Петровна, — только болен, понимаешь? Трезвый он просто чудесный, но как выпьет — да, сносит крышу, ни одной юбки не пропускает…

— Если он болен, ему нужно лечиться! — отрезала Людмила Александровна. — А не лезть в нашу семью!

— Мама! Я ж говорю тебе, люблю я его. Понимаешь? А раз так, значит, должна быть рядом и в горе и в радости.

— И ждать, пока он доберётся до твоей дочери?! — от волнения Людмила Александровна вышла за валокордином.

И тут Евгению Петровну прорвало. Она вскочила, вспыхнула и со всего маху залепила Соне пощёчину. Та посмотрела на неё изумлённо.

— А ты?! Что пялишься? Тоже хороша! Нацепила такой соблазнительный наряд — и хочешь, чтобы на тебя внимания не обращали?! В ночной клуб, детонька, за этим и ходят! Да ещё языком трепешь… А если мама его выгонит?! Куда я денусь? Что́ я без него?!

— Мама!!! Я шла в клуб с любимым человеком — мне что, балахон на себя нацепить?! И — нет, извини, если человек сексуально озабочен, то виновата в этом не я и не мой наряд! И я не треплю языком, а советуюсь, что нам делать!

Евгения Петровна вдруг зарыдала, закрыв лицо руками. Говорила из-под рук отрывисто, зло:

— Вот ведь… ни кожи ни рожи, тоща, как скелет — так нет же, её любят, она любит, все счастливы, никто не возражает! А я?! Мне все и всегда говорили, что красавица — и что в итоге?! Так и умру недолюбленной, одинокой? Этот не такой, тот не эдакий… Где нормального мужика взять, Сонечка, где?!

— Не знаю, — Соне даже жалко стало мать, — мне Бог послал, не иначе.

— Так почему, за что?! За что тебе, а не мне?!

— Не знаю, — повторила девушка, вздохнув. Мама, такая красивая, вдруг впервые показалась ей старой и очень несчастной женщиной. Действительно, почему ей так не повезло в жизни?

— То же мне, нормальный мужик! — продолжала Евгения Петровна, — обнял девушку — и стоит столбом! Хоть поцеловал бы, что ли, раз ни до чего другого нос не дорос!

Соня почувствовала, как на неё снова накатывает волна ярости. Но опять наткнувшись взглядом на фигуру матери, съёжившуюся от слёз, девушка растаяла, сдалась. Дочерние чувства, боль, жалость перевесили в ней обиду и горечь. Она подошла и молча обняла маму. «Это мы проходили, — подумала она, — если у кого-то хорошо, а у тебя плохо, надо обесценить чужое хорошее. Очень по-детски». Так и есть, по-детски. Это по паспорту ей сорок с небольшим, а на самом деле перед Соней сейчас сидит маленькая недолюбленная девочка. Обняв Евгению Петровну, дочь стала баюкать её, как ребёнка. Сначала молчала, потом сказала тихо и по-доброму:

— Любовь не в похоти. Любовь в единении. Не физическом, а духовном, душевном. Физическом тоже, но это далеко не главное.

— Любви вообще нет! Есть дикая, животная страсть — к человеку или к его кошельку.

С того момента как Соня обняла маму, Людмила Александровна стояла на пороге и молча наблюдала за происходящим. Она надеялась на материнский инстинкт, раз дочерний не работал.

Евгения Петровна стала затихать, резкие злые рыдания перешли в тихие безнадёжные слёзы. Соня продолжала качать её, потом они с бабушкой тихонько взяли её за руки и осторожно отвели в её комнату. Женщина шла за ними как в трансе. Открыв дверь, мать и дочь тихонько протолкнули Евгению Петровну в проём и так же беззвучно прикрыли дверь. Пусть дальше этот Вася с ней разбирается, раз уж он такой хороший, как она говорит.

Соня устало и озадаченно выдохнула. Людмилу Александровна вдруг осенила:

— Может, ты на время к отцу переедешь? Кстати, что-то давненько ты с папой не общалась.

— Я ему звонила дней пять назад. Я б с удовольствием, но у них же Саввушка. Не буду ли я там мешаться?

— Вот и узнай. Звонить не надо: малыш уже, наверное, спит, а по ватсаппу напиши.

