Глава 16 - Пятнашки

Богатство чувств чуждается прикрас,

Лишь внутренняя бедность многословна.

Моя любовь так страшно разрослась,

Что мне не охватить и половины.

(У. Шекспир в переводе Б. Л. Пастернака)

— Рррррррр, — одобрительно сказал Мартин, увидев Сонин наряд: золотой комбинезон, рукава и штанины длинные, молния сквозная, спереди по правой стороне. Потом добавил:

— Огонь.

Девушка улыбнулась. По правде сказать, в ночной клуб Соня Матвеева собиралась впервые. Но уговор есть уговор. Днём Мартин потерпел прогулку по Кремлю, значит, вечером она должна потерпеть поход в клуб. Он обещал, что это в последний раз. Соня не неволила, сам обещал.

В «AllNightLong» играла красивая, но всё равно неприятная своей громкостью музыка. Народу было довольно много: кто-то отрешённо пил за стойкой, кто-то танцевал, а некоторые переминались с ноги на ногу в ритме музыки и ожидании подходящего партнёра. Мартин и Соня прошли к бару. За стойкой стоял какой-то прыщавый патлатый типчик. Протерев очередной бокал и профессиональным жестом посмотрев на просвет, сквозь его округлый бок парень увидел Мартина.

— О, здоро́во! Какие люди — и без… — тут бармен заметил Соню, и улыбнулся, — а, нет, с охраной! Кстати, девчонка ничего!

— Угу, — буркнул Мартин. С любой из своих предыдущих пассий он воспринял бы это как комплимент, но по отношению к Соне слова патлатого показались скабрезной шуткой. Уняв раздражение, юноша протянул бармену мятую купюру и сказал ледяно:

— Два мартини с апельсиновым соком. И скажи ребятам, чтобы слабали Синатру.

— Сам скажи, — типчик явно обиделся, швырнул на стойку два стакана с тихонько звякнувшим в них льдом, налил мартини и сок и отсчитал сдачу.

— Эх, ладно, — не выпуская Сониной руки, Мартин направился к музыкантам. Похлопал по плечу одного из них — широкоплечего, высокого, зачем-то даже в помещении оставшегося в кепке козырьком назад.

— Здоро́во, Эд.

Широкоплечий обернулся. Этот, в отличие от бармена, оказался очень симпатичным и даже красивым парнем с большими грустными глазами, при таком свете казавшимися совершенно чёрными.

— А, Марти! Здоро́во! — они поприветствовали друг друга по-модному, кулачками.

— Ты можешь попросить ребят сыграть Синатру?

— Что именно? «Strangers in the night?»

— Нет, «Something stupid».

— Г**но вопрос! — воскликнул Эд, даже не заметив строгого взгляда Мартина, отчаянно намекавшего на то, что при девушке можно и выбирать выражения. Подошёл к музыкантам и стал вполголоса с ними переговариваться.

Соня присела за ближайший столик, потянув через соломинку мартини. Фу, какая гадость! Хоть и называется в честь её друга. Мартин сел напротив, тоже отпил из своего стакана и протянул ей руку:

— Пойдём танцевать! Песня ритмичная.

Как только они встали и двинулись в сторону танцпола, какой-то сильно перебравший субъект, едва передвигая ноги, стал змейкой пробираться между столов и нечаянно толкнул Соню локтем. С непривычки держать равновесие на высоких каблуках, девушка точно упала бы, если бы крепкие руки Мартина не подхватили её и не придвинули поближе к себе.

