Глава 11 - Специалист по древнерусскому искусству

Майя Николаевна Ракитникова была сухопарой женщиной дружелюбного, но очень серьёзного и солидного вида. Ей можно было дать не больше сорока, а сколько было на самом деле, не знал решительно никто, потому что специалист по древнерусскому искусству музеев Московского Кремля старательно за собой следила.

— О, Майюшка наша вернулась! Выглядишь отдохнувшей! — обрадовалась Людмила Александровна. — Видать, хорошо время провела.

— Не то слово! — улыбнулась Майя Николаевна. — Ездили с Гришей и детьми в Испанию. Там так сейчас хорошо… Напомните мне, я Вам фотографии потом покажу… Ой, Людмила Александровна, забыла Вам самое главное сказать!

— Что?

— К весне бабушкой стану.

— Ух ты, здорово как, поздравляю! Неужто Зоя?

— Нет, Саша, — Майя Николаевна слегка помрачнела. Коллега уловила эту перемену.

— Тебе не нравится его невеста?

— Ужасно не нравится, — созналась специалист по древнерусскому искусству.

— Ну, не переживай, бывает. Ему же с ней жить, а не тебе.

— Ну мой же сын! Знаю, знаю, что Вы сейчас скажете: «он уже взрослый», «отпусти»… не могу! Не для того рожала, не для того воспитывала, ночей не спала!

— Как не для того? — всплеснула руками Людмила Александровна. — Работает? Ему интересно? Отличные деньги зарабатывает? Любит и любим? Скоро отцом станет? Так это ж прекрасно! Не всем так везёт с первого раза!

Майя Николаевна немного помолчала и улыбнулась:

— Вот умеете Вы всё так повернуть, что, вроде, и не страшно выходит, и не плохо, а хорошо.

— Оптимисты Земной шар вертят, Майечка! — покивала головой Людмила Александровна и очень изящно перевела тему:

— Ну, давай чай пить. И ты мне про Испанию расскажешь.

Но Майя Николаевна снова отвлеклась:

— А что это за цветы у Вас? День рождения не скоро, вроде.

— А, это Соня с кавалером заходила, попросила цветы приютить, пока они по Кремлю гуляют.

— Хм. И как кавалер?

— Твоим горшочком интересовался.

— Правда? Как интересно. И что Вы ему сказали?

— Попросила обратиться к специалисту. Вот вечерком они зайдут цветы забрать, ты им и расскажешь.

— А Вы? Над чем сейчас работаете?

— Вот только пятнадцать минут назад отдала кафтанчик Петра Второго. Пока больше не принесли ничего.

— Кафтанчик? Красивый, наверное. Глазетовый?

— Нет, объяревый. Красный. Красивый — залюбуешься! А ты представь себе, как он на мальчике смотрелся.

— На каком мальчике?

— Вот на этом, — Людмила Александровна подошла к полке и сняла оттуда какую-то книгу. Полистала недолго и открыла на репродукции с портрета работы неизвестного русского художника, изобразившего Петра Второго во всём блеске его мальчишечьей красоты и непростого — дедова, только невоспитанного — характера.

Обе женщины долго смотрели на портрет.

— Да, должно быть, очень красиво, — согласилась Майя Николаевна.

А Людмила Александровна вспоминала себя в двенадцать лет. Как впервые увидела этот портрет в каком-то музее и, ничего ещё не зная об отроке-императоре, почти влюбилась. Потом, конечно, узнала, но наверное, именно эта первая тёплая волна смыла из её души зародившееся было в ней пренебрежение и принесла на его место сочувствие, тепло и щемящее ощущение непоправимости. Вот, если бы построить машину времени, отправиться в тысяча семьсот двадцать восьмой или двадцать девятый год и всё изменить там, и подружиться, и обнять, и вместо очередной охоты ненавязчиво и ласково усадить за парту… Фу, за парту! Можно просто рассказать о миллионах подданных, чающих милостей и великих благ. Да, в двенадцать лет девочка Люся уже думала о таких вещах.