— Что стряслось? На тебе лица нет! — Катя открыла Мартину дверь: он, как всегда, куда-то очень далеко засунул ключи.

— Твой… этот… дядя Вася в клубе приставал к Соне.

Катя схватилась за сердце.

— Я тебе больше скажу, он теперь её отчим.

— Ох. Может, ей к нам переехать?

— Я то же предложил. И пожениться.

— Молодец! Я в тебе не сомневалась! «Ну ты даёшь! С ума сошёл, в шестнадцать лет жениться!». Неужели отказала?

Мартин усмехнулся:

— Ты не знаешь Сонечку!

— Я её побольше твоего знаю.

— Тогда зачем глупые вопросы задаёшь? — снова стал серьёзным и спросил с тревогой:

— Что делать-то, Катюх, а?

Женщина задумалась.

— Не знаю. Кроме как переехать к нам, выхода не вижу, но жениться в шестнадцать лет — абсурд, а просто так Саня будет ворчать, что мы потворствуем блуду.

Мартин устало отмахнулся: всю эту Санькину демагогию он знал назубок. Какая глупость!

— А оставляя Соню в одной квартире с сексуальным маньяком мы не потворствуем чему похуже?

Ух, как он резок! Ох, золотые годы! Кровь кипит, всё через край!

— Я не знаю, как быть, Мартиш. Давай мы спросим у взрослых и умных.

— У мамы и Саньки?

— Конечно.

— Давай, — с тяжёлым вздохом, — но я заранее знаю, что они скажут.

— Кроме того… Март, ты умеешь хранить тайны?

— Доверь, узнаешь.

Ну что за глупый вопрос опять! Доверяешь — зачем спрашиваешь, умею ли? Не доверяешь — опять же, зачем спрашиваешь? Не хочешь — не рассказывай!

— Я хотела дождаться всех, но это важный аргумент.

— Ты ребёнка ждёшь?

— А ты догадливый.

Сухо:

— Поздравляю. Понял, — ушёл в свою комнату, нарочито громко хлопнув дверью.

«Привет, пап. Как дела? Можно я к тебе перееду ненадолго? Не помешаю Саввушке?».

Молчит. Наверное, поздно уже. Эх, ладно, сегодня был утомительный день, пора спать. Завтра ответит… Но тут ватсапп щёлкнул пришедшим сообщением.

«Привет, Сонюшка. Что случилось? Савва, думаю, обрадуется».

«Мама с глузду съехала. Привела в дом маньяка. Помнишь этот скандал с моей одноклассницей Катей?».

«Сто лет назад было. Помню».

«Этот дядя Вася — мамин новый муж. Он ко мне приставал уже».

Пауза. Переваривает информацию, наверное.

«Кошмар! Совсем Женька тронулась… Приезжай, конечно. До завтра терпит?»

«Терпит. Дверь запру».

«Хорошо. Завтра приезжай, даже не сомневайся. Держись там! Спокойной ночи!».

«Спокойной ночи, пап».

Ну слава Богу! Завтра она переедет к папе, пока не разрешится ситуация с мамой и дядей Васей. Соня хотела уже отключить интернет на телефоне и лечь спать, но решила написать Мартину. Начала уже, но вдруг заметила, что он сам пишет ей.

— В принципе я не против, но как вы себе это представляете? Шестнадцатилетний оболтус на одной жилплощади с девушкой! Вы мне тут хотите дом свиданий устроить?

— Сане с Катей можно!

Надежда Мефодьевна мрачно воззрилась на младшего сына.

— Саня с Катей — муж и жена.

— За чем дело стало? Я готов жениться на Соне. Это серьёзно.

— Ой, видели вы? Серьёзно у него! А помнишь эту, лохматую, Сашу? И Олю с зелёными волосами и пирсингом на брови? С ними тоже было серьёзно, аж на стенку лез, когда расставались! На всех теперь жениться будем?

— Мама!!!

— Ну что «мама», что «мама»?!

— Мам. Ты серьёзно не понимаешь? С Соней в одной квартире живёт сексуальный маньяк!

— Соне двадцать два года! Слабо́ снять квартиру?

— Вот только пожалуйста, не надо лезть в чужой кошелёк! Соня — студентка. Ну что сейчас можно снять на стипендию?! Развалюху с тараканами?

