Глава 11 - Простые бессмертные

Последняя ночь расцвела. Во второй половине её вся тяжёлая синева,

занавес Бога, облекающий мир, покрылась звёздами. Похоже было, что в

неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную.

В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на завесе целыми крестами,

кустами и квадратами.

(М. А. Булгаков)

Мартин уезжает на день раньше! С этой мыслью Соня проснулась минут за десять до общего подъёма. Ему очень-очень нужно поспеть на свадьбу брата. Соня, по дружбе с Катей, обещала быть на венчании, через две недели, а ЗАГС — это личное, для самых близких.

Хотя до его отъезда оставался ещё целый день, почему-то стало грустно. Они все — все-все вместе — так прекрасно провели три недели этого лучезарного августа, что потерять одну детальку этого пёстрого паззла раньше, чем он развалится окончательно, будет жалко. Но Соня Матвеева не привыкла унывать раньше времени, поэтому быстро взяла себя в руки, вылезла из палатки, умылась и спросила, не надо ли чем помочь дежурным — ими в тот день были Митя, Лена и Вика.

После общего подъёма, пока дежурные разливали по мискам кашу, Степан Александрович объявил:

— Сегодня после раскопок и отдыха едем на мемориальное кладбище!

Эту неделю копали в Херсонесе, поэтому вопросов, о чём речь, не возникло ни у кого. Никольское кладбище в Севастополе, мемориал Первой Мировой войне. Но это вечером, а сначала покопать хоть пару часиков, пока не стало совсем жарко.

Автобус до места раскопа — где-то на Фиоленте. Инструктаж от начальства. Мерный стук лопат. Думать некогда. Болит спина и руки. В конце концов из-под лопаты Мартина раздался непривычный звук.

— Что там? — заворожённо спросила Соня. Мартин наклонился и потёр рукой каменистую почву. Подобрал то, что нашёл. Это был осколок горшка или кувшина.

— Ух ты! — воскликнула Соня, но юноша сделал знак рукой:

— Тсссс! — взял общественную баклажку с водой, уже ополовиненную, и осторожно плеснул на находку. Черепок заблестел смутными остатками зеленоватой глазури. Мартин посмотрел на Соню, Соня — на Мартина.

— Надо позвать… эту, как её… всё время забываю это сложное имя-отчество! — Соня имела в виду куратора их раскопок.

Но Мартин снова поднёс палец к губам:

— Тсссс! — осторожно, но всё равно подняв тучу пыли, спустился к Соне, стоявшей чуть ниже, и шепнул ей:

— Нет. Я проверчу дырочку, вставлю шнурок и подарю тебе.

Это было так неожиданно, а юноша стоял так близко, что Соня, зажав рот руками, негромко рассмеялась.

— И за расхищение недр посадят не тебя, а меня.

— Пфф! Думаешь, это что-то уникальное? Да тут этой поливной керамики пруд пруди! От одного черепка не убудет!

Оба смеялись. Тихо, чтобы никто не вмешался и не разрушил это хрупкое волшебство взаимного смеха. За три недели экспедиции им редко удавалось поговорить, но они всегда поневоле замечали друг друга, подмечали реакцию на те или иные события или слова. И, несмотря на почти полное отсутствие обращённых друг к другу слов, оба чувствовали, что стали друзьями. Ну, во всяком случае, Соня ощущала Мартина другом. А вот что думал он, она точно не знала — и тем интереснее, и тем неожиданнее было услышать сегодня от него такие слова.

Внизу шумело бирюзовое доброе море. Сверху палило белое беспощадное солнце. Посередине, в двух шагах от отвесной рыже-красной стены раскопа смеялись два человека. Море и небо отражались в глазах, солнце золотило волосы. Всё это было совершенно обычно — и совершенно волшебно.

На мемориальное кладбище отправились во второй половине дня. Едва зайдя на кораблик, Соня сказала первому, кто слушал — Мите:

— Необычно, когда из одной части города в другую попадают на кораблике. Наверное, в Венеции так.

Митя хмыкнул:

— В Венеции по-другому. Толпы туристов и из-за воды всё время влажно.

— Обычно Венецией все восхищаются.

— Конечно! Но ты забыла — я же всё делаю наоборот.

«Ты говоришь наоборот», — подумала Соня. Настроение захотело было испортиться, но тут корабль отчалил от Графской пристани, в лицо пахнуло приятным ветром, и стало снова хорошо.

