Глава 12 - Дурная педагогика

— Ну что ты опять здесь сидишь да на гитаре бренькаешь? — Надежда Мефодьевна прошла из ванной, где мыла руки после похода по магазинам, через гостиную в кухню. — Разве так за девушкой ухаживают? Вон, Сонечка скучает сидит…

Соня взглянула на Мартина и заметила, что он напрягся. Но продолжал перебирать струны как ни в чём не бывало. Девушка открыла было рот, чтобы что-то возразить Надежде Мефодьевне, но бренчание на секунду прервалось, Мартин поймал Соню за руку и покачал головой. Продолжил перебирать струны, по временам морщил лоб и что-то бормотал про себя. Потом махнул рукой, встал, отложил гитару и подошёл к столу. Покопался в лежавших там бумагах и книжках.

— Мам? А где моя нотная тетрадка?

— Какая? С видами Венеции на обложке?

— Ну да.

— Да там и было всего пара листов исписано, да ещё с помарками.

— Ну?

— Выбросила я её.

— Как?! — Юноша чуть не задохнулся, не веря своим ушам.

— Ну как-как… Убирала жуткий беспорядок на твоём столе, тетрадка мне под руку подвернулась, я полистала, там каракули какие-то, всё перечёркнуто. Ну, я и выкинула. А чего она стол захламляет.

— Мама… — Мартин с трудом обрёл дар речи, — так, погоди… можно узнать, почему ты наводишь порядок на моём столе и листаешь мои тетради?

— Ох, молодёжь… потому что ты сам ни в жизнь не приберёшься на своём столе! — передразнила сына Надежда Мефодьевна.

Мартин вложил в свои слова весь горький яд, на какой был способен:

— Мамочка, а почему, собственно, это тебя волнует?

Женщина вошла в комнату и теперь смотрела на младшего сына пламенеющими карими глазами.

— Да потому что твой стол находится в моей квартире. А мою квартиру я стараюсь держать в чистоте и образцовом порядке.

Юноша собирался что-то ответить, но в этот момент в прихожей раздался весёлый Санин голос:

— Ну вы опять? Полчаса всего нас с Катюхой не было! Мартюш, что ты опять натворил?

И тут Соня не выдержала, хоть её друг и делал ей отчаянные знаки успокоиться:

— Почему сразу Мартин?

— В смысле? — спросили хором Саня и Надежда Мефодьевна.

— Мама выкинула его нотную тетрадку, — пояснила девушка.

— И чего? — пожал плечами Санька. — Ну, купит новую! Они сейчас копейки сто́ят.

Юноша ещё больше побледнел и проговорил тихо и безнадёжно:

— Там песня была. Я для Сони сочинял всю ночь.

— И не стыдно тебе серенаду для любимой девушки так черкать?!

— Черкал — значит, старался! — воскликнула Соня. Мартин добела сжал её руку, но девушка высвободила её и стояла теперь лицом к лицу со своей — хм… будущей свекровью? Дай Бог, их с Мартином отношения когда-нибудь дойдут до ЗАГСа, но «бесплатное приложение» в виде Надежды Мефодьевны — это то, к чему она не была готова.

— Старался, — согласилась женщина, — и ещё постарается, раз и правда так любит, как говорит. А если не любит, то и шут с ней, с песней. Ты согласна, Сонечка?

— Я согласна быть рядом с ним в горе и в радости. Если не спит целую ночь, чтобы сочинить для меня песню, если в тетради сплошные помарки, если его права не уважаются…

— Вот молодёжь пошла! Всё о правах… А ты знаешь, Сонечка, теория прав человека — самая страшная вещь на свете. Вобьют себе в голову — и начинают права качать! «Имею право на то», «имею право на это», «здесь мои права ущемляются»… вот в наше время никто ни о каких правах и слыхом не слыхивал! Были только обязанности!

— Что ж, мне очень Вас жаль. Одни сплошные обязанности без прав кого угодно с ума сведут.