А потом в её жизни приключился он. И сейчас, с высоты лет, Людмиле Александровне казалось, что и замуж за него она пошла только потому, что его тоже звали Петрушей. А так он был прекрасным человеком, инженером, не пил, по охотам не катался и на барышень, кроме неё, не смотрел. Это было чудо как хорошо, надёжно и крепко, но как-то до невозможности обыденно и скучно. Потом родилась Женька и стало некогда думать о себе, рефлексировать, как это сейчас новомодно называют. А вот сейчас вдруг закралась в голову мысль: а может, она и окончила училище с красным дипломом, и реставратором именно в Кремль пошла работать, а не куда-то ещё, только затем, чтобы однажды пересечься с этим пресловутым кафтаном из красной объяри. Сделать всё, что могла. Людмила Александровна мысленно улыбнулась изображённому на портрете мальчику и, несмотря на годы советского атеистического воспитания, была совершенно уверена, даже убеждена, что откуда-то сверху — но почему, собственно, сверху? Кто его знает, где он сейчас находится? Может, сверху, может, сбоку, может, даже вот в этой комнате — а может, где-нибудь на охоте или стоит возле Дворца Съездов и рыдает от того, что нет больше Вознесенского монастыря, где покоилась его сестра — «Свет очию моею, и той несть со мною» — и не ведает, что её останки перенесены в подклет Архангельского собора, а значит, она близко, очень близко… — словом, откуда-то, где он сейчас находится, этот мальчик видит её улыбку и шлёт ей тёплый привет. И вдруг — ей-богу, впервые в жизни — пришла Людмиле Александровне в голову мысль, что, наверное, и Вознесенский монастырь разрушали не зря, а чтобы все цари, упокоившиеся в Архангельском соборе, воссоединились со своими царицами, а царевичи — с сестрицами-царевнами.

Реставратор Музеев Московского Кремля отхлебнула ещё чаю — совсем остыл, невкусно — и на второй минуте рассказа стала внимательно слушать о королевском дворце, театре Реаль, корриде, фламенко и о том, какие дивные виды открываются от ворот Эскориала.

— «И не знаешь ты, что зарёй в Кремле легче дышится — чем на всей земле!» — процитировала Соня.

— Хм. Ну, воздух тут и правда другой, — согласился Мартин.

— Ты не любишь стихи?

— Я гитарист, я их воспринимаю только как материал для песен. Это вот слишком напевно, медленно. Хочется чего-нибудь… подрайвовей, прости за неинтеллигентное слово.

— Не надо извиняться за то, что ты — это ты, — попросила Соня.

— Хочется произвести впечатление, — юноша подмигнул и гордо вскинул голову.

«Как ему идёт этот жест!» — подумала Соня.

— Замри!

Мартин послушно встал со вздёрнутой головой. Девушка пропустила сквозь пальцы его мягкие золотые волосы, потом ещё и ещё. Он блаженно улыбнулся, а потом тряхнул головой, выпрямился и сказал:

— Вообще-то так не очень удобно долго стоять: шея затекает.

— Это поправимо, — улыбнулась Соня, бережно разминая сквозь рубашку его верхние позвонки. — Так лучше?

— Дотрагивайся почаще. Мне нравится.

— Так? — Соня снова потрепала друга по волосам. — Или так? — опять размассировала шею.

— Лучше всего вот так, — Мартин поймал её за талию и крепко притянул к себе. — Так площадь поверхности соприкосновения больше.

— Эк загнул! — девушка рассмеялась. Его лицо было совсем-совсем близко. В тёмно-серых глазах горели озорные искорки.

«Интересно, сколько у него было девушек? С первого раза так смело не сможешь».

«Фу-фу, Сонечка, что за мысли? Даже если сто пятьдесят и две трети — какая разница? Ведь здесь и сейчас это ты. Радуйся всем существом и ни о чём не думай. Ни в чём не сомневайся».

Мартин, кажется, прочитал эти мысли в её глазах, резко отпустил её и стал очень серьёзным. И искорки в глазах опять затянуло непроницаемыми тучами холодной ранней весны.

— Ты чего? — удивилась Соня.

