Глава 29 - Возлюби врага своего

… Что моя молодая сила

Не смирилась перед Твоей,

Что так больно сердце томила

Красота Твоих дочерей.

(Н. С. Гумилёв)

— Санечка, привет! — голос Надежды Мефодьевны в трубке был взволнованным.

— Привет, мам. Что-то с Мартом?

— Да нет, ничего нового… тут звонок какой-то странный был… никак не пойму, мошенники или нет.

— Денег требовали или пароли от карточки?

— Да то-то и оно, что нет! Тебя искали.

— Эээ… в смысле?

— Позвонили, сказали, из больницы при СИЗО. У них в тюремной больнице якобы лежит какой-то Василий Рублёв, отчество не запомнила, чует, что помрёт скоро и требует священника.

— У них при тюрьме нет своего штатного священника, что ли? — растерялся отец Александр, от неожиданности даже не разобрав, кто его требует.

— Говорят, он просит именно тебя.

— Хм. А как, ты говоришь, зовут болящего?

— Рублёв, Василий…

— А, этот… Вася… — Санька внутренне напрягся, как всегда происходило с ним при одном упоминании этого имени. — Очень странно...

— Поедешь?

— Не знаю. Подумать надо… ты их адрес и телефон записала?

— Они в ватсапп всё прислали. Я в этом не очень шарю, а папа всё пробил по компьютеру. Телефон правда их, тюремной больницы.

— Понял. Спасибо, мам.

— Да не за что… ты к Мартише поедешь завтра?

— Смысл? Всё равно не пускают.

— А ты и сдался?! Вот Соня… я раньше думала, не всерьёз у них с Мартишей, а она, знаешь… Пришла, её не пустили было — так она через главврача, в специальный костюм закуталась, как космонавт или водолаз, и пришла. Уж Соня — сбоку припёка — и то, а ты, брат родной…

Во даёт Сонька! Она давно уже восхищала Саню. Конечно, в нормальном смысле, он и мысли не мог допустить поглядеть на кого-нибудь, кроме Кати, но в человеческом, дружеском смысле Соня Матвеева очень ему нравилась. Сказать маме сейчас, что она не сбоку припёка, что он лично венчал их с Мартом пять дней тому назад? Да нет, пожалуй, сейчас не время. Попозже. Кате он рассказал сразу, как вернулся тогда от брата, и неожиданно для него самого жена этой новости обрадовалась, а не удивилась и не была раздосадована, как он.

Надежда Мефодьевна давно уже повесила трубку, а Саня Крохоткин так и продолжал сидеть с телефоном у уха, слушая короткие гудки на том конце. Василий Геннадьевич требует священника. Причём настойчиво просит именно его, а не кого-то другого. Священник должен любить каждого из своих исповедников, пропускать их покаяние через себя, не осуждать, а пытаться понять. Тем более, если для человека это последняя исповедь. Священник просто обязан отпустить его на тот свет с миром и помолиться, чтобы Господь принял его.

Простить, отпустить и помолиться за того, кто ранил его в самое сердце и едва не причинил ту же боль Мартину? Того, из-за кого Катя чуть не повесилась? Перед глазами отца Александра встали две картины: Катя, рыдающая в его объятиях, когда он вытащил её из петли, и Март, впервые в жизни орущий многоэтажным матом и вдребезги бьющий посуду, когда они с Соней приехали после задержания дяди Васи к ним домой и брат принялся рассказывать, что случилось. Оба этих зрелища хотелось забыть как можно скорее и навсегда. Как сейчас модно говорить, развидеть.

Но вот ведь и разгадка! Развидеть можно только отпустив. Простить, отпустить — и раз и навсегда позабыть, как дурной сон или неудавшееся приключение. Возлюбить врага своего, как заповедал Господь. Невероятно тяжело, но нужно.

— А почему он хочет видеть именно тебя? — насторожились Катя.