От гнева Надежды Мефодьевны Соню спасло только то, что почти одновременно с ней неточной цитатой из «Человека-Амфибии» задал свой вопрос Мартин:

— Мама, если я человек, я имею право любить?

— Имеешь, конечно. Родителей, брата, добропорядочный образ жизни, порядок в доме…

— А девушку?

— Нос не дорос. Ты сначала полюби родных и аккуратность — тогда и пошлёт тебе Бог ту девушку, которая на всю жизнь… а ты, Сонечка, извини меня, мне, конечно, не сто́ит этого говорить, но мой тебе совет: не слишком верь его бурным чувствам. Говорю тебе как его мать: пройдёт. Сколько таких было…

— Мама!!! — юноша сжал кулаки, но обмяк, увидев Сонину невозмутимость. Она проговорила негромко и совершенно спокойно:

— Так если не сто́ит, зачем тогда говорите?

Надежда Мефодьевна на пару секунд зависла, потом ответила, тоже не повышая голоса:

— Чтобы предостеречь.

— От чего?

— От боли, если он тебя бросит.

— Ага, то есть, его боль, если я брошу его сейчас, решив, что всё это пустяки, можно в расчёт не принимать? Подумаешь, помается пару дней разбитым сердцем — и успокоится!

— Все предыдущие разы так и бывало.

— Что ж, — пожала плечами Соня, — значит, все его предыдущие девушки — или дуры, или у них совсем нет сердца. Могу Вас заверить, я не такая.

Атмосфера накалялась, и, кажется, уже недалеко было до извержения, но тут подала голос доселе молчавшая Катя. Она заглянула в комнату и как ни в чём не бывало спросила:

— Надежда Мефодьевна, на суп сколько гороха надо?

Женщина тут же юркнула в кухню, а Мартин и Соня, воспользовавшись этим, исчезли в дальней комнате. Юноша решительно запер дверь на щеколду и повернулся к подруге.

— Ты мой герой! — провёл костяшками пальцев по её щеке. — За это и люблю. И можешь не сомневаться, это всерьёз. А больше всего люблю за то, что тебя вообще не смутило это мамино «сколько таких было!» и «все предыдущие разы так и бывало».

— А что меня должно смущать? — улыбнулась ласково Соня. — Что у такого доброго и справедливого юноши к шестнадцати годам было много девушек?

— И ещё больше люблю за то, что ты не сказала «красивого».

— Красивого. Просто любить тебя сто́ит не за это.

Мартин молча улыбнулся нежной-нежной и чистой какой-то, юной улыбкой, обнял девушку и так и стоял, прижав её к себе, как свою последнюю в этом мире надежду. Слушая его сердцебиение, Соня думала о том, что корень всех наших «тараканов» — дурная педагогика. Во всяком случае, если бы у неё была такая мама как Надежда Мефодьевна, Соня тоже, наверное, пропадала бы в ночных клубах и баловалась алкоголем. И вдруг её сознание озарила ещё одна мысль: интересно, улыбался ли так, светло и по-доброму, без лукавства, мальчик с любимой бабушкиной картинки? «Наверное, такая улыбка очень его красила».

— А ты совсем-совсем не помнишь свою песню? — спросила она, отстраняясь, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Слова помню, — ответил Мартин, — только я их не досочинил. А мелодиябыла в той пресловутой тетрадке.

— А мелодию мы сочиним вместе, ещё лучше!

Юноша улыбнулся, снова взял гитару и запел, импровизируя:

Если грустно, если горе,

Ты на карту посмотри-ка:

Далеко, в Карибском море,

Есть мой остров, Мартиника.

Там живут большие птицы,

Там цветут цветы большие,

Там приветливее лица,

Звёзды ближе, небо шире.

Ты проснёшься рано утром

И увидишь непременно,

Как сияют перламутром

В искрах солнца брызги пены.

— А дальше я пока не придумал… — Мартин смутился, а потом задумался, глядя то на Соню, то вдаль, в окно. И в глазах его девушка видела самую тёплую на свете весну. И кто это придумал, что он — марток-надевай семь порток? Конец апреля, не раньше. Тёплый, звонкий и нежный.