На мемориальном кладбище все разбрелись кто куда. Несмотря на характер этого места, гулять там было приятно: трава уютно шелестела в сени каких-то неизвестных деревьев, надгробия ненавязчиво белели то тут, то там, а церковка в форме пирамиды («или пасочки», — подумала Соня) придавала всему месту какое-то светлое и безмятежное ощущение, которое ещё усиливалось от проблёскивавшего далеко и низко между деревьев моря. Всласть нафотографировавшись, Соня села прямо на траву и, глядя в даль, задумалась.

— О чём ты мечтаешь с таким непередаваемым выражением лица? — Арчил подкрался незаметно, сзади.

Выдернутая из своих мыслей, девушка резко обернулась. Арчи стоял над ней, такой простой и прозаичный, и улыбался, и от этого его лицо казалось ещё более некрасивым. Рассказать ему, о чём она задумалась — пожалуй, не поймёт. А врать Соня не любила, тем более друзьям. Поэтому все же решила сказать правду:

— Пытаюсь прочувствовать силу этого места. Здесь покоятся герои Первой Мировой войны, а пара надгробий даже и с Крымской осталось. А вот теперь здесь гуляем мы. Это история, понимаешь? Связь поколений. Они были давно — а мы сейчас. И мы с ними совсем-совсем незнакомы. Но они здесь — и мы здесь, в одно и то же время. Приятно простым смертным постоять рядом с героями.

Арчил огляделся растерянно. Присел рядышком. Долго молчал — наверное, пытался поймать Сонину волну, почувствовать то же, что и она. Девушка поймала на себе его взгляд и улыбнулась дружелюбно-вопросительно. Арчи негромко сказал:

— Всё-таки, удивительный ты человек, Соня!

— Чем же? — девушка пожала плечами.

— Вроде, взрослая девушка, москвичка, в двадцать первом веке живёшь — а мозги у тебя интересно работают. Не в ту сторону, что у остальных.

— Ты хочешь сказать, что я совсем того? — Соня не обиделась, а засмеялась.

— Да, но в хорошем смысле, — ответил Арчи и не мог отделаться от странного чувства. Ему дичайше хотелось поцеловать её или как-то ещё приголубить, но он почему-то ощущал, что в этом нет ничего физического, физиологического, плотского. Это, скорее, форма молитвы, акт поклонения неведомому божеству, которое всё озарено солнцем, мыслит так, как у Арчила даже мозги никогда не поворачивались, и при этом чувствует себя совершенно естественно.

«Ох, как же я не люблю такие ситуации!» — подумала Соня. Резко и непреклонно отвела взгляд, встала и уверенной походкой пошла в сторону причала: пора было собираться назад.

Арчи ещё какое-то время посидел неподвижно. Если бы он видел себя со стороны, наверное, его воображение и само научилось бы рождать поэтичные образы, потому что уж очень он был похож на древнего истукана, вырезанного из серых камней и заманчиво освещённого нежным светом заходящего солнца.

Жёлтые закатные тени мягко ложились на всё вокруг. Тем, кто хоть немного умеет просто смотреть по сторонам, не суетиться и созерцать, на закате всегда грустно. Должно быть, это первобытная боязнь человека, что солнце больше никогда не вернётся. «Интересно, — подумала Соня, — сколько закатов и восходов должно было пройти, чтобы человек осознал, что солнце возвращается всегда?». И замерла от осознания: ну кому ещё может прийти в голову такая мысль! Нет, совсем не в том смысле, что она умная, а все дураки, вовсе нет. Наверное, Арчи прав, она «того».

Её блуждающий по лицам друзей взгляд остановился на одном. Гордо посаженная голова, тяжёлая от кудрявой непослушной копны волос, на тонкой, совсем детской шее, черты лица почти иконные или с фаюмских портретов. Глаза, кажущиеся недобрыми от цвета — как будто в них всегда ходят грозовые тучи — смягчились под этим светом, и весь облик кажется щемяще родным, как будто они вместе в этой экспедиции уже лет сто, и впереди ещё столько же. А если когда-нибудь они друг от друга устанут, то можно разлучиться, но только на несколько дней, не больше. Последние лучи заходящего солнца ткали волшебство, смягчая всё и делая всё добрым, близким.

Мартин уезжает на день раньше! Теперь понятно, это не онтологическая тоска, а эта неотступная мысль! Жёлтые блики на его лице, лучик, затерявшийся в волосах и скользящий по кончикам ресниц — за это лето в последний раз. И, торопясь, пока волшебный закат совсем не догорел, Соня тихо щёлкнула затвором фотоаппарата. Как хорошо, что Мартин не заметил! В городе они обязательно ещё встретятся — не зря же она лучшая подруга Кати Костяникиной — и она покажет ему эту фотографию, и им будет что вспомнить.