— Наверное, потому, что именно передо мной хочет покаяться… Передо мной виноват, у меня и просить прощения.

— Уже просил, — пробурчала Катюха, — на нашей свадьбе, помнишь? Теперь пусть у Мартина и Сони просит. Казанова…

Отец Александр был совершенно согласен с женой, но это нужно было преодолеть. Он крепко, добела, сжал кулаки, закрыл глаза, посидел так какое-то время, потом поднял глаза в красный угол, прошептал «помоги, Господи!», вышел на веранду — там лучше ловило — и набрал присланный мамой номер.

— СИЗО номер три, медицинское отделение слушает.

Три дня спустя одетый в специальный костюм священник Александр Крохоткин стоял перед койкой, на которой, сгорбившись, лежал его злейший враг, который должен был стать ему исповедником. Как написал в своей книге один из современных священников, «исповедь — это такая форма дружбы».

— Я здесь. Вы звали меня, Василий Геннадьевич? — Санька постарался звучать как можно более миролюбиво.

— А, бать, это ты, что ль? — связно, несмотря на состояние, ответил больной и сел на кровати. Всё лицо и все руки его были в оспинах, остальное пряталось в серых больничных простынях, — в скафандре тебя и не узнать!

— Да… — проронил отец Александр, не зная, что ещё сказать. От человека, уходящего туда и чающего предсмертной исповеди он такого поведения не ожидал.

— Я вот чего… жил нечестно и нечисто, в чём-то раскаиваюсь, в чём-то нет, всю жизнь в Бога-то не верил — а знаешь, страшно!

— Знаю. Не в первый раз умирающего напутствую.

— Ну ты давай, это, сначала почитай мне мораль. Скажи, что плохой я, гадкий…

— Раз Вы и так это знаете — стало быть, уже раскаиваетесь. Зачем же мне Вам об этом говорить?

— А ты скажи! Давай! Дай мне в рожу за Катюху, за Соньку ещё добавь!

— Вам уже Господь и так дал. Вон какое лицо, всё расписное. Я сюда миловать пришёл, а не казнить.

Василий Геннадьевич зло усмехнулся:

— Ты что, раз поп, думаешь, Господь Бог, что ли? Пусть Он милует!

— Конечно. Но тогда чего же Вы хотите от меня?

— А ты знаешь, странно. То ль покаяться, то ль потолковать.

— Нельзя так. Исповедь — не билетик в рай «Господи, я ни в чём не раскаиваюсь, но Ты возьми меня к Себе, потому что иначе страшно». Так это не работает, только ещё больший грех.

— О, вот и мораль почитал! Молодец! Хорошо работу свою выполняешь!

— К исповеди надо приступать с глубоким покаянным чувством и желанием изменить свою жизнь. В Вашем случае — ещё и с желанием быть с Богом.

— Да оно ты понимаешь как… Вот ты говоришь, изменить свою жизнь… Помру со дня на день — оно бы и ладно, тогда это всё теория, не про меня. А ну как не помру? А жизнь менять надо будет… трудно.

— Конечно, трудно.

— Вот ты сладкое любишь? — Ни с того ни с сего спросил Василий Геннадьевич. Отец Александр не понял, к чему он клонит.

— Ой, да, Вы знаете, я ужасный сластёна!

— А теперь представь себе, придёт к тебе человек, хороший, добрый, носитель истины, — он произнёс это слово очень значительно, — и скажет, что отныне и навсегда из всего сладкого ты будешь есть только шоколад, да ещё только одну марку, да ещё по строго определённым дням, а иначе непременно хватит тебя сахарный диабет. Понравится тебе такая жизнь, а? Не будешь ли ты каждый раз пускать слюнки при виде пастилы, тортов с кремом? — Василий Геннадьевич выдохся и бессильно лёг на кровать, но всё-таки засмеялся из подушки:

— Хорошую притчу я тебе сказал, а?

Иносказание Санька понял и теперь подбирал слова для ответа.

