Глава 25 - Сложить два и два

После всех тяжёлых, но необходимых формальностей, оформления бумаг и кремации Мартин, по настоянию Сани и Кати, увёз Соню к ним в Кочкино. Свежий воздух и забота друзей должны были развеять горе. После смерти мамы Соня впала в какой-то тяжёлый молчаливый ступор, и поэтому даже не успела подумать, что бабушку нехорошо оставлять одну с этим горем. Впрочем, Людмила Александровна и сама весьма активно настаивала на том, чтобы внучка ехала. И вот теперь вокруг были поля с отцветающими ромашками и колокольчиками, вкусный чай, заваренный лучшей подругой, а главное — бесконечная нежность и забота от самого дорогого в мире тоненького шестнадцатилетнего мальчика, но отпускало очень медленно.

— Март, это же мы… я виновата, — в сотый раз отрешённо говорила Соня, сидя на пеньке во дворе дома Крохоткиных.

— Да Боже мой, в чём?!

— В мамином одиночестве и недолюбленности.

— Сонечка, — юноша крепко обнял её и начал как будто бы о другом, — а знаешь, чем ты привлекла меня сильнее всего и прямо сразу, на Катюхином дне рождения? Своим огромным, чутким, невероятным сердцем, которое умеет подумать обо всех, даже о незнакомых. И тогда, когда вы с Катюхой примчались на край света, чтобы вытащить меня-пьяного из неприятной передряги, и ты не осудила, а посочувствовала, и в Крыму, когда ты одинаково дружелюбно общалась со всеми и даже самых глупых и неприятных личностей не списывала со счетов, это чувство только усилилось. Так вот, скажи мне: разве с таким сердцем ты можешь кого-то не любить?

— Как видно, могу… я вообще жуткая эгоистка…

— Ой, не смеши меня. Кто ж тогда альтруист, если ты эгоистка?

— Ты. У тебя дел по горло, завтра одиннадцатый класс, и гитара, а здесь, в деревне — и Сане с Катей помочь… а ты со мной. Не о себе думаешь. Срываешься с места, чтобы спасти меня от дяди Васи, срываешься с места, чтобы утешить меня по поводу мамы… а я вон бабушку бросила в тяжёлый момент, чтобы меня утешали и носились со мной как с писаной торбой, хотя на самом деле утешение сейчас больше всего нужно ей.

— Вот видишь! Что я говорил! — Мартин нежно потрепал Соню по щеке, — обо всех думаешь — и о бабушке, и о моём одиннадцатом классе, и о Кате с Саней. Только о том, что забота сейчас сильнее всего нужна тебе: ты маму потеряла — только об этом помину нет!

— А бабушка дочку потеряла. Единственную, между прочим. А тут ещё и я уехала на край земли вместо того, чтобы быть рядом… пусти меня, Март, пойду собираться. Из меня никудышная дочь, так хоть внучкой хочется быть хорошей.

— Подожди немножко, пожалуйста, — подал голос Санька: денёк выдался тёплый, окно было открыто, а Мартин с Соней разговаривали прямо во дворе, так что в доме всё было слышно, — Мартиш, можно тебя на минутку?

Юноша нехотя встал и прошёл в дом. Закрыв окно, чтобы снаружи не было слышно, Саня обвёл взглядом жену и брата.

— Как нам утешить Соню? Ясно же, что одной заботы тут мало.

— Нужно время, — вздохнул Мартин, — время и вся моя любовь, больше тут ничем не поможешь.

— Время — это конечно, — согласился старший брат, — но ещё нужна…

— Исповедь, — отозвалась Катя.

— Работа, — констатировал Мартин.

— Совершенно верно и то, и другое! — Саня подмигнул обоим, взял ведро и подошёл к высокой стройной яблоне, росшей на самом краю участка, у забора.

— Сонь, мне нужна твоя помощь.

— Моя? — удивилась девушка, как будто приходя в себя после долгого кошмарного сна. Но с готовностью встала с пенька и подошла к другу. Мартин тоже был тут как тут. Катя, как непраздная, то есть, ожидающая младенца, была освобождена от тяжёлой работы, поэтому занялась приготовлением ужина, а вот остальные с головой ушли в сбор яблок. Это была яблоня особого сорта, как раз к последнему дню августа разродившаяся большими жёлто-красными душистыми яблоками.

Когда набралось два полных ведра, Мартин, поймав на себе многозначительный взгляд старшего брата, понёс их Кате, чтобы та отобрала лучшие на гостинцы родным, а остальные отправила пока в погреб. Соня и старший брат Крохоткин остались вдвоём.