Никогда, ни с Ваней, ни с кем, Соня не оказывалась ещё так близко лицом к лицу. Поцелуи не в счёт: там невозможно настолько пристально смотреть в глаза. У Мартина они были сейчас такого же оттенка, как тогда, когда Соня посмотрела в них в первый раз: тёмно-серые, на первый взгляд, морозные, с пронзительно-синими весёлыми хмельными огоньками. Серьёзные глаза, взрослые, не для шестнадцатилетнего юноши. Они стояли вплотную друг к другу, и Соня вдруг поймала себя не на мысли даже, а на глубинном ощущении где-то внутри себя: если он сейчас сделает первый шаг, поманит, она наплюёт на все свои драгоценные принципы и ни разу об этом не пожалеет. Но в этих глазах, в самой глубине и синеве озорных искорок, горели крымские звёзды, жёлтый закат над подходящим к пристани кораблём, свечи и лампадки Кати-Санькиного венчания, и Соня почувствовала, что он не поманит. Не потому что не хочет, а как раз-таки наоборот, потому что слишком любит, чтобы опускаться до таких пошлостей. Сочетание этих ощущений — очень хочется, но не надо — давало в голову посильней мартини. Даже поцелуем сейчас можно всё испортить.

Соня. Сонечка. Какая же она красивая в этом свете и в этом наряде! И под нежно-жёлтым крымским закатом, и под звёздами, и даже обливаясь по́том на раскопе, она очень красивая всё равно. И уже второй раз за вечер — эта мысль: «с любой из своих предыдущих пассий…». Так вот, с любой из своих предыдущих пассий он не преминул бы воспользоваться ситуацией, но с Соней… с Соней всё было головокружительно по-другому. Каждая клеточка его тела рвалась сейчас к ней — тем более, что она стояла так близко — но вот так вот взять и опустить всё к низменному, животному, пусть и естественному — сродни кощунству. Вот ведь как бывает — к шестнадцати годам иметь довольно богатый донжуанский список, и вдруг вот так неожиданно осознать, что любовь чиста и что чистота лучше грязи. Одно дело, когда это проповедуют с амвона — как бы ни верна была мысль, проповеди и поучения в шестнадцать лет кажутся кандалами. И совсем другое — прочувствовать. Что ж ты со мной делаешь! Соня, Сонечка, Премудрость Божия.

Вдруг — Соня даже опомниться не успела! — кто-то с силой потянул её за локоть, развернул к себе и заставил танцевать с собой. Над ухом прозвучал грубый нетрезвый голос:

— А твой хахаль-то даже и поцеловать тебя не может! Не то что… я! — он пьяно расхохотался и вызывающе скользнул ладонью по ягодицам девушки, обтянутым комбинезоном. Немедленно, не ожидая такого поворота, получил пощёчину и почти одновременно с этим с диким, страшным, сотрясшим своды клуба воплем «Не смей!!!» на него налетел Мартин. Комплекции были явно не равны, но, прежде чем пьяный рывком отбросил юношу от себя, тот всё-таки успел вдавить ладонь ему в лицо и сколько было силы сжать, как будто хотел вырвать ноздри или разорвать рот.

Пьяный откинул Мартина от себя, как котёнка. Тот полетел и в падении больно задел локтем стул. Встал, не обращая внимания на боль. Соня никогда не видела его таким страшным — и таким прекрасным.

Сзади пьяного нарисовалась стройная женская фигура. Она взяла его сзади за плечи и сказала капризным, курлыкающим от спиртного голосом:

— Вася, ну ты опять?! Что ж ты мальчика обижаешь, посмотри, он же зелёный совсем, ты его одним пальцем переломишь!

Вася?! И этот голос! Женщина вышла на свет, и Соня выдохнула в шоке:

— Мама?

Ей-богу, только сейчас она узнала пристававшего к ней. Тот самый дядя Вася! Так вот, значит, каким было Ваше покаяние! (Сони не было на первой части Катиной свадьбы, но Мартин ей рассказывал).

Пьяный сразу как-то сник и повернулся к женщине:

— Женька… П-п-редставляешь… ик… кого тут встретил! Дочурку твою со своим… ик… хахалем! Пытался… ик… объяснить ей, каким должен быть мужик! Я ж, вроде как, батя теперь. Имею право!

