Глава 12 - Проверка на христианство

— Что?! — Катя Костяникина ошарашенно уставилась на мать. — Мама, ты в своём уме?! Позвать на мою свадьбу… — девушка задохнулась от возмущения, не нашла подходящих эпитетов для бывшего отчима.

Нелли Фёдоровна повернулась от раковины, серьёзно посмотрела на дочь. Молчала долго, потом сказала, пряча за агрессией виноватый тон:

— Тётя Груша с тётей Машей приедут. Из Туапсе вся семейка. Даже дед Никита ради такого случая согласился. Ты хочешь, чтобы все узнали, что я разведёнка?

— Не ты разведёнка, а он преступник!

Взгляд Нелли Фёдоровны стал каким-то странным.

— Не говори так! Много воды утекло.

— У таких вещей нет срока давности.

— Какая ж ты чёрствая! — женщина вдруг зашлась в рыданиях. — А ещё матушкой собралась стать! Может, он все эти годы раскаивается и ищет повода попросить у тебя прощения!

— Нужен повод?

— А может… — Катина мама совсем разрыдалась. Дочь обняла её и вдруг поняла, что мама хотела сказать.

— Ты любишь его?

Продолжая всхлипывать, женщина кивнула. Отстранилась, мельком вскинула на Катю глаза и резко вернулась к оставленной на середине чистке картошки. И впервые в жизни Нелли Фёдоровна Костяникина показалась дочери не сильной и уверенной в себе бизнесвуман, а некрасивой и несчастной старухой. "Наверное, это и есть тот случай, когда жалость унижает", — подумала девушка.

Но ведь как это можно — любить человека, который… Раскаивается? Хочет попросить прощения? Он что, думает, это так легко? "Ой, извини, пожалуйста, я не хотел" — и все тут же простили и забыли… Всё это — и откровения матери, и воспоминания об отчиме — совершенно не укладывалось у Кати в голове. "Надо обязательно сказать Сане".

Санька Крохоткин мучительно долго молчал в трубку, переваривая информацию. Потом сказал:

— Хм. Если он и в самом деле хочет попросить прощения, то лучше места, чем наша свадьба, не найти.

— Что?!

— Там народу много будет. Если человек на такое идёт — это о многом говорит.

— Ну да, раскаяние будет выглядеть натуральнее.

— Свет очей моих, что ты такое говоришь… Помнишь — "Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень".

— Есть вещи, которые не прощают.

— Нет. Если человек действительно раскаивается, чувствует свою вину и обещает исправиться, таких вещей нет.

Катя не находила слов и впервые с начала их с Саней отношений совершенно не была уверена в том, что хочет за него замуж. Жених даже через трубку уловил её настроение:

— Не пойми неправильно, у меня до сих пор чешутся кулаки. Но ведь если я не простил, это не значит, что не надо, правильно?

— Любите врагов ваших? Если ударят по одной щеке, подставь другую? Мне кажется, ваш Христос делает из вас безропотных тряпочек и учит потакать злу!

Тяжёлый вздох на том конце провода.

— Катюша, Катенька, что ты такое говоришь! Наоборот, вера делает нас непобедимыми.

— Если всем всё прощать, зло никогда не кончится! И будет торжествовать!

— Ну вот мы до сих пор не можем простить и забыть тот случай… Мы любим друг друга, ты золотая медалистка и идёшь на красный диплом. Красавица, умница. Я — пусть далеко не так прекрасен, как ты, но авось тоже в этой жизни чего-то да стою. И… тебе не кажется, что мы несём на душе лишний балласт? Очень тяжёлый.

— Кажется. Но во-первых, уже не сбросишь, а во-вторых, не мы в этом виноваты.

— То-то и оно, что этот балласт можно сбросить. И нужно, причём как можно скорее и навсегда. И — да, это очень трудно.

— Ты можешь простить, что он отнял у тебя первую ночь?

— Это как раз не так страшно. Если даст Бог, у нас с тобой будут ещё тысячи прекрасных ночей и тысячи дней рядом… Он заставил тебя плакать, вот что самое ужасное.

Катя вспомнила. На следующий день после того случая. Что заставило Саньку зайти к Костяникиным? Интуиция, не иначе. Чётко вспомнился момент, как они рыдают в объятиях друг друга, а на потолке в кухне, на крюке от старой лампы, болтается завязанная удавкой верёвка… Конечно, она выйдет замуж за Саню. Она его очень любит. Как она могла хоть на секунду усомниться в этом?!

— И ты можешь это простить, забыть?

— Нет, не могу, но должен.

— Зачем?

— Чтобы стать хоть чуточку лучше, чем я есть. Чем этот мир и чем то понимание жизни, добра и зла, которое он нам диктует. Вот видишь, какие у меня амбициозные планы! — Санька свёл всё в шутку и засмеялся. Потом снова стал очень серьёзным:

— Помнишь, Катя, когда я делал тебе предложение, я честно сказал, что зову тебя не в райскую беззаботную жизнь, а на подвиг, на крест? Я не отказываюсь от своих слов, просто сейчас хочу твоего обдуманного, взвешенного решения, а не первого порыва. Катя, Катюша, Катенька, свет очей моих… беззаботность, покой и уверенность в завтрашнем дне — последнее, что я могу предложить. Жизнь ни капельки не будет лёгкой. Жизнь священника, даже в двадцать первом веке и, если повезёт, в условиях города — это одна сплошная борьба, да даже не борьба, а бой не на жизнь, а на смерть — с собой, с предрассудками, суевериями своими и паствы — но своими в первую очередь, с антихристианскими стереотипами и мыслями, которые активно навязывает нам мир, с ленью, с бытовыми трудностями… Но я зову тебя в эту жизнь потому что это единственный путь к спасению, а я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты спаслась.