— Слюнки-то пускать буду, а вот воли себе давать не буду. Иначе я не мужчина, а тряпка.

— Тряпка… — хмыкнул больной… — а по-моему, человек — хозяин в этом мире. Мужчина особенно. Это и по вашему Писанию так выходит. А раз хозяин, стало быть, может брать себе всё что захочет, никого не спрашивая. Раз он хозяин, то всё его, и он имеет надо всем силу и власть. А тряпка он тогда, когда не имеет этой власти.

— Ну вот была у Вас власть, брали Вы всё, ни у кого не спрашивая — и видите, что из этого получилось. Лежите тут весь в страшных болячках и сами говорите, не сегодня завтра умрёте — и у кого же сила и власть, выходит?

— Выходит, брешет ваше Писание, так, что ли?

— Нет, не так. Господь дал человеку благую власть над миром. Возделывать землю — это ведь тоже власть, земля начинает подчиняться хотению человека… возделывать землю, вершить правый и честный суд, делать добро в самой бездне зла — это тоже сила. Да и любовь — власть, потому что любовью привязывают к себе человека. Но это всё благая власть, добрая, а если злая власть, то не от Бога… а где власть, там и ответственность.

— А теперь представь себе: вот ешь ты из всего сладкого только одну марку шоколада, да по определённым дням, много лет так живёшь — и вдруг оказывается, что и не бывает никакого диабета. Вообще. Нет в природе такой болезни. А ты только ходил да в сладком себе отказывал! Не дурак ли ты после этого?

Санька и это понял. Под защитным костюмом не было видно строгого взгляда.

— А ну как есть?

— Да вот ведь… Я ж у тебя и прошу пилюлю, чтобы если есть, не взял он меня.

— А я Вам объясняю, что исповедь так не работает.

Говорили ещё долго. Отец Александр в процессе разговора поймал себя на ощущении, что совершенно не испытывает ненависти к дяде Васе. Только спокойное, мирное сочувствие к человеку, которому вовремя, в детстве и ранней юности, не объяснили каких-то очень важных вещей. И вроде, он давно уже взрослый и мог бы сам до них дойти — а вроде и не виноват. Не виноват же неграмотный, что его в школу не отдали! И где ж ему самому выучиться!

В конце концов Санино семинарское красноречие победило, и Василий Геннадьевич, снова сев и мирно наклонив голову, сказал:

— Если есть Бог, пусть Он простит меня за то, что я в Него не верю. Что в жизни ни в чём не знал удержу и использовал свою власть не во благо. Что гордый больно. Что бизнес вёл нечестно…

— … и аз, недостойный иерей, властью, от Него мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь, — договорив разрешительную молитву, отец Александр удивился, как бы впервые обратив внимание, что в ней речь тоже шла о власти. Пожалуй, о самой ответственной из всех — власти вязать и решить.

Саня попытался настроить Василия Геннадьевича, что Святые Дары тоже нужно принять искренне, с полной верой в то, что это Тело и Кровь Христовы. Человеческая душа — потёмки, и вряд ли сорока пяти минут беседы хватило для метанойи, то есть, изменения сознания, которое должно вести человека к покаянию и одновременно произрастать из него, но видит Бог, отец Александр Крохоткин сделал для этого всё что мог. Остальное было в руках Божьих, и Санька с полной искренностью помолился о том, чтобы, несмотря на весь ужас, который этот человек принёс его семье, Господь был бы милостив к нему, потому что потерявшийся в чаще леса ребёнок не виноват в том, что заблудился, а виноваты взрослые, отпустившие его в лес без компаса и намертво заложенных в голову мер предосторожности. Господь понимал иносказания.

Дня через два или три Саня с Катей прочитали в газете, что известный бизнесмен Василий Геннадьевич Рублёв скончался в тюрьме от чёрной оспы. Теперь вынести ему приговор должен был только Бог.