Разобравшись в ситуации, Мартин стал ещё яростнее. По правде сказать, он ещё тогда, на свадьбе, не верил в искренность дяди Васиного покаяния, а теперь факты говорили сами за себя. Налетев снова, юноша стал колошматить противника кулаками, ногами, чем только мог, вкладывая в удары всю свою ненависть к этому человеку и только зверея от того, что Васе его побои были как об стенку горох.

— Батя?! — в недоумении переспросила Соня, глядя на мать.

— Да, Соня, расписались мы сегодня, — Евгения Петровна явно чувствовала себя неловко, что эту новость ей приходится сообщать дочери в такой обстановке.

Василий Геннадьевич ещё раз легонько взял Мартина чуть не за шкирку и отшвырнул подальше.

— Пойдём, Женя. Душно что-то тут… — он взял свою новоиспечённую жену под руку, и они направились к выходу. У самой двери Евгения Петровна обернулась, Соня поймала её взгляд — и не поняла его. Извиняется? Шокирована, что вышла замуж за такого человека? Изумлена, что Соня делает в ночном клубе, да ещё не одна, а с парнем, который ей даже не представлен?

— Пойдём отсюда, — прошептали Мартин и Соня друг другу, не сговариваясь. Юноша сидел за стойкой, а одна из барменш промывала ему ссадину на лбу. Соня приняла у неё ватку с перекисью и продолжила работу. Закончив, она выбросила ватку в ближайшую мусорку, крепко взяла Мартина за руку, и они пошли куда глаза глядят, петляя по улочкам и переулкам, импровизируя и безо всякой конечной цели. Просто в клубе им вдруг стало тошно, так тошно, что и сказать нельзя.

Обессилев где-то в районе большого моста, по другую сторону которого сиял в неоновой подсветке храм Христа Спасителя, оба сели на скамейку, и Мартин, переводя дух, проговорил вполголоса:

— Прости, пожалуйста.

— За что?! — изумилась Соня.

— За то, что я дурак. Тебя — и в клуб!

— Ничего. Это ведь в последний раз?

— Да. Теперь уж точно!

— Ну вот видишь… Значит, всё хорошо.

Но глаза Мартина по-прежнему метали искры:

— Значит, этот… Вася… теперь твой отчим?

— Выходит, так.

— И что, он будет жить с тобой в одной квартире?

— Не знаю, — Соня как будто впервые осознала, что так может быть, — наверное, — и поёжилась от одной мысли.

— А если он снова?.. — Мартин сглотнул неприятный ком в горле и взял Соню за лицо обеими руками, смахнул большим пальцем ресничку с щеки.

— Ну, есть бабушка… — отозвалась девушка не очень уверенно, но пытаясь найти хоть какой-то выход.

— Бабушка у тебя, конечно, золотая, но что она может?! Нет, Сонь, остаётся только одно: переезжай ко мне!

Оба понимали, что это безумно: как бы они ни любили друг друга, есть много всяких «но»: Катя с Сашей, пусть и временно, живут там же, и куда на голову их бедной маме ещё один чужой человек… да и «ко мне» в данном случае — это не «ко мне», а «к нам». Это когда человек живёт один, к нему можно переехать без штампа в паспорте, а в семью так перебраться не получится.

Без штампа? А почему, собственно, без?

— Сонька, давай поженимся!

Девушка засмеялась:

— Конечно давай! Только в ближайшие лет пять, боюсь, не получится: обоим доучиться надо, на ноги встать, от старших съехать…

— Я боюсь за тебя. Очень.

— А ты не бойся. Мама с Васей, может, ещё и переедут куда-нибудь, — Соне самой очень хотелось в это верить.

— Слушай, Сонь, — воскликнул Мартин чуть погодя, — да ведь это же сейчас почти наш Крым! Ночь, звёзды в небе, рядом вода, и мы вдвоём возле древнего храма!

— Точно! — Соня поймала его руку, прижалась щекой к плечу. Юноша чмокнул её в макушку и так и застыл, носом и губами у её волос. И, как тогда в ночном клубе, все бурные страсти и патетичные признания были бы лишними.