Глава 34 - Тут и сказочке конец

Но сказка,

Но иллюзия сказки ушла,

Лишь растаяли первые краски.

(Веня Д'ркин)

.

— Попалась! Теперь не отвертишься! — Василий Геннадьевич грубо хватает Соню за руки, зубами рвёт на ней блузку, мерзко, жёстко лапает сильными потными руками, творит с ней такие вещи, которые Мартину не снились и в самых неприличных снах, она вырывается, рыдает, исходит криком омерзения, а не удовольствия, и… и вскакивает в холодном поту, с мокрым лицом и осипшим от крика голосом. Вот уже третий месяц каждую ночь её преследует один и тот же сон. И, уже придя в себя, Соня утыкается в подушку и продолжает плакать, спрашивая пространство вполголоса:

— Март, Март, мы ведь победили, правда?

И, в качестве ответа, её сознание просыпается окончательно и успокаивающе отвечает: «ну конечно победили!». И этим чувством, ощущением победы, красками неба и памятью о херсонесских звёздах, присутствием их обоих — Бога и Мартина — в каждом мгновении и каждом явлении — Соня живёт целый день. И от этого она целый день по-настоящему счастлива. Но снова наступает ночь — и снова неотступный кошмар, и совершенно не ясно, что с этим делать.

— К психологу бы тебе! — сочувственно покачала головой Людмила Александровна, заходя в комнату внучки после очередного такого кошмара.

— К психологу? Зачем? — пожала плечами Соня.

— Ну как… успокоиться.

— Бабушка… — она крепко обняла женщину и прижалась к ней, — любовь психологией не лечится.

— А я тебе не любовь лечить предлагаю, а вот это вот, — Людмила Александровна кивнула на мокрую подушку и перевёрнутую вверх дном постель.

— Нет, ба. Само пройдёт.

Был декабрь, приближался Новый год, и занятий в институте не было, поэтому можно было бы ещё поспать, но Соня ужасно боялась, что опять накатит кошмар. Чуть позже, пока Соня завтракала, бабушка смотрела телевизор. В новостях сказали, что пандемия оспы наконец-то пошла на спад, но новые случаи всё ещё были и смертность по-прежнему была высокой.

— А знаешь, — сказала вдруг Людмила Александровна, — кафтанчик ведь обработали специальным составом. Дезинфицирующим. Чтобы он больше никого не заразил… и странно, он как будто погас, понимаешь? Была сказка с игрой света на красной объяри, а стал просто кафтан. Обычный.

— Понимаю, — кивнула Соня. — И замолчал?

Бабушка поняла.

— Замолчал. Ни одной истории с тех пор не рассказывает!

— А какая была последняя?

Жар от натопленной печи сливался с жаром болезни. Пока в соседних покоях громкие раздражённые голоса спорили о судьбах России, император-отрок приоткрыл воспалённые глаза. Взгляд ни на ком уже не фокусировался, а ускользал куда-то ввысь, за лица у его одра, за крутую двускатную кровлю дворца, за низко нависшие тучи… там, в небесах, улыбалась кроткой улыбкой умершая полтора года назад Наташа. И по-прежнему терпеливо ждала, когда братец приедет к ней с весёлых ловлей и попоек. Сейчас уже скоро, Наташа, жди.

— Запрягайте сани… хочу ехать к сестре…

Едва отзвучали в опочивальне эти слова, как последняя судорога выходящей из тела души содрогнула хрупкое тельце, глаза закрылись, и тяжёлая голова бессильно опустилась на бархатную подушку. Шёл от Рождества Христова год тысяча семьсот тридцатый, месяца генваря девятнадцатый день. У Петра Великого не осталось наследников по мужской линии. По сути, это означало, что династия Романовых кончилась. Дальше будут уже не те, не чистопородные.

— Всё правильно, — кивнула Соня, — кафтан из красной объяри рассказал свою последнюю историю. Я только не пойму, за что его хозяин так гневается на нас.

— За недолюбленность. Если б хоть кто-нибудь любил его тогда…

Саня придумал свой способ борьбы с этой проклятущей болезнью: чтобы успокоить юного императора, он сорок дней служил по нём панихиды. Срок ещё не прошёл, но Соня заметила, что где-то после десятого раза эпидемия и начала сходить. И свято поверила, что после сорокового этот ужас пройдёт совсем.

И ещё одно заметила Соня: в храме ей почему-то всегда становилось совсем легко. Поэтому она стала бывать там часто, каждое воскресенье. Отец Александр был этому очень рад, то и дело пытался наставить, что-то сказать, убедить подойти к исповеди и Причастию, иногда Соня делала это, но нечасто. Просто иногда, чтобы вынести жизнь, требовалось, чтобы она шла в сопровождении некоей внутренней музыки, и Соня, как пастернаковская Лара, ходила в церковь за этой музыкой.

С Мартином она не расставалась, мысленно спрашивала его обо всём или просто рассказывала свои впечатления о чём-нибудь. И всегда приходил ответ. Он выражался по-разному — то отчётливым голосом в её душе, то солнечным лучиком или цепочкой случайных совпадений, приводящих к лучшему, но он всегда был. Отец Александр твердил, что это ересь, плод Сониного воображения, что злые духи могут так её обмануть и увести не туда, но Соня-Сонечка-Премудрость Божия только усмехалась в ответ. Мартина она отличила бы от тысяч других духов.