— Лучше с тараканами, чем с маньяком.

— А ещё лучше — не одной, а в семье, под защитой.

Подал голос Санька:

— Это ты, что ль, защита? Тебя самого в этом клубе чудом не побили! Чем ты сможешь ей помочь, если что?

Мартин вздохнул. Это было главное, чем он терзался после того происшествия в «AllNightLong». Он на порядок слабее, чем этот… Василию Геннадьевичу ничего не стоило вырубить его с одного удара, и тогда… страшно подумать, что тогда могло бы быть!

— Костьми лягу. Расшибусь. Умру и не замечу. Но этого не допущу ни. За. Что.

— Слышите? — засмеялась Надежда Мефодьевна. — Он костьми ляжет, а месяца через два-три прошла любовь — завяли помидоры, и что мы с этими костьми делать будем?.. Да не в этом дело! Если тебе уж так невтерпёж, вы можете этим заниматься не на моей территории? А почему бы тебе не переехать к ней?

— А потому, что дело не во мне. При чём тут «невтерпёж»? Если бы мы хотели и могли, давно нашли бы место, где «этим заняться»… Он-то там! Значит, надо Соню оттуда, а не меня туда, — Мартин резко встал и, опустив голову, пошёл в сторону своей комнаты. Санька поймал его за локоть, но младший брат с силой вырвался.

Допотопная щеколда не с первого раза вошла в петлю. Уф, наконец-то заперто!

Ну хорошо устроились, а? Его любимую девушку в любой момент могут изнасиловать — а они всё про «невтерпёж»! Как будто Санька не был в такой ситуации! — в запале Мартин забыл, что это говорила мама, а не брат. Юноша схватил телефон и стал писать Соне. Дай Бог, чтоб она ещё не спала.

«Не спишь?»

«Нет. У нас тут бразильский сериал».

«Куда уж дальше!»

«Ты, пожалуйста, не смейся, у меня тут мама с ума сошла».

«Моя, кажется, тоже».

«В смысле?»

«Мы советовались, что делать, я сказал, что считаю, что тебе надо переехать к нам и готов взять тебя в жёны. Она считает, что это смешно, припомнила моих предыдущих девушек. Думает, что я просто хочу с тобой спать, поэтому и настаиваю».

«А ты не хочешь? »

«Соооонька… конечно, хочу, а ещё очень хочу спасти тебя от маньяка. И желательно, без потерь».

«Я с папой списалась. У него сейчас другая семья, там малыш, мой братик, полтора года, но он не против приютить меня на время».

«О, здорово! Там, надеюсь, никого нет маньячного?»

«Там есть ещё старший, Глеб, сын папиной жены, но он совсем нормальный. Мы знакомы, совсем-совсем нормальный. Чесслово».

«Сколько ему лет?»

«Двадцать один».

«Не пойдёт».

«Он правда нормальный».

«Ну смотри! Если что, сообщай, приеду, морду набью».

«Не бойся, с двадцатиоднолетним я и сама справлюсь».

«Соооонька…»

«М?»

«Люблю. Переживаю».

«Не переживай! Обязательно прорвёмся! Я завтра перееду к папе, а потом когда-нибудь дядя Вася с мамой куда-нибудь уедут… Спокойной ночи, мой герой!»

«Да уж. Спокойная ночь нам всем сейчас не помешает».

Попрощавшись с Соней, Мартин ещё долго лежал без сна и думал, думал, думал. Сколько себя помнил, он считал, что у него хорошая семья. Мама, брат… да и к Катюхе он уже привык, принял её как члена семьи… Семья — это там, где все друг друга любят. А его, кажется, во всём огромном мире любит только Соня. И её — только он. Ну, может, ещё бабушка. «Юношеский максимализм» — сказали бы мама и Саня. Ну и пусть! Пусть максимализм! Пусть одни во всём мире! Тем крепче. Не растащишь.

Людмила Александровна приняла валокордин, но тоже уснула не сразу. Разгребая дела семейные, она совсем забыла рассказать внучке ошеломляющую новость. Их специалисту по древнерусскому искусству, Майе Николаевне Ракитниковой, поставили диагноз. Этого диагноза мир не слышал с семидесятых годов, последний случай был зафиксирован где-то в Африке, в глухой деревне. Чёрная оспа.