— Соня, — начал Санька, не зная, как подступиться. Всё-таки, исповедь — очень деликатное дело, и подвести к нему нужно поаккуратнее. Но хитростью и тонкостью ума он не отличался, поэтому рубанул с мужской прямолинейностью:

— Ты не хотела бы… поисповедоваться? Я уверен, что станет легче. Поверь.

Девушка вздохнула и посмотрела на синющее летнее небо.

— Ну, если и правда станет легче, то хотела бы. Но вижу за собой всего два греха. Во-первых, плохо любила маму. Или, во всяком случае, плохо ей это показывала. Во-вторых, бросила бабушку одну переживать потерю дочери.

Санька понял, что глубокого самоанализа сейчас не добьёшься, в той ситуации и этого было достаточно. Он был без священнического облачения, но роль епитрахили сыграло полотенце, и иерей Александр Крохоткин смог прочитать над рабой Божией Софией разрешительные молитвы. Соня вспомнила, как они с Мартином в Крыму наперебой цитировали друг другу «Доктора Живаго». Наверное, это и был один из тех обрядов, в которые не верила Лара, но иногда, чтобы вынести жизнь… Ларе Гишар требовалась внутренняя музыка, Соне Матвеевой — хоть на секундочку поверить в то, что Бог не абстрактен, а близок и добр, может вязать и решить и не станет винить её в том, что она, Соня, не любила родную маму. Он знает: она старалась как могла. Поэтому легче стало, хоть и совсем немного.

Мартин вернулся, ловко поставил пустые вёдра под яблоню и вопросительно посмотрел на брата. Тот поводил в воздухе рукой в смысле «более-менее». Была очередь младшего брата лезть на яблоню, и он полез — и вдруг его перегнуло от резкой боли, пронзившей поясницу, так что Мартин свалился с лестницы — слава Богу, всего со второй ступеньки.

— Март, что?! — подбежала Соня, за ней Санька.

— Перенапрягся? Два ведра яблок — тяжело? — брат спрашивал без иронии, но почему-то это всё равно звучало издёвкой. Мартин задыхался от боли и не отвечал. Соня заметила, что у него на лице испарина. Поднесла руку к его лбу — и отдёрнула, такой он был горячий. Пока Санька помогал брату подняться, сломя голову побежала в дом.

— Кать, у тебя есть градусник?

— Вон там, в ящике поищи… а что случилось?

— Мартин… — Соня как смогла объяснила ситуацию.

— Да не переживай ты так. Перегрелся да вёдра тяжёлые перетаскал! — но было видно, что Катя и сама встревожена.

Градусник показал 39 с половиной. Мартина отвели в тень, усадили, дали воды. Соня вызвала скорую, хотя оба брата Крохоткиных уговаривали её, что всё в порядке и не сто́ит так волноваться.

Слава Богу, по́суху скорая приехала достаточно быстро. Пока брали экспресс-анализ, грузили больного в машину, пока Санька вызвался съездить за документами и всем, что может брату понадобиться, Сонино сознание вдруг царапнула фраза — «знобит, температура и спину ломит». Откуда она её взяла? А, точно, это смс начальнице от тёти Майи. Но специалист по древнерусскому искусству где-то умудрилась подцепить чёрную оспу, а здесь…

— Вы знаете, как странно, — деловито проговорил врач, рассматривая результаты экспресс-анализа, — в крови обнаружен вирус, вызывающий… оспу. Удивительный случай.

Соня зажмурилась, и подсознание нарисовало ей кафтан из красной объяри, лучисто переливающийся под электрическим светом гранями красного.

Кафтанчик… Мартин тогда потрогал его, а потом… зачихался от пыли. Майя Николаевна подняла бабушкину рабочую перчатку, а потом зевнула..

Вечером первая полоса новостей бесстрастно сообщила, что известный бизнесмен Василий Рублёв, недавно арестованный при попытке изнасилования, в тюрьме серьёзно заболел. Через два дня ему был поставлен поразительный диагноз: чёрная оспа. Соня вспомнила, с какой силой и яростью Мартин вжал свою ладонь ему в лицо. Но неужели между прогулкой по Кремлю и ночным клубом он не удосужился помыть руки? В голове девушки сложились два и два. Какой ты, оказывается, коварный, кафтан из красной объяри! А с виду такой красивый…

— За что?! Вот ты, святоша, объясни, за что всё это — и на Соню?! — бился в истерике Мартин, несмотря на адские головные боли, прибавившиеся к ломоте в костях и высокой температуре. Санька привёз необходимые вещи и теперь стоял возле койки брата, стараясь хоть как-то подбодрить, поддержать.

— Ты знаешь, я думаю, Бог просто куёт себе новую святую.