Послесловие

— Арчи! Митя! Вика! Ребята, как я рада вас видеть! — Соня обнимала друзей, приехавших в очередную экспедицию.

— Сонька? А ты что здесь делаешь? — удивился Арчил, — Ты же вроде с нами не ехала… и в списках тебя нет.

— А я теперь тут живу.

— Где? — изумился Арчи.

— Ну не в заповеднике, конечно. Но неподалёку, минут десять ходьбы.

— Давно?

— С нового года. Уже полгода, выходит, даже больше.

— Ну ничего себе! А институт закончила?

— Недавно. Заочно, с красным дипломом. Работаю тут, в заповеднике, — заповедником Соня звала территорию музея «Херсонес Таврический».

— Замужем?

— А ты как думаешь?! — строго прервал его Митя. Он знал про Мартина, поэтому этот вопрос считал неуместным.

Соня загадочно улыбнулась и ничего не ответила. Она считала, что была замужем за херсонесским небом, в котором звёзды так близко и такие большие. Но как объяснить это бесхитростному как грабли Арчи, если он даже про простых бессмертных тогда не понял?

— А то, может, пойдёшь за меня? — Арчил расплылся в улыбке. Митя злобно посмотрел на него, потом перевёл взгляд на Соню, и если бы она пригляделась, смогла бы прочитать в его глазах тот же вопрос о нём, Мите.

— Ребята, — Соня вздохнула, — на этот счёт я хочу вам что-то сказать стихами. Не моими, Марины Цветаевой, но лучше не скажешь. Очень надеюсь на понимание.

Она окинула любящим взглядом море, небо, белый с золотым куполом собор, руины древних строений и начала, чувствуя, что каждая строка верна про неё сильнее, чем про любившую преувеличивать Марину Ивановну:

Осыпались листья над Вашей могилой,

И пахнет зимой.

Послушайте, мёртвый, послушайте, милый:

Вы всё-таки мой.

Смеётесь! — В блаженной крылатке дорожной!

Луна высока.

Мой — так несомненно и так непреложно,

Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано

К больничным дверям.

Вы просто уехали в жаркие страны,

К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!

Смеюсь над загробною тьмой!

Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —

Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стёрты

На траурных лентах слова.

И, если для целого мира Вы мёртвый,

Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, — чую Вас всюду!

— Что́ ленты от Ваших венков! —

Я Вас не забыла и Вас не забуду

Во веки веков!

Чтица умолкла, и некоторое время над Херсонесом Таврическим висела звенящая тишина. Потом подал голос Митя. Он хорошо поставленных голосом продекламировал последнее четверостишие:

Таких обещаний я знаю бесцельность,

Я знаю тщету.

— Письмо в бесконечность. — Письмо

‎в беспредельность —

Письмо в пустоту.

— А эту строфу мог написать только человек, никогда по-настоящему не любивший, — парировала Соня.

— Или просто атеист, — пожал плечами Митя.

— Ты знаешь, мне иногда кажется, что это одно и то же.

Опять воцарилась тишина, а потом Соня сказала:

— Найдёте время — заходите в гости. С бабушкой познакомлю. Она сейчас на пенсии, и я решила, пусть отдохнёт у моря и в хорошем климате. Ой, и с крестницей моей трёхмесячной я вас обязательно должна познакомить. Она такая забавная! Марфуша. Только они послезавтра приедут: сегодня отца Александра пригласили отслужить в другом храме, как закончится служба, сразу в дорогу.

От всего облика Сони Матвеевой и от её интонаций исходил такой свет и такая умиротворённая радость, что друзья пообещали зайти всем составом и поняли, что приставать с расспросами дальше не надо, что человек самодостаточен и счастлив.

Здесь можно было бы ещё что-нибудь добавить, ну, например, про Олю Звягинцеву. Йорген тоже умер в той пандемии, так и не успев взять её замуж, и к рождению их сына Оля осталась, что называется, на бобах. Сына она, как и собиралась, назвала Александром, вернулась в Россию, нашла неплохую работу и кажется, слегка поумерила свои запросы к жизни. Во всяком случае, худо-бедно научилась справляться с тем, что есть. Но счастья почему-то не было — может, потому, что не там она его искала?