— Увидел в твоих глазах столько всего сразу… понимаю, мне всего шестнадцать, и ты думаешь, у меня это не всерьёз. Да что вообще может быть всерьёз в шестнадцать лет! Но… да, это непросто, у тебя в голове сидит давно прошедшая эпоха, когда высокие чувства доказывались высокими поступками и подвигами… а сейчас бледное, жалкое время. Ну какой подвиг я могу совершить для своей прекрасной дамы в двадцать первом веке? Спасти из-под колёс автомобиля? Отбить у маньяка?

Соня взяла его за подбородок, поцеловала в кончик носа и ответила:

— Больше никогда не шататься по ночным клубам. Поверь мне, это будет бо́льший подвиг, чем всё, что ты перечислил.

Мартин долго молчал и внимательно, как искусствовед картину, рассматривал Сонино лицо. Потом улыбнулся:

— Идёт. Ещё разочек сходим вместе, раз уж договорились — и больше не буду.

На закате начало холодать. Майя Николаевна засобиралась домой. Людмила Александровна тоже сложила в сумку вещи, которые вынимала, и обе женщины принялись наводить порядок.

— Ой, — Майя Николаевна подняла с пола резиновую перчатку, — что ж это Вы, Людмила Александровна, вещи теряете! Вы же всегда такой аккуратной были!

— Старею, — усмехнулась женщина. Специалист по древнерусскому искусству выбросила перчатку в мусорное ведро. Сладко зевнула, интеллигентно прикрыв рот:

— Ой, засиделась я тут с вами… домой пора.

В дверях она натолкнулась на весёлую нарядную Соню. Мартин галантно, но как-то просто, без лишнего пафоса и выпендрёжа, придерживал дверь мастерской.

— Добрый вечер, тётя Майя! С возвращением! — девушка широко улыбнулась.

— Здравствуй, Сонечка. Спасибо. Какая ты нарядная!

После этого обмена любезностями сказать было больше нечего, и Соня вошла в мастерскую. Мартин продолжал держать дверь, ожидая, когда незнакомая женщина выйдет, хотя видно было, что ему уже становится тяжело.

— Спасибо, мой золотой, — по-матерински пролепетала Майя Николаевна, — проходи, ничего.

— Это Вы специалист по древнерусскому искусству? — поинтересовался юноша, пыхтя от натуги: дверь была тяжёлой, а дама, как назло, стояла в дверях и не двигалась.

— Да, я. Майя Николаевна Ракитникова. Приятно познакомиться! А дверь всё-таки отпусти, а то надорвёшься.

— Тёть Май, если он отпустит дверь, она прилетит Вам в лицо, — отозвалась Соня.

— Софья! Ты как со старшими разговариваешь! — всплеснула руками бабушка. И смерила хмурым взглядом ухажёра внучки. Твоё, мол, влияние. Мартин, тихонько отсмеявшись Сониному замечанию, встретил взгляд Людмилы Александровны и невинно поднял брови: «а чего я? Я ничего».

Майя Николаевна наконец-то вышла, а Мартин вошёл и отпустил дверь. На его лице было написано всё, что он думал об этом специалисте по древнерусскому искусству, но цензурных слов не находилось, а выражаться при своей девушке и её благовоспитанной бабушке не хотелось, поэтому юноша интеллигентно смолчал.

Соня забрала цветы.

— Спасибо, бабуль! Мы пойдём.

— Ночевать-то придёшь? — в голосе бабушки слышалось совсем молодое ехидство.

— Людмила Александровна! Ты как с интеллигентными людьми разговариваешь! — передразнила Соня. Потом улыбнулась простодушно и ответила весело:

— Да конечно приду! За кого ты нас с Мартином держишь!

И ребята, вполголоса болтая о чём-то своём и беспрерывно смеясь, ушли.

Бабушка ещё какое-то время просидела молча, глядя им вслед. В её душе боролись два чувства: «Этот молодой человек дурно влияет на Сонечку!» и «а наверное, примерно так всё и выглядело бы, если бы я тогда построила машину времени… даже и мальчик похож». И второе чувство, кажется, побеждало.