Ночью Соня долго не шла спать, хотя официальный отбой давно уже был. Отношения в группе строились на доверии, поэтому выполнение правил проверяли не строго. Погуляв у собора и вокруг и почувствовав, что холодает, минут через тридцать после общего отбоя Соня заспешила назад — и с тихим смехом поймала Мартина, который с ловкостью кошки перелезал через забор за территорию археологической базы.

Такого льда в его взгляде она никогда не видела! И совершенно понятно, почему он злится: думает, что она его сдаст или начнёт задерживать. Но почему ж так больно, раз понятно? Соня отпустила друга, и он затерялся в темноте. Что же он затеял? Понятно, что она его в любом случае не сдаст, пусть даже под покровом темнющей херсонесской ночи Мартин Крохоткин убьёт трёх человек. От растерянности девушка сунула руку в карман — и вдруг расплылась в улыбке от неожиданной идеи. Быстро, но осторожно двинулась в ту же сторону, куда ушёл Мартин. Завернула за угол — и глазам её предстало невероятное зрелище. На фундаментах старинного храма шла церковная служба. Как там говорил Арчи? В двадцать первом веке… Соня вспомнила, как Степан Александрович говорил, что по соседству с ними стоят лагерем православные археологи. Он над этим иронизировал, но в том, что увидела сейчас девушка, не было ни малейшего повода для иронии. И пусть ребята, стоявшие на службе, были закутаны в теплые кофты и обуты в кроссовки или кеды популярных марок, всё равно ощущение древности витало над спящим Херсонесом. Как будто руины оживали и наконец-то, после долгих веков сна, присоединялись к нестройному хору сонных певчих. И в этом была та самая связь времён, которую Соня пыталась объяснить Арчилу на мемориальном кладбище.

Мартин сидел, опершись спиной о камень, недалеко от руин храма, на которых совершалась служба. Поначалу Соне показалось, что он спит, но потом она увидела, что глаза его открыты. Он просто сидел спиной к священнодействию и смотрел в небо.

Девушка бесшумно подкралась и села рядом. Она ужасно боялась, что друг сейчас рассердится и прогонит её, отправит спать. Мартин посмотрел на нее долгим, внимательным и очень серьёзным взглядом, и вдруг… улыбнулся. Соня хотела что-то спросить, но юноша поднёс палец к губам, взял её за руку и отвёл в сторонку. Кивнул, призывая говорить.

— Не знала, что ты религиозен. Я думала, всё это Санькино православие с тебя как с гуся вода.

— Просто я религиозен совсем не в том смысле, в каком это обычно понимают.

— Как это?

— Мой Бог там, — он кивнул на небо, — а не там, — показал пальцем в сторону руин храма, — в каждой звезде, каждом листике и каждой травинке. Они говорят, что Бог есть любовь, ищут её, пытаются вымучить из себя любовь друг к другу — но я готов поспорить, что ни один из них не понимает, что лучший способ научиться всех любить — это сесть вот так и посмотреть на звёзды. Или на закат. Или на тучи. Что там есть на небе, на то и посмотреть. Они пишут заумные книги и учат по ним других — а ведь чтобы понять, что есть Бог, достаточно просто оглядеться вокруг.

— Да, — согласилась Соня, удивившись тому, как точно сформулировались у шестнадцатилетнего юноши те мысли, которые она не могла хорошо связать в двадцать два, — но тогда зачем тебе обязательно сбегать сюда? Смотреть на звёзды и чувствовать Бога ведь можно где угодно.

— Эти, кажется, понимают. Вот и служат не в четырёх стенах, а под открытым небом… Ты читала «Доктора Живаго»?

Соня вдруг поняла, к чему он спросил.

— Лара не была религиозна, — процитировал Мартин, — в обряды она не верила…

— Но иногда, чтобы вынести жизнь, требовалось, чтобы она шла в сопровождении некоей внутренней музыки.

— Эту музыку нельзя было придумывать для каждого раза самой.

— Этой музыкой было слово Божие о жизни, и плакать над ним Лара ходила в церковь.

— Вот видишь, ты поняла, — засмеялся Мартин. Оба замолчали и стали просто смотреть в небо. Когда холод стал пробирать до костей, а глаза начали слипаться, оба тихо вернулись назад, подсвечивая себе дорогу фонариком, который Соня нашла в кармане. Разойтись по палаткам? Отпустить его завтра в Москву — на день раньше, чем они все поедут? Немыслимо! Но, попрощавшись с другом и подождав, пока он скроется в своей палатке, Соня поймала себя на мысли, что, пока над ними стелется это небо, со звёздами и — где-то там — Богом, в этом нет ничего страшного.