Необычный подход для человека, взращённого двадцать первым веком. Но кто знает, может, он и прав? Во всяком случае, если в Санькиной жизни всё действительно будет так непросто, как он описывает, то Катя всеми фибрами души хочет ему помочь Ну, чтобы не было так тяжело. Ей ещё многому предстоит научиться и многое переосмыслить, но ради того, чтобы Сане Крохоткину стало хоть чуточку легче, она готова взять и понести часть этой тяжести. Надо будет — даже половину.

— Я всё поняла. Я люблю тебя. Я готова и согласна.

Народу в ресторан набилось под завязку. Из тех, кто был тогда у Кати на дне рождения, не смогли прийти только двое: Соня, которая возвращалась из Крыма только на следующий день и это было решено ещё до того, как Катя пригласила на свадьбу, и Оля Звягинцева — без объяснения причины. Но были, конечно, ещё и многочисленные родственники с той и с другой стороны. Саня в чёрном костюме и кипельно-белой отутюженной рубашке казался ещё худее, чем был, и здорово смахивал на католического аббата, заморенного чрезмерными послушаниями и постами. Хотя его улыбка и сияющие счастьем глаза доказывали, что он не засушенный цветочек, а живой и горячий человек.

Катя, в великолепном пышном платье едва заметно дымчатого оттенка, с жемучжными украшениями и в роскошной фате, выглядела княжной, павой, Царевной-Лебедью. Молодые сидели во главе стола и принимали пожелания и подарки. Поздравительный тост шёл по кругу. Наконец, после череды банальных, но оттого не менее искренних пожеланий счастья, долгих лет совместной жизни и хороших детишек, слово взял представительный мужчина с бородкой и залысиной. Он встал, крепко сжимая микрофон, и не сразу смог собраться с мыслями. В конце концов взял себя в руки и начал, немного тушуясь и сбиваясь, но очень искренне:

— Не знаю, как сказать и с чего начать… При свидетелях: шесть лет назад я совершил худший поступок в моей жизни. Я не оправдываюсь, потому что оправданий мне нет. Но как там, по закону-то? Чистосердечное раскаяние является смягчающим обстоятельством. — Василий Геннадьевич Рублёв опустился на колени и, несмотря на охи гостей и настойчивые просьбы встать, не шелохнулся. — Катюша, доченька, прости, если сможешь. Если не сможешь — я пойму и не обижусь. Но если простишь — уверен, нам обоим станет легче дышать. В любом случае не выгоняй меня из твоей жизни — вот этой, новой, которую ты начинаешь. И разреши хоть чем-нибудь хоть немножечко загладить свою вину и быть вам обоим полезным. Александр, я прошу прощения и у Вас. И только обрадуюсь, если за такие дела Вы дадите мне в морду. Будете правы, заслужил.

Мужчина замолк, но его замученный, затравленный и в то же время полный надежды взгляд был красноречивее всяких слов.

На какое-то время в банкетном зале воцарилась звенящая тишина. Саня просто склонил голову и честно, чистосердечно ответил:

— Давать в морду не собираюсь: не в моих привычках. Простить пока не могу. Но готов попытаться.

Все, затаив дыхание, ждали Катиной реакции. По лицу новобрачной текли слёзы. Санька ободряюще сжал её руку. В конце концов, глубоко вздохнув, Катя Костяникина — то есть, теперь уже Крохоткина — уверенно, приятно поцокивая каблуками, проплыла через весь зал ко всё ещё стоявшему на коленях бывшему отчиму. Ещё раз вздохнула и молча поцеловала его в лоб. Что-то сказала, но тихо, только ему, а зал грохнул аплодисментами, поэтому её слов никто, кроме самого Василия Геннадьевича, не услышал. Ну и не надо.

Санька тоже подошёл, и оба протянули руки. Василий Геннадьевич покорно оперся о них, встал и позволил проводить себя до места.

Все отвлеклись от поздравлений и начали, перебивая друг друга, судачить о происшедшем. Те, кто не знал, за что, собственно, дядя Вася просил прощения, стали высказывать свои версии; те, кто знал, рассуждали, искренен ли мужчина в своём раскаянии, а молодые — в своём прощении, правы ли они, что простили и можно ли вообще такое прощать. Саня и Катя тем временем вернулись на своё место и с третьей попытки заметили Мартина, стоящего у входной двери и отчаянно жестикулирующего. Он явно давал им понять, что хочет сделать свой подарок, и он находится снаружи. Новобрачные переглянулись и недоумевая подошли к Мартину, следом за ним вышли из ресторана. Оплачен праздник был заранее, так что об этом можно было не волноваться.

Как только Санька и Катя вышли на крыльцо ресторана, Мартин обвёл приглашающим жестом окрестности и сказал, стараясь быть как можно менее пафосным:

— Странный подарок на свадьбу, но… я хочу подарить вам свободу. Многие гости ехали издалека, но, как видно, иным важнее поесть и побазарить. Скоро уедут обратно и вернуться к обычной жизни. Всё, что у вас есть на самом деле — это вы и ваша свобода. Наплюйте на всех, на вежливость в том числе, и наслаждайтесь!

— Мартюш, ты неисправим! — засмеялись оба вместе и под довольным и ради праздника даже тёплым взглядом младшего брата смело шагнули с крыльца в